«Ты слаще меда! Ярче бриллиантов!» Камилия словно читала мысли своих поклонников, наделенных свойственной египтянам склонностью к восторженно-романтическому обожанию своих кумиров: «Вот Камилия Рашид, наша возлюбленная богиня, прекраснейшая женщина в мире, она обольстительнее царицы Клеопатры, нежнее ангелов!» Как-то во время ее выступления в отеле «Хилтон» капелька пота скатилась с ее щеки, поползла по шее и сползла между грудей, и какой-то неистовый юноша из Саудовской Аравии вскочил на столик и закричал: «О, благословенный дождь с Неба!»
Но Камилия, которую каирские газеты называли «богиней любви», никогда не была влюблена. И весь Каир знал, что Камилия ведет чистую и целомудренную жизнь, но никто не знал, что Зейнаб – не ее родная дочь, что Камилия не была замужем и муж, погибший в Шестидневной войне, отец Зейнаб – миф. Никто не знал и того ошеломительного факта, что в тридцать шесть лет Камилия – девственница.
– Дядя Хаким, – сказала она спокойно, подойдя к нему и Дахибе, – мне не нравится эта толпа. И еще какие-то рассерженные молодые люди прибывают на грузовиках.
– Мы должны уехать, – отозвалась Дахиба.
– Ну что ж, мои ангелы, – согласился Хаким, – не будем безрассудны. Говорят, чем смелее птичка, тем толще кот. Я отпущу статистов. Может быть, снимем эту сцену в павильоне.
Когда он уже распорядился убирать камеры, толпа вдруг нажала и прорвалась за канаты с криками: «Смерть отродьям сатаны!»
Разъяренные юноши кулаками и дубинками расшвыряли охранников, разломали камеры и декорации. Хаким кинулся к молодому парню, колотившему палкой по камере, но один из нападавших зацепил его веревочной петлей за шею, толчком свалил с ног и потащил по земле. К нему подбежали другие, тоже схватились за конец веревки и стали тянуть вверх. Лицо Хакима налилось кровью, глаза вылезли из орбит.
– Остановитесь! – пронзительно закричала Камилия, подбегая к нему. – Боже мой, дядя Хаким!
Лихорадочно возбужденный Мухаммед смотрел па юношей в белых галабеях, рядами распростершихся в молитве на центральной площадке университетского кампуса.
– Каждый день такое представление, – сказал какой-то студент рядом с Мухаммедом. – Загородили проход в аудитории, а на лекции-то все-таки надо попасть…
Семнадцатилетнему Мухаммеду, первокурснику Каирского университета, тоже надо было пройти в аудиторию, но молящиеся не вызывали у него досады, напротив, он хотел бы набраться смелости и присоединиться к ним, хотел бы носить такую же одежду, как все они – белую галабею и маленькую, тесно прилегающую шапочку. Отпустить бороду, как все молодые члены этого религиозного братства. Обходить студенческий городок, колотя в двери аудиторий и возглашая час молитвы, приводя профессоров в бешенство, а студентов – в смятение. Многие студенты задумывались: «Может быть, эти фанатики правы?» И Мухаммед чувствовал, что юноши в белых галабеях ратуют за благородное, святое дело. Их души пылают, – а разве его душу не сжигает огонь?
Молитва окончилась, молодые фундаменталисты разошлись, и Мухаммед направился на лекцию. Он проходил мимо лотков, с которых юноши в белых галабеях и девушки в длинных платьях и покрывалах продавали по символическим ценам религиозные брошюры, вручая их каждому, кто останавливался у лотка. Приобщая покупателей к делу Бога и ислама, молодые фанатики пылко объясняли своим сверстникам пагубность западных влияний и необходимость восстановления старых устоев. Но не всегда они мирно проповедовали: нередко юноши в белых галабеях останавливали на улице молодые парочки, требуя представить супружескую лицензию, избивали палками девушек, подол платья которых не достигал щиколотки, заставляли лавочников прекращать торговлю в часы молитвы, закрывая двери перед покупателями. Они требовали возвращения арабам Иерусалима. Они объявляли кощунственной западную музыку. Они даже требовали сегрегации полов, особенно настаивая на раздельном обучении в школе. Студенты-фундаменталисты настаивали на том, чтобы в аудиториях женщины сидели отдельно от мужчин, а студенты-медики не желали изучать анатомию другого пола.
Главным доводом фундаменталистов была победа в войне Рамадана 1973 года: Бог даровал ее Египту за праведность, и потому египтяне обязаны и впредь следовать праведными путями.
«Да, да, – думал Мухаммед, – они правы», – и ему казалось, что его душа пылает любовью к Богу.
Во второй половине дня он вернулся в дом на улице Райских Дев и сидел в большой гостиной среди теток и двоюродных сестер, ожидая, пока ему подадут чай. Он чувствовал, что его по-прежнему обуревает лихорадка, сжигает смутное желание, и, вспоминая свои утренние мысли, уверял себя, что это религиозная лихорадка, желание обратиться к Богу. На самом деле это было желание, разбуженное блестящими, темными, как чернильные лужицы, глазами девушки-однокурсницы.
Если у молодых женщин такие глаза, такие каскады темных волос, спадающих на спину над соблазнительными ягодицами, – как удержать свои мысли на пути праведности и благочестия? – думал Мухаммед. Наверное, женщин действительно надо изолировать, чтобы их вызывающая сексуальность не вводила в соблазн мужчин. А от красивых женщин исходит особая опасность. Его ослепительно прекрасная мать – разве она не предала его, не бросила своего сына? Он не знал, почему Омар развелся с женой, и предпочитал об этом не думать. Но судя по зловещему молчанию, которым было окружено в семье Рашидов имя Ясмины, это могло быть что-то ужасное… Мухаммед никогда не писал матери, но письма из Калифорнии, втайне от всех, много раз перечитывал и потом плакал ночами, держа в руке ее фотографию, мечтая дотронуться до ее золотых волос и в то же время проклиная ее.
Мухаммед сидел на диване в ожидании чая и глядел на свою мачеху Налу, сидящую рядом на диване. Она родила его отцу Омару семеро детей, и один раз у нее был выкидыш. Один ребенок умер от сердечной недостаточности. Нала безропотно вынашивала, рожала и кормила детей, ублажала мужа.
«Вот такой и должна быть женщина», – подумал Мухаммед. Кузина Зейнаб принесла ему чай. Бедняжка, мать которой бесстыдно танцует перед мужчинами. Мухаммед испытывал в присутствии Зейнаб какое-то стеснение, – уж очень она походила на его мать Ясмину, которую он знал по фотографии в изголовье своей кровати. Откуда такое сходство? Правды Мухаммед не знал. И никогда не узнает, что Зейнаб – его сводная сестра.
Он пил горячий сладкий чай с ароматом мяты и с досадой чувствовал, что продолжает думать о девушке с темными глазами и пышными ягодицами. Вдруг пришло решение: завтра он сменит джинсы на белую галабею «Мусульманского братства». Это оградит его от соблазна.
Амира была в своем саду;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Но Камилия, которую каирские газеты называли «богиней любви», никогда не была влюблена. И весь Каир знал, что Камилия ведет чистую и целомудренную жизнь, но никто не знал, что Зейнаб – не ее родная дочь, что Камилия не была замужем и муж, погибший в Шестидневной войне, отец Зейнаб – миф. Никто не знал и того ошеломительного факта, что в тридцать шесть лет Камилия – девственница.
– Дядя Хаким, – сказала она спокойно, подойдя к нему и Дахибе, – мне не нравится эта толпа. И еще какие-то рассерженные молодые люди прибывают на грузовиках.
– Мы должны уехать, – отозвалась Дахиба.
– Ну что ж, мои ангелы, – согласился Хаким, – не будем безрассудны. Говорят, чем смелее птичка, тем толще кот. Я отпущу статистов. Может быть, снимем эту сцену в павильоне.
Когда он уже распорядился убирать камеры, толпа вдруг нажала и прорвалась за канаты с криками: «Смерть отродьям сатаны!»
Разъяренные юноши кулаками и дубинками расшвыряли охранников, разломали камеры и декорации. Хаким кинулся к молодому парню, колотившему палкой по камере, но один из нападавших зацепил его веревочной петлей за шею, толчком свалил с ног и потащил по земле. К нему подбежали другие, тоже схватились за конец веревки и стали тянуть вверх. Лицо Хакима налилось кровью, глаза вылезли из орбит.
– Остановитесь! – пронзительно закричала Камилия, подбегая к нему. – Боже мой, дядя Хаким!
Лихорадочно возбужденный Мухаммед смотрел па юношей в белых галабеях, рядами распростершихся в молитве на центральной площадке университетского кампуса.
– Каждый день такое представление, – сказал какой-то студент рядом с Мухаммедом. – Загородили проход в аудитории, а на лекции-то все-таки надо попасть…
Семнадцатилетнему Мухаммеду, первокурснику Каирского университета, тоже надо было пройти в аудиторию, но молящиеся не вызывали у него досады, напротив, он хотел бы набраться смелости и присоединиться к ним, хотел бы носить такую же одежду, как все они – белую галабею и маленькую, тесно прилегающую шапочку. Отпустить бороду, как все молодые члены этого религиозного братства. Обходить студенческий городок, колотя в двери аудиторий и возглашая час молитвы, приводя профессоров в бешенство, а студентов – в смятение. Многие студенты задумывались: «Может быть, эти фанатики правы?» И Мухаммед чувствовал, что юноши в белых галабеях ратуют за благородное, святое дело. Их души пылают, – а разве его душу не сжигает огонь?
Молитва окончилась, молодые фундаменталисты разошлись, и Мухаммед направился на лекцию. Он проходил мимо лотков, с которых юноши в белых галабеях и девушки в длинных платьях и покрывалах продавали по символическим ценам религиозные брошюры, вручая их каждому, кто останавливался у лотка. Приобщая покупателей к делу Бога и ислама, молодые фанатики пылко объясняли своим сверстникам пагубность западных влияний и необходимость восстановления старых устоев. Но не всегда они мирно проповедовали: нередко юноши в белых галабеях останавливали на улице молодые парочки, требуя представить супружескую лицензию, избивали палками девушек, подол платья которых не достигал щиколотки, заставляли лавочников прекращать торговлю в часы молитвы, закрывая двери перед покупателями. Они требовали возвращения арабам Иерусалима. Они объявляли кощунственной западную музыку. Они даже требовали сегрегации полов, особенно настаивая на раздельном обучении в школе. Студенты-фундаменталисты настаивали на том, чтобы в аудиториях женщины сидели отдельно от мужчин, а студенты-медики не желали изучать анатомию другого пола.
Главным доводом фундаменталистов была победа в войне Рамадана 1973 года: Бог даровал ее Египту за праведность, и потому египтяне обязаны и впредь следовать праведными путями.
«Да, да, – думал Мухаммед, – они правы», – и ему казалось, что его душа пылает любовью к Богу.
Во второй половине дня он вернулся в дом на улице Райских Дев и сидел в большой гостиной среди теток и двоюродных сестер, ожидая, пока ему подадут чай. Он чувствовал, что его по-прежнему обуревает лихорадка, сжигает смутное желание, и, вспоминая свои утренние мысли, уверял себя, что это религиозная лихорадка, желание обратиться к Богу. На самом деле это было желание, разбуженное блестящими, темными, как чернильные лужицы, глазами девушки-однокурсницы.
Если у молодых женщин такие глаза, такие каскады темных волос, спадающих на спину над соблазнительными ягодицами, – как удержать свои мысли на пути праведности и благочестия? – думал Мухаммед. Наверное, женщин действительно надо изолировать, чтобы их вызывающая сексуальность не вводила в соблазн мужчин. А от красивых женщин исходит особая опасность. Его ослепительно прекрасная мать – разве она не предала его, не бросила своего сына? Он не знал, почему Омар развелся с женой, и предпочитал об этом не думать. Но судя по зловещему молчанию, которым было окружено в семье Рашидов имя Ясмины, это могло быть что-то ужасное… Мухаммед никогда не писал матери, но письма из Калифорнии, втайне от всех, много раз перечитывал и потом плакал ночами, держа в руке ее фотографию, мечтая дотронуться до ее золотых волос и в то же время проклиная ее.
Мухаммед сидел на диване в ожидании чая и глядел на свою мачеху Налу, сидящую рядом на диване. Она родила его отцу Омару семеро детей, и один раз у нее был выкидыш. Один ребенок умер от сердечной недостаточности. Нала безропотно вынашивала, рожала и кормила детей, ублажала мужа.
«Вот такой и должна быть женщина», – подумал Мухаммед. Кузина Зейнаб принесла ему чай. Бедняжка, мать которой бесстыдно танцует перед мужчинами. Мухаммед испытывал в присутствии Зейнаб какое-то стеснение, – уж очень она походила на его мать Ясмину, которую он знал по фотографии в изголовье своей кровати. Откуда такое сходство? Правды Мухаммед не знал. И никогда не узнает, что Зейнаб – его сводная сестра.
Он пил горячий сладкий чай с ароматом мяты и с досадой чувствовал, что продолжает думать о девушке с темными глазами и пышными ягодицами. Вдруг пришло решение: завтра он сменит джинсы на белую галабею «Мусульманского братства». Это оградит его от соблазна.
Амира была в своем саду;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121