Ребята тогда допытывали друг друга, какие же слова Солдатов сказал ему.
На насыпи, у большого штабеля шпал, они сели на ствол сломанного дерева. Пахло мазутом, дымком, долетавшим из железнодорожной будки, влажной пожухлой листвой. Юра молчал и носком ботинка медленно вычерчивал небольшие дуги на утоптанной траве. Молчал и Солдатов. Первому начинать разговор не хотелось. Чувствовал, что Юра настроен был сам выговориться до конца.
– А я знаю, почему вы со мной не согласны, – уверенно проговорил Юра и, не дожидаясь ответа, продолжил: – По инерции. Потому что у вас, у взрослых, мы всегда не правы, мы желторотые цыплята. Вот только сами своих ошибок не замечаете. Категоричны…
– Не понял тебя. С чем не согласен? Что ты хочешь этим сказать? – Он испытующе посмотрел на Юру.
– Вы еще не знаете, какой он: пришел, увидел, победил. У него все на деньги измеряется. И машина, и ценности, и всякое барахло. – Голос его звенел от напряжения. – А мать моя тоже на тысячи измеряется?
– Ты опять об этом? Как тебе не стыдно? – В голосе Солдатова звучало нескрываемое сожаление. – Ну и циничный же ты экземпляр. Разве можно отношения взрослых людей рублями измерять? – проговорил он строго и заметил, что нескрываемая ярость в Юриных глазах медленно потухла.
– А взрослым можно? А он не цинично поступает? За полторы сотни и меня купить собирался, – он с отчаянной решимостью смотрел на него.
– Как так?
– Мопед купить обещал…
– Я бы не стал.
– Вот видите…
– Не стал бы, – повторил Солдатов, – заигрывать с тобой не стал бы. Но ты ведь не допускаешь другого варианта. Ведь мог он и от чистого сердца. Мопед же – твоя мечта? И насчет денег ты не прав. Он не такой человек. Знаешь, мне часто приходилось видеть потерпевших… А он вошел в разгромленную квартиру, походил по комнатам и сказал: «Жаль, конечно, но что делать…» И деньги и ценности у него не от жадности, не от скопидомства. Они ему от двух теток остались. И о рублях он не думает.
– Ну это его дело. Чего моей матери не хватает? Денег? Так я работать пойду. О куске хлеба, платьях, кофточках ей заботиться не придется. Заработаю.
– По-твоему, что же получается? Вся жизнь человека в куске хлеба, платье, кофточке? Твоя мать и сейчас от этого не страдает. Тут дело серьезней. Человеку одной сытой жизни мало! Так? Так!
– Ясно. Не хлебом единым, что ли? – Получилось упрямо и грубо.
Солдатов не ответил. Помолчал.
– Странная у тебя философия, – наконец сказал он. – С такой философией ты ни мать, ни себя не уважаешь.
– Но почему? – Юра сразу потерял уверенность. – Я только о том, зачем нам в доме чужак? Один был – ушел, и этот нам не нужен.
– Чего ты все за мать-то решаешь? Она, как я понимаю, не из тех, кто первому встречному на шею кидается.
– Не хватало!
– Не понимаешь ты в жизни ничего, – с укором сказал Солдатов. – Женщине без мужа… Неполноценная это жизнь.
– Разве одна она так живет? Гнездышко вить в ее годы смешно. Блажь все это.
– Тебе сколько лет? Пятнадцать? Скоро и у тебя будет семья. Тоже гнездышко вить станешь. Уже свое…
– Мать всегда будет со мной, – твердо произнес Юра.
– Конечно, будет, – согласился Солдатов, – но в няньках, бабушка будет. Для себя ее жизнь подлаживаешь. В бабушках она у тебя еще находится. Ты ей сейчас не отрезай жизнь, – посоветовал Солдатов. – Подумай об этом. Подумай как взрослый человек. Ты хочешь, чтобы мать до ста лет тебя обхаживала?
– Вы осуждаете меня? – серьезно, с какой-то новой интонацией спросил Юра.
– Скажи, кого ты любишь больше всего?
– Маму люблю, – ответил Юра неожиданно по-детски и сам устыдился этих простых слов.
– А если любишь, – сказал Солдатов, – то, наверное, и жалеешь. Ведь любви без жалости не бывает. Тем более к женщине, даже если она мама родная.
– Ну, жалею, – согласился Юра. И опять зло добавил: – А его ненавижу…
– Вот и возникает у тебя, дорогой, непримиримое противоречие в твоих чувствах. Мать ты любишь, жалеешь, а человека, который ей дорог, ненавидишь. Много ли радости от такой любви-жалости?
– А он, думаете, любовью пылает? – опять запальчиво спросил Юра. – Чувствует себя хозяином в доме. А какой он хозяин? Это наш дом! Мой и мамин.
– Это ваш дом, – согласился Солдатов. – Только дом, в котором живет неприязнь, даже ненависть, я бы не назвал домом. Это место, где ночуют, едят, хранят вещи, читают газеты. Но это не дом. Дом – это то место, где люди любят и уважают друг друга.
– Что вы все о моих чувствах?! – вдруг смутился Юра. – Я в них сам запутался.
– Да, – согласился Солдатов, – чувства – клубок тугой. Но чтобы дальше жить по-человечески, надо его распутать.
– Маме нужен человек, который и меня бы любил, – тихо ответил Юра.
– У него есть дети, как ты думаешь? – спросил Солдатов.
– Какие у него дети? – скривился Юра. – Бобыль он. Да и не нужны ему дети…
– А вот я было подумал, когда заявление принимал, что дети у него есть. Такая была странная минута. Я спрашиваю у него – дети есть? А он молчит, колеблется. Я повторяю вопрос: дети есть? А он опять не отвечает.
– Чего-то он хитрить вздумал? – сказал Юра.
– А он, дорогой мой, не хитрил. Он думал не о том, чтобы меня обмануть. В этом деле не обманешь. Он о тебе думал.
– Обо мне? – удивился Юра. – Это с какой стати?
– А вот с какой. Объясню тебе, растолкую. У Боровика, так сказать, юридически детей нет. И самое простое было для него так вот и ответить: – Нет, мол, детей. Но у человека, кроме формальных ответов, есть и неформальные, связанные не с анкетой, а с жизнью души. Вот он и колебался. Между нет и да. А да – это ты. Да, ты! Не перебивай! Ты чувствовал его всех меньше. Помнишь, как в бассейн он тебя устраивал, как уроками интересовался, как учил водить автомашину? Думаешь, делал он это для того, чтобы мать к себе расположить? Нет! Тебя он хотел склонить к себе. Потому что устал от одиночества. И ходил к вам домой не только ради матери, но и потому, что хотел почувствовать себя дома. Дома! Где есть и жена, и сын, и ужин, и газета, и тишина. Ты знаешь, какое самое опасное чувство, которое разрушает человека?
– Ложь! Страх! – ответил Юра.
– И ненависть! – добавил Солдатов. – Тебя ослепила ненависть. Ослепила от эгоизма, себялюбия… Ты мать не захотел с ним делить. Но ведь человек существо неделимое. И этому существу больно, ох как больно, когда его рвут на две части. Ты думаешь, что самая страдающая сторона – это ты… И себя самого жалеешь. А ведь самая страдающая сторона – это мать. И ее ты не жалеешь ничуть. Ты не понимаешь и понимать не хочешь, что отнимаешь у нее право на собственную жизнь! Представь, что если вдруг я отберу у тебя такое право, возьму и скажу – с завтрашнего дня не смей встречаться с Леной или с какой-нибудь еще девчонкой. Или мать этой девчонки запретит ей встречаться с тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
На насыпи, у большого штабеля шпал, они сели на ствол сломанного дерева. Пахло мазутом, дымком, долетавшим из железнодорожной будки, влажной пожухлой листвой. Юра молчал и носком ботинка медленно вычерчивал небольшие дуги на утоптанной траве. Молчал и Солдатов. Первому начинать разговор не хотелось. Чувствовал, что Юра настроен был сам выговориться до конца.
– А я знаю, почему вы со мной не согласны, – уверенно проговорил Юра и, не дожидаясь ответа, продолжил: – По инерции. Потому что у вас, у взрослых, мы всегда не правы, мы желторотые цыплята. Вот только сами своих ошибок не замечаете. Категоричны…
– Не понял тебя. С чем не согласен? Что ты хочешь этим сказать? – Он испытующе посмотрел на Юру.
– Вы еще не знаете, какой он: пришел, увидел, победил. У него все на деньги измеряется. И машина, и ценности, и всякое барахло. – Голос его звенел от напряжения. – А мать моя тоже на тысячи измеряется?
– Ты опять об этом? Как тебе не стыдно? – В голосе Солдатова звучало нескрываемое сожаление. – Ну и циничный же ты экземпляр. Разве можно отношения взрослых людей рублями измерять? – проговорил он строго и заметил, что нескрываемая ярость в Юриных глазах медленно потухла.
– А взрослым можно? А он не цинично поступает? За полторы сотни и меня купить собирался, – он с отчаянной решимостью смотрел на него.
– Как так?
– Мопед купить обещал…
– Я бы не стал.
– Вот видите…
– Не стал бы, – повторил Солдатов, – заигрывать с тобой не стал бы. Но ты ведь не допускаешь другого варианта. Ведь мог он и от чистого сердца. Мопед же – твоя мечта? И насчет денег ты не прав. Он не такой человек. Знаешь, мне часто приходилось видеть потерпевших… А он вошел в разгромленную квартиру, походил по комнатам и сказал: «Жаль, конечно, но что делать…» И деньги и ценности у него не от жадности, не от скопидомства. Они ему от двух теток остались. И о рублях он не думает.
– Ну это его дело. Чего моей матери не хватает? Денег? Так я работать пойду. О куске хлеба, платьях, кофточках ей заботиться не придется. Заработаю.
– По-твоему, что же получается? Вся жизнь человека в куске хлеба, платье, кофточке? Твоя мать и сейчас от этого не страдает. Тут дело серьезней. Человеку одной сытой жизни мало! Так? Так!
– Ясно. Не хлебом единым, что ли? – Получилось упрямо и грубо.
Солдатов не ответил. Помолчал.
– Странная у тебя философия, – наконец сказал он. – С такой философией ты ни мать, ни себя не уважаешь.
– Но почему? – Юра сразу потерял уверенность. – Я только о том, зачем нам в доме чужак? Один был – ушел, и этот нам не нужен.
– Чего ты все за мать-то решаешь? Она, как я понимаю, не из тех, кто первому встречному на шею кидается.
– Не хватало!
– Не понимаешь ты в жизни ничего, – с укором сказал Солдатов. – Женщине без мужа… Неполноценная это жизнь.
– Разве одна она так живет? Гнездышко вить в ее годы смешно. Блажь все это.
– Тебе сколько лет? Пятнадцать? Скоро и у тебя будет семья. Тоже гнездышко вить станешь. Уже свое…
– Мать всегда будет со мной, – твердо произнес Юра.
– Конечно, будет, – согласился Солдатов, – но в няньках, бабушка будет. Для себя ее жизнь подлаживаешь. В бабушках она у тебя еще находится. Ты ей сейчас не отрезай жизнь, – посоветовал Солдатов. – Подумай об этом. Подумай как взрослый человек. Ты хочешь, чтобы мать до ста лет тебя обхаживала?
– Вы осуждаете меня? – серьезно, с какой-то новой интонацией спросил Юра.
– Скажи, кого ты любишь больше всего?
– Маму люблю, – ответил Юра неожиданно по-детски и сам устыдился этих простых слов.
– А если любишь, – сказал Солдатов, – то, наверное, и жалеешь. Ведь любви без жалости не бывает. Тем более к женщине, даже если она мама родная.
– Ну, жалею, – согласился Юра. И опять зло добавил: – А его ненавижу…
– Вот и возникает у тебя, дорогой, непримиримое противоречие в твоих чувствах. Мать ты любишь, жалеешь, а человека, который ей дорог, ненавидишь. Много ли радости от такой любви-жалости?
– А он, думаете, любовью пылает? – опять запальчиво спросил Юра. – Чувствует себя хозяином в доме. А какой он хозяин? Это наш дом! Мой и мамин.
– Это ваш дом, – согласился Солдатов. – Только дом, в котором живет неприязнь, даже ненависть, я бы не назвал домом. Это место, где ночуют, едят, хранят вещи, читают газеты. Но это не дом. Дом – это то место, где люди любят и уважают друг друга.
– Что вы все о моих чувствах?! – вдруг смутился Юра. – Я в них сам запутался.
– Да, – согласился Солдатов, – чувства – клубок тугой. Но чтобы дальше жить по-человечески, надо его распутать.
– Маме нужен человек, который и меня бы любил, – тихо ответил Юра.
– У него есть дети, как ты думаешь? – спросил Солдатов.
– Какие у него дети? – скривился Юра. – Бобыль он. Да и не нужны ему дети…
– А вот я было подумал, когда заявление принимал, что дети у него есть. Такая была странная минута. Я спрашиваю у него – дети есть? А он молчит, колеблется. Я повторяю вопрос: дети есть? А он опять не отвечает.
– Чего-то он хитрить вздумал? – сказал Юра.
– А он, дорогой мой, не хитрил. Он думал не о том, чтобы меня обмануть. В этом деле не обманешь. Он о тебе думал.
– Обо мне? – удивился Юра. – Это с какой стати?
– А вот с какой. Объясню тебе, растолкую. У Боровика, так сказать, юридически детей нет. И самое простое было для него так вот и ответить: – Нет, мол, детей. Но у человека, кроме формальных ответов, есть и неформальные, связанные не с анкетой, а с жизнью души. Вот он и колебался. Между нет и да. А да – это ты. Да, ты! Не перебивай! Ты чувствовал его всех меньше. Помнишь, как в бассейн он тебя устраивал, как уроками интересовался, как учил водить автомашину? Думаешь, делал он это для того, чтобы мать к себе расположить? Нет! Тебя он хотел склонить к себе. Потому что устал от одиночества. И ходил к вам домой не только ради матери, но и потому, что хотел почувствовать себя дома. Дома! Где есть и жена, и сын, и ужин, и газета, и тишина. Ты знаешь, какое самое опасное чувство, которое разрушает человека?
– Ложь! Страх! – ответил Юра.
– И ненависть! – добавил Солдатов. – Тебя ослепила ненависть. Ослепила от эгоизма, себялюбия… Ты мать не захотел с ним делить. Но ведь человек существо неделимое. И этому существу больно, ох как больно, когда его рвут на две части. Ты думаешь, что самая страдающая сторона – это ты… И себя самого жалеешь. А ведь самая страдающая сторона – это мать. И ее ты не жалеешь ничуть. Ты не понимаешь и понимать не хочешь, что отнимаешь у нее право на собственную жизнь! Представь, что если вдруг я отберу у тебя такое право, возьму и скажу – с завтрашнего дня не смей встречаться с Леной или с какой-нибудь еще девчонкой. Или мать этой девчонки запретит ей встречаться с тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38