– Он тяжело привалился к столу.
Солдатов старался разгадать, что стоит за этими словами Шахова. Хотел ли он высказать все, что в душе накипело, или же опять этот избитый прием долго говорить обо всем, но только не о деле.
– Задумались, товарищ начальник? От откровенного разговора отказываетесь? Это для нас не ново. – Шахов хрустнул пальцами. – Разрешите воды? – Он вынул из кармана две таблетки, разломил их на ладони. – Осень. По совету врачей профилактикой заниматься приходится. На последнем сроке желудок испортил. – Он одним глотком запил таблетки.
– А знаете, Шахов, давайте-ка поговорим, торопиться нам с вами некуда, – миролюбиво сказал Солдатов.
– Ну что ж… Тем более без свидетелей… Так, значит, правду? – хмыкнул он. – А зачем она вам? Свое самолюбие потешить? – И, не дождавшись ответа, продолжил: – Говорят, многое от семьи зависит, от родителей… Наверно, не без этого… И я жил в семье, и у меня были отец с матерью. – Шахов криво усмехнулся, но не было уже в его тоне отчуждения и вызова. – Отец мотался из города в город.
Помню, поехал в Харьков, потом в Уфу, переселился в Свердловск. Жизнь бросала его из стороны в сторону, а потом его бросила моя мать. Сейчас он живет где-то под Пермью. Я его не видел уже двадцать лет. А матери было не до меня. Четыре раза замуж выходила. Молодость у нее затянулась. Какая у меня была жизнь – сами понимаете… Отца я не искал, он меня тоже. Теперь уж нет и матери… Ребята, с которыми сидел в. колонии, не стали мне друзьями. Почему – не знаю. Некоторые годами дружат, у меня не получилось. Наверное, эта дружба за высокими заборами осталась. Единственное, что у меня в жизни есть, – это Зойка. Семья все-таки…
– А зачем же воровали? Почему не остановились? – повторил свой вопрос Солдатов.
– Черт его знает! У меня всю дорогу так. Помню, до чего трогательно провожала администрация из колонии… Говорили: иди с чистой совестью! И я пошел. Но свобода радости не принесла. Потому что с клеймом судимости вышел. Только и слышал: вор прибыл. Вы скажете – и поделом. Нес людям горе – принимай и сам страдания. А все-таки обида душу разъедала. Вы видели, как плачет вор? Не видели. Я втихаря плакал. Не от злобы, оттого что не верили мне. От встречных и поперечных ничего, кроме презрения и боязни, не видел. Мои надежды о недоверие разбились. Поначалу хотелось кричать, что я не вор уже, что я честно буду жить на свободе, а потом, когда невмоготу стало, пить начал. Чувствовал, что судимость по пятам ходит. Правда, не все черствые люди попадались, кое-кто сочувствовал. Но от этого еще горше становилось. Странно все-таки человек устроен. – Шахов потянулся за папироской. – Напросился я на эту самую правду, а теперь думаю… Расскажу и загремлю без пересадки по новой. А умолчу – глядишь, выберусь, выплыву. Хотите – верьте, хотите – нет, но у меня во время последней сидки от раскаяний уже все перегорело. Теперь вроде бы и гореть нечему. А вот ведь боюсь. Боюсь говорить эту проклятую правду. Зойку жалко. Без нее совсем один останусь. Мне теперь снисхождения не будет. В приговоре написать не забудут: «Освободившись из мест лишения свободы, на путь исправления не встал…» Два срока перевоспитывали, теперь третий маячит. Страх…
– Страх – это не во вред. А вы понимаете, Шахов, смысл этого слова – страх? – спросил Солдатов.
– А что мне слово понимать? Я это чувство знаю!
– И всегда жили с этим чувством?
– По правде говоря, не всегда, – улыбнулся Шахов, – что я, заяц, что ли, которого охотник гнал без передыху. Какой-никакой, а человек все-таки, можно я еще папироску возьму?
– А чем человек отличается от зайца? – улыбнулся Солдатов.
– Ну как чем… – Шахов растерянно пожал плечами.
– А тем он отличается, – сказал Солдатов, – что от зайца, когда охотник за ним гонится, ничего не зависит. Его судьбу полностью решает охотник, если, конечно, он стрелять умеет. А от человека в отличие от зайца зависит все. Пожалуй, все. Особенно, – Солдатов подчеркнул последнее слово, – в те периоды его жизни, когда он не боится. Вы восстановите в своей памяти случаи, когда и страха не чувствовали, но и усилий не делали, чтобы жизнь свою изменить к лучшему, и поймете, человек вы или заяц. Ведь было у вас время, самое счастливое?
– Похоже на то, – согласился Шахов.
– Это когда вы еще не воровали.
– Да, в самом деле, – удивился Шахов, – это время было едва ли не лучшим у меня… И не пил я тогда ничего, кроме красного, и вещи носил не фасонистые, и спокоен был.
– А потом вам показалось, что душевный покой и свободу можно кое-чем еще и приукрасить?
– Ну так мне, положим, не казалось, но в конечном итоге получилось именно так. Тут вы точно сказали. – Шахов оживился, закинул ногу на ногу. – Потянулся к одной развеселой компании. Понравилось красоваться. А потом, знаете, наступил такой момент, когда я должен был уже в деле себя показать. Пошли деньги, кражи.
– А вам не приходило в голову, Шахов, что больше всего вы крали у самого себя? Сначала три года, потом пять и сейчас новый срок… Вам сколько сейчас? Тридцать шесть?..
Какие же деньги, вещи, кошельки сравняются по цене с годами собственной жизни? Старая истина, Шахов, преступления себя не окупают. Неужели не понятно?
– Ладно, начальник. Башка у меня разболелась. Отправляйте в камеру…
ГЛАВА 8
На следующий день в час десять позвонил Ивкин. Его голос доносился издалека.
– Ты откуда?
– Из «Звездочки» говорю. Сейчас… – Через несколько секунд голос Ивкина зазвучал уже отчетливее. Солдатов понял, что Ивкин попросил кого-то выйти из кабинета администратора кинотеатра и теперь говорил свободно.
– Как дела?
– Плохо! Обошел все квартиры подъезда с первого до последнего этажа. Жильцы о краже знают, но никого подозрительного не видели.
– Так уж и никого? Не в шапках же невидимках преступники ходили…
– Я пробегусь по второму подъезду, чтобы уж точно…
– Давай. Послушай, а Боровика нет дома?
– Не появлялся. Наша печать цела.
– Ладно, звони.
Солдатов положил трубку и задумался. Захотелось самому поехать на Строительную, обойти все подъезды дома и заодно найти мужчину, который видел парня в штормовке. Позвонил Мухин и сказал, что место работы жены Боровика установить не удалось.
Разыскав в своих вчерашних записях телефон Кухарева, позвонил ему на работу. С облегчением вздохнул, когда тот поднял трубку.
– Здравствуйте, Кухарев! Солдатов говорит. Мы договаривались о встрече… Вы не забыли?
– Доброго здоровья, – сухо ответил Кухарев. – Сегодня не могу. К сожалению, занят!
– Если вы не возражаете, я сам к вам приеду.
– Понимаете… Вы застали меня сейчас случайно. Я уже собрался уезжать. По поручению руководства, – не сразу ответил Кухарев. Чувствовалось, что он был застигнут врасплох предложением Солдатова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Солдатов старался разгадать, что стоит за этими словами Шахова. Хотел ли он высказать все, что в душе накипело, или же опять этот избитый прием долго говорить обо всем, но только не о деле.
– Задумались, товарищ начальник? От откровенного разговора отказываетесь? Это для нас не ново. – Шахов хрустнул пальцами. – Разрешите воды? – Он вынул из кармана две таблетки, разломил их на ладони. – Осень. По совету врачей профилактикой заниматься приходится. На последнем сроке желудок испортил. – Он одним глотком запил таблетки.
– А знаете, Шахов, давайте-ка поговорим, торопиться нам с вами некуда, – миролюбиво сказал Солдатов.
– Ну что ж… Тем более без свидетелей… Так, значит, правду? – хмыкнул он. – А зачем она вам? Свое самолюбие потешить? – И, не дождавшись ответа, продолжил: – Говорят, многое от семьи зависит, от родителей… Наверно, не без этого… И я жил в семье, и у меня были отец с матерью. – Шахов криво усмехнулся, но не было уже в его тоне отчуждения и вызова. – Отец мотался из города в город.
Помню, поехал в Харьков, потом в Уфу, переселился в Свердловск. Жизнь бросала его из стороны в сторону, а потом его бросила моя мать. Сейчас он живет где-то под Пермью. Я его не видел уже двадцать лет. А матери было не до меня. Четыре раза замуж выходила. Молодость у нее затянулась. Какая у меня была жизнь – сами понимаете… Отца я не искал, он меня тоже. Теперь уж нет и матери… Ребята, с которыми сидел в. колонии, не стали мне друзьями. Почему – не знаю. Некоторые годами дружат, у меня не получилось. Наверное, эта дружба за высокими заборами осталась. Единственное, что у меня в жизни есть, – это Зойка. Семья все-таки…
– А зачем же воровали? Почему не остановились? – повторил свой вопрос Солдатов.
– Черт его знает! У меня всю дорогу так. Помню, до чего трогательно провожала администрация из колонии… Говорили: иди с чистой совестью! И я пошел. Но свобода радости не принесла. Потому что с клеймом судимости вышел. Только и слышал: вор прибыл. Вы скажете – и поделом. Нес людям горе – принимай и сам страдания. А все-таки обида душу разъедала. Вы видели, как плачет вор? Не видели. Я втихаря плакал. Не от злобы, оттого что не верили мне. От встречных и поперечных ничего, кроме презрения и боязни, не видел. Мои надежды о недоверие разбились. Поначалу хотелось кричать, что я не вор уже, что я честно буду жить на свободе, а потом, когда невмоготу стало, пить начал. Чувствовал, что судимость по пятам ходит. Правда, не все черствые люди попадались, кое-кто сочувствовал. Но от этого еще горше становилось. Странно все-таки человек устроен. – Шахов потянулся за папироской. – Напросился я на эту самую правду, а теперь думаю… Расскажу и загремлю без пересадки по новой. А умолчу – глядишь, выберусь, выплыву. Хотите – верьте, хотите – нет, но у меня во время последней сидки от раскаяний уже все перегорело. Теперь вроде бы и гореть нечему. А вот ведь боюсь. Боюсь говорить эту проклятую правду. Зойку жалко. Без нее совсем один останусь. Мне теперь снисхождения не будет. В приговоре написать не забудут: «Освободившись из мест лишения свободы, на путь исправления не встал…» Два срока перевоспитывали, теперь третий маячит. Страх…
– Страх – это не во вред. А вы понимаете, Шахов, смысл этого слова – страх? – спросил Солдатов.
– А что мне слово понимать? Я это чувство знаю!
– И всегда жили с этим чувством?
– По правде говоря, не всегда, – улыбнулся Шахов, – что я, заяц, что ли, которого охотник гнал без передыху. Какой-никакой, а человек все-таки, можно я еще папироску возьму?
– А чем человек отличается от зайца? – улыбнулся Солдатов.
– Ну как чем… – Шахов растерянно пожал плечами.
– А тем он отличается, – сказал Солдатов, – что от зайца, когда охотник за ним гонится, ничего не зависит. Его судьбу полностью решает охотник, если, конечно, он стрелять умеет. А от человека в отличие от зайца зависит все. Пожалуй, все. Особенно, – Солдатов подчеркнул последнее слово, – в те периоды его жизни, когда он не боится. Вы восстановите в своей памяти случаи, когда и страха не чувствовали, но и усилий не делали, чтобы жизнь свою изменить к лучшему, и поймете, человек вы или заяц. Ведь было у вас время, самое счастливое?
– Похоже на то, – согласился Шахов.
– Это когда вы еще не воровали.
– Да, в самом деле, – удивился Шахов, – это время было едва ли не лучшим у меня… И не пил я тогда ничего, кроме красного, и вещи носил не фасонистые, и спокоен был.
– А потом вам показалось, что душевный покой и свободу можно кое-чем еще и приукрасить?
– Ну так мне, положим, не казалось, но в конечном итоге получилось именно так. Тут вы точно сказали. – Шахов оживился, закинул ногу на ногу. – Потянулся к одной развеселой компании. Понравилось красоваться. А потом, знаете, наступил такой момент, когда я должен был уже в деле себя показать. Пошли деньги, кражи.
– А вам не приходило в голову, Шахов, что больше всего вы крали у самого себя? Сначала три года, потом пять и сейчас новый срок… Вам сколько сейчас? Тридцать шесть?..
Какие же деньги, вещи, кошельки сравняются по цене с годами собственной жизни? Старая истина, Шахов, преступления себя не окупают. Неужели не понятно?
– Ладно, начальник. Башка у меня разболелась. Отправляйте в камеру…
ГЛАВА 8
На следующий день в час десять позвонил Ивкин. Его голос доносился издалека.
– Ты откуда?
– Из «Звездочки» говорю. Сейчас… – Через несколько секунд голос Ивкина зазвучал уже отчетливее. Солдатов понял, что Ивкин попросил кого-то выйти из кабинета администратора кинотеатра и теперь говорил свободно.
– Как дела?
– Плохо! Обошел все квартиры подъезда с первого до последнего этажа. Жильцы о краже знают, но никого подозрительного не видели.
– Так уж и никого? Не в шапках же невидимках преступники ходили…
– Я пробегусь по второму подъезду, чтобы уж точно…
– Давай. Послушай, а Боровика нет дома?
– Не появлялся. Наша печать цела.
– Ладно, звони.
Солдатов положил трубку и задумался. Захотелось самому поехать на Строительную, обойти все подъезды дома и заодно найти мужчину, который видел парня в штормовке. Позвонил Мухин и сказал, что место работы жены Боровика установить не удалось.
Разыскав в своих вчерашних записях телефон Кухарева, позвонил ему на работу. С облегчением вздохнул, когда тот поднял трубку.
– Здравствуйте, Кухарев! Солдатов говорит. Мы договаривались о встрече… Вы не забыли?
– Доброго здоровья, – сухо ответил Кухарев. – Сегодня не могу. К сожалению, занят!
– Если вы не возражаете, я сам к вам приеду.
– Понимаете… Вы застали меня сейчас случайно. Я уже собрался уезжать. По поручению руководства, – не сразу ответил Кухарев. Чувствовалось, что он был застигнут врасплох предложением Солдатова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38