Теперь его мучил один вопрос: где Надя? Почему не с ним, не рядом? Неужели Роман не сумел добиться ее благосклонности? Неужели?
Давненько Роман не ездил в Пустосвятово на автобусе. Отвык. И от тряски, от грязи в салоне. Заснул внезапно. Самым обычным сном. Снилось ему, что идет он по берегу Пустосвятовки, а навстречу ему… Надя. Он вскрикнул и проснулся.
Автобус стоял в огромной луже на кольце в Пустосвятове.
“Я в каком-то тупике. В мешке… В темноте. Запутался. А что, если деда спросить, как быть дальше?” – подумал колдун.
И направился не к реке, а на сельское кладбище. Пустосвятово убывало, все меньше становилось в нем пригодных для жизни домов, а кладбище, напротив, разрасталось, все дальше и дальше углубляясь в лес.
С тихим шорохом осыпалась с деревьев листва. Выглянуло солнце. Стало казаться, что кто-то бросает с неба пластинки золотой фольги. И они, повертевшись в сиреневом осеннем воздухе, стелются под ноги. Паутинка прилипла к щеке, потом еще одна.
– Что делать дальше? – спросил Роман, блуждая меж покосившихся крестов и вросших в землю надгробий.
Роман прислушался, ожидая ответа. Высоченные березы лепетали что-то бессвязное. Но дед Севастьян не торопился отвечать. Может, и не было уже старого колдуна под тем надгробным камнем? Утек вместе с вешними водами к какой-нибудь реке, и теперь проживает водяным, и на Романа сердится за его глупость. Прежде колдунов на кладбище не хоронили, а теперь всем здесь приют – под любым надгробием одинаково покойно лежится. Дед просил похоронить его на берегу Пустосвятовки, да власти не позволили. Сейчас бы Роман настоял, чтоб исполнили волю покойного. А тогда не сумел. Молод был. Не знал, за какие ниточки дернуть, кого припугнуть, а кого подкупить. Или неважным ему показалось тогда, где будет дед лежать? Со всеми в песчаном холме или отдельно – подле своей речки?
Где те врата, в которые надо постучаться, чтобы открылись все истины разом? Может, дед Севастьян знал, да забыл внуку тайну открыть.
Только вряд ли знал, усомнился Роман. В дедовы времена это были двери какого-нибудь министерства или главка, двери шикарно отделанного кабинета, где сидел начальник с плоским лицом и рыбьими глазами и подписывал бессмысленные, коверкающие чью-то судьбу бумаги. И очередная бумажка, медленно слетая сверху к самому долу, превращалась в очередной указ деду Севастьяяу осушить Ржавую или Черную топь или перегородить реку Несмеянку, чтобы вода в ней разлилась окрест и стухла. Дед Севастьян только однажды в жизни побывал в таком кабинете, провинившись перед начальством тем, что не успел в назначенный срок извести очередное болото. Начальник, рассвирепев, хотел Севастьяну двинуть по физиономии. Но дед не дался и пустился удирать – кабинет был огромен, а Севастьян тогда еще не стар. Начальник – за дедом. Так и бегали они друг за дружкой вокруг исполинского стола с массивным бронзовым прибором, пока начальник не притомился, не плюхнулся на стул и не выдал длиннющую матерную тираду. Дед многократно рассказывал эту историю внуку, Ромка, будучи еще пацаном, слушал и дивился – зачем это дед, зная о своем предназначении, о даре своем повелителя воды, избрал для себя столь изуверскую профессию? И однажды не выдержал и спросил…
Думал, что дед Севастьян смутится. И ошибся. Ответ был заранее обдуман и тут же внуку дан: профессия мелиоратора к воде близкая, а дед и хотел быть подле своей стихии. Лишь наделав немало бед, понял Севастьян, что ошибся в расчетах. И близость к избранной стихии не означает еще ей служения. Тогда бросил дед прежнее ремесло и поселился навсегда в Пустосвятове: речку свою беречь, для внука охранять единственного.
О реке Пуетосвятовке Севастьян пекся как о родной дочери. Вернее сказать, куда трепетней. И деревья по берегам сажал, и сор с песчаных отмелей самолично выносил, и с директором совхоза покойным Завирушиным, пьяницей и матерщинником, бегал ругаться каждую неделю. Надеялся дед, что внук после его смерти сделается хранителем реки,
Есть, конечно, в Пуетосвятовке водяной – как не быть, – но какой с него спрос? Водяной только пугать умеет, по воде ладонями шлепать или неосторожных купальщиков на дно утаскивать. Но народ нынче смелый сделался, кого шлепками да утопленниками испугаешь? Подвел деда Роман, уехал в Темногорск, оставил без присмотра реку, как и мать свою родную. Как же мог он так поступить?!
Роман так явственно слышал эти упреки, что показалось ему – дед сам с ним говорит, будто живой. А может, и в самом деле – дед?
Могила Севастьяна Кускова была в самом конце кладбища – неухоженная, отмеченная двумя сросшимися березами; из травы едва выглядывал огромный валун – какой крест некрещеному? Роман с минуту постоял, глядя на поросший мхом камень, потом достал серебряную флягу и капнул на надгробие. Будто слеза стекла по ноздреватому камню, закатилась в трещинку и пропала.
– Деда, – сказал Роман, склоняясь к могиле. – Просьба у меня к тебе есть – поговори со мной.
Глотнул Роман воды из фляги, лег. Свернулся на могиле калачиком, положил голову на камень, как на подушку, и заснул. И стало ему грезиться, что дед заскорузлой, натруженной ладонью по волосам его гладит к приговаривает: “Вот же глупый ты, Ромка, глупый-преглупый… "
И приснился ему сон…
Будто стоят они с дедом, как в прежние времена, на мосту; весна уже, солнце ярко светит, но люди еще в зимнем ходят – холодно, Пустосвятовка только-только ото льда вскрылась. Дед из корзинки в воду пряничных лошадок кидает. Но не помогают лошадки, не всплывает водяной на зов.
– Может, помер за зиму? – спрашивает Ромка шепотом. – Подо льдом задохнулся?
– Задохнулся! – передразнивает дед. – А кто ж тогда лед поломал?
– Сам собою.
– Глупый! Само собою на свете ничего не бывает. Само собою ничто не разбивается, никто не умирает, сама собою только глупость случается. Водяной на дне сидит, притворяется, что рассержен, чтобы мы ему гостинцев нанесли. Он у нас пряничных лошадок выманивает. Неведомая сила знаешь что больше всего любит? А? Не знаешь. А любит она больше всего, как любая сила, чтобы поклонялись ей. Не обижай реку, Ромка, никогда не обижай. Тех, кто любит тебя, никогда не обижай.
– Это несложно.
– Несложно? – Дед хмыкнул. – Это очень даже сложно. Потому что прежде всего мы обижаем тех, кто нас любит. Тебе сейчас, Ромка, все кажется несложным. Ты жизнь представляешь как полноводную реку, судьбу свою мыслишь челноком и надеешься, что течение тебя к неведомым берегам вынесет.
– Разве не так? – спросил Ромка.
– Нет, глупый, жизнь – это коридор, извилистый и грязный. И повсюду двери – в стенах, в потолке, под ногами. А люди вокруг снуют, в двери ломятся. Одна из дверей – твоя, только ты не ведаешь какая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103