— Да ну? Слушай, Керт, ты можешь трепать нервы своему Алексу, а мне вы вдвоём уже надоели до смерти!-Взорвался я.
— Здорово тебя пробрала Элли, Гэл?-Подмигнув, хитро спросил Керт.-Так кто кого? Наверное, ты поэтому такой нервный и злой.
Элли! Господи, неужели получится так, что я её предал?! Неужели уже бесконечно поздно, поздно даже объясниться и попросить прощения?
— Не советую её тревожить, -сказал Керт.-Ей не до тебя.
— По крайней мере, Керт, ей и не до Алекса, -сказал я.
— Это ещё как сказать… Ну ладно, чего это я в конце концов перед тобой распинаюсь? Иди, покоряй сердца, Гэл Бэстон, и запомни, что я сказал это без тени иронии.
Керт вежливо склонил голову и хитро посмотрел на меня своими пустыми глазами. Из его нагрудного кармана торчала засохшая фиалка — первый подарок, который был преподнесён будущему королю экрана Гэлу Бэстону.
Дверь в её квартиру оказалась не заперта. Я толкнул её и вошёл. Элли сидела на балконе и смотрела на парк, раскинувшийся внизу. Она почувствовала, что я вошёл, но не повернула головы. Я подошёл к ней ближе и остановился за самой её спиной.
— Как долго ещё мы будем ломать комедию, Элли?-Спросил я.-Кто первым прекратит?
— Тот, кто первый начал, -ответила она.
— Первой начала ты, -серьёзно сказал я.
— Тогда я первой и прекращу, -ответила Элли и повернулась ко мне.
У неё на коленях лежал листок бумаги.
— Написала что-нибудь?-Спросил я.
— Что-то не пишется, -ответила она.
Я совершенно безнадёжно искал хоть что-нибудь в её глазах. Она по-прежнему смотрела на меня с холодным интересом.
— Я получил роль, -сказал я, но мои слова не прозвучали. Я сказал их для Герберта Бронкса, чтобы хоть как-то его утешить.
— Поздравляю, -пожала плечами Элли.-Ты станешь знаменит, и весь мир скажется у твоих ног.
— Но я не хочу целого мира, Элли. Я хочу любить тебя.
— Так всегда, -грустно улыбнулась Элли, -мечтаешь о любви, а взамен получаешь всё человечество.
Это был финал. Моя любовь больше не оставила мне ни одного шанса, и я должен был с ней проститься навеки. Я признал своё поражение перед Кертом, и мне стало совершенно наплевать, будет ли эта его история последней. Даже если Керт будет крутиться у меня под носом целую жизнь, мне будет уже всё равно.
С утра и до утра я слушал противную ноющую боль. Иногда в минуты просветления мне казалось, что она меня возвышала, но слёзы, которые наворачивались на глаза, быстро смывали эту иллюзию. Если бы я был поэтом, мои чувства нашли бы хоть какой-то выход, но мне это было не дано. Я уже даже начинал понимать Элли. Если для того, чтобы писать, раньше ей приходилось испытывать нечто подобное, то грех её винить за то, что она больше не смогла это выносить.
Время шло и терзало меня так, как умеет терзать только время. Это не было смятением, не было отчаянием или болью. Боль отошла, и сменилась великой вселенской грустью, даже тоской. Слишком много дней в моей жизни казались мне последними, но таковыми не оказывались, и жизнь шла дальше, и каждый новый день вновь казался мне последним. Эта бесконечная вереница последних дней (а мне казалось, что день, в который уже не будет Элли, и в самом деле будет последним, потому что я не представлял, чем я тогда буду жить) невероятно меня утомила, и мои чувства притупились и стали как-то глубже и основательней. Они уже не были моими чувствами — они стали мной, Гэлом Бэстоном.
Однажды Клиф Грант, подойдя ко мне в баре, когда я опустошал очередной бокал пива, сел рядом и невинно спросил:
— Как дела, Гэл?
Я засмеялся в ответ. Клиф лучше меня знал, как у меня дела, и я не мог сообщить ему ничего нового.
— Вы такого наворотили, Клиф, -укоризненно покачал головой я.-Если бы я мог что-то чувствовать, я бы на вас обиделся.
— На нас?-Захохотал Клиф.-У тебя совершенно неверное представление о вселенской иерархии, Гэл. Я-то тут при чём?
Я пожал плечами. Если Клиф хотел валять дурака, то никто на свете не мог ему помешать это делать. Он купил это право за триста миллионов.
— Мне жаль тебя, Гэл, -сказал Клиф.-Тебе не дано знать, увы, и поэтому ты мыслишь неверно. Подумай как следует, -хотел бы ты сейчас быть на месте Дика?
Мне незачем было думать — я уже давно не завидовал Дику.
— Кто угодно душу бы продал, чтобы получить твою роль, и не только получить, но и сыграть с блеском. Нельзя было доверить такую важную работу человеку, полагающемуся лишь на профессионализм, Гэл, и мы сделали всё как нельзя лучше. Теперь ты будешь не жалким альфонсом, а останешься в памяти людей как… Прости, мне пора, Гэл, поговорим позднее.
Я с удивлением поднял брови и посмотрел вслед Клифу. Было очень сомнительно, чтобы он куда-то спешил.
Рекс подготовил первую часть сценария, и начались репетиции. Керта играл актёр, который и в подмётки не годился настоящему Керту, и мне было гораздо легче играть — мне не мешали страх и злость. Я так и не узнал, откуда вдруг появился настоящий Керт на съёмочной площадке в день моих проб на роль, но и не пытался понять, потому что тайны и загадки давно стали для меня привычным явлением. У меня в жизни случалось то, что должно было случаться, и мне оставалось только плыть по течению.
— Ещё не готов конец, Рекс?-Однажды спросил я у Гейрана.
— Всё зависит от Коршунова, -пожал плечами он.-Пока он не торопится.
Почему? История была понятна, как божий день — герой пытается вызволить свою возлюбленную из смертельного плена кертовского бесчувствия, терпит неудачу, символизирующую беспомощность человека перед высшими силами, — и дело с концом! Если это сделать финалом истории о Керте Хорбле, то трагичность и мрачность такого конца была вполне в духе Алекса. Керт умер — да здравствует Керт! Мне было уже не по силам надеяться на другой исход.
Алекс не торопился — он сидел в баре и смотрел на дно стакана, вечер за вечером, ночь за ночью. Я составлял ему компанию, но скорее по привычке, чем по необходимости с ним общаться. Единственным чувством, которое я испытывал к нему, была жалость. И, может быть, немного сочувствия, понимания, ещё чего-то, что делало нас товарищами по несчастью, но невозможность поговорить об этом откровенно лишала наши отношения всякого смысла.
Никто в Мириале не говорил друг с другом по душам, все скрывали свои тайны в своих квартирах и лелеяли их, защищая от посторонних глаз. Каждый жил со своей болью, со своим страхом и каждый считал эту жизнь для себя единственно возможной. Мне оставалось только к этому привыкнуть и вести себя точно так же.
Моей тайной должна была стать книга стихов Элли и её фотография, вставленная в позолоченную рамочку. Рамочка была подарком Мерс, которая всё понимала, но не знала самого главного.
Я готовился к этому дню, я ждал, когда он придёт. И каждый раз заново представлял себе все подробности своего горя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75