Я захотела сойти с дистанции, и я сошла. Теперь всё будет иначе.
Я хотел сказать ей, что иначе уже никогда не будет, а для нас навсегда всё останется таким, как есть сейчас. Этот вечер застынет в нашей памяти навечно, величественный и тихий, и мы вспомним его на небесах, и один из нас пожалеет, что время нельзя вернуть назад. Но я не сказал ей ничего, только сел у её ног и положил голову ей на колени, чтобы запомнить, какой она была живой и тёплой. Она никогда не узнает, кем я стал и чего достиг, она не увидит, что будет со мной дальше, и моя жизнь утратит всякий смысл. Но я мучительно хотел, чтобы она стала ближе, насколько это возможно, ближе и доступней. Хотя бы чуть-чуть…
Эта странная философия Керта, созвучная теории Стрисси о частицах личности другого человека, впускаемых внутрь, или дессимилированных, как говорила Стрисси, навела меня на мысль, что, может быть, всё не так безнадёжно. Получалось, что эти частицы обладали свойствами живых организмов, и даже были способны сожрать принявшую их среду и вырасти до невероятных размеров, как произошло с Мерс, и в моём случае — с Тонитой.
Значит, и во мне была часть Элли, и она останется во мне всегда, соседствуя с моими ставшими бесполезными мечтами. Это была своеобразная дессимиляция, и отсюда следовало, что, отдав частичку мне, Элли уже не была полноценна. Согласно теории, что-то она должна была получить взамен, чтобы сохранить жизнестойкость. А взамен-то как раз она получить ничего не могла, потому что была лишена способности впускать внутрь чужеродные тела. Следовательно, она всё-таки была уязвима, и в её душе было свободное место, просто кричащее о том, чтобы его заполнили хоть чем-нибудь.
Это дало мне слабую, но всё-таки надежду. Я решил, что моя болезненная покорность судьбе и романтический мазохизм — не более, чем ловушка. Давно следовало понять, что никакими трогательными сценами Элли не проймёшь. Действовать надо было решительно, потому что времени оставалось ничтожно мало.
Даже не знаю, что для меня было важней — любовь или самолюбие. Эти два противоположных понятия каким-то образом стали значить для меня одно и то же. Я не мог поверить, что все мои усилия могут пропасть даром, и Элли покинет меня, такая же далёкая и холодная, не оставив ничего, кроме щемящих воспоминаний.
Поэтому однажды вечером я явился к ней с цветами и шампанским. Она даже не удивилась, словно это подразумевалось само собой. Моё сердце замирало и ныло, и я до конца не был уверен в правильности моего поступка, но наступил момент, когда нам обоим стало уже всё равно.
Я целовал её, всхлипывая и задыхаясь от страсти, а мир вокруг рушился и летел в преисподнюю. За дверью полыхало адское пламя, готовое ворваться внутрь, дрожали стены, клубился дым и черти трубили в медные трубы. Я плавился от адской жары, чувствуя, что вот-вот сгорю заживо.
За эти несколько минут я облетел весь земной шар, и, ничего не найдя, вернулся опять в её квартиру, — сейчас в ней находилась вся вселенная с миллиардами галлактик. Закрыв глаза, я устремился к звёздам; моё сердце остановилось от бешенной скорости и глаза вылезли из орбит. Когда полёт стал просто невыносим и звёзды закружились вокруг меня в сводящем с ума хороводе, раздался взрыв — и огромная вселенная разлетелась на атомы, превратившись в чёрную дыру, из которой попахивало серой.
Глава 6.
Вобщем-то, это не так много и изменило. Конечно же, Элли не влюбилась в меня, как можно было наивно предположить, но у нас, по крайней мере, появилось новое занятие, да и я чувствовал себя уверенней. Я всегда знал, что чувства можно правдоподобно изображать, и не удивлялся недюжинному таланту Элли в этой области. Хоть я и впервые в жизни ничего не изображал, и всё это не имело ничего общего с тем, что я делал раньше, влюбиться в Элли сильнее я уже просто не мог. Я жил, словно в лихорадке, потому что каждая секунда могла оказаться последней. По ночам я долго прислушивался к её дыханию, боясь, что оно вдруг может затихнуть. Я курил на балконе до самого утра, счастливый и почти безумный.
Я вспоминал наши первые встречи, то, как я робел в её присутствии и не знал, что ей сказать. То, как мы катались на лошадях и играли в теннис, плавали наперегонки и смеялись до колик в животе. Я твердил наизусть её стихи, чуть не плача, я почти прощался с её трогательным прекрасным миром, созданным для всех или только для меня одного, для того, чтобы я мог страдать красиво и возвышенно, так, как это умели поэты, и для того, чтобы я знал, что в своих чувствах я не одинок.
Здравый смысл меня покинул. Я даже больше не ругался с Кертом, который донимал меня своим злорадством, что новый этап наших отношений ничего не дал. Мне было уже всё равно, имела значение каждая прожитая минута, каждое прикосновение, каждое слово. Почему я ждал так долго, почему тянул до самого конца? Сколько бы счастливых дней мы провели вместе, упиваясь неведением и беспечностью! Почему настоящее счастье нашло меня только сейчас?!
Когда Элли уснула перед телевизором, я сделал тише звук и выскользнул из квартиры, захватив ключи. Конечно же, я отправился в бар, чтобы пропустить стаканчик и переброситься с кем-то хотя бы парой незначащих фраз.
Алекс, как всегда, дежурил возле стойки. Господи, ну почему он проводил в баре все вечера? Всё равно он сидел в одиночестве, так почему бы ему не уединиться в своей квартире?
— Привет, -сказал я ему.-Составить компанию или ты ждёшь Керта?
— Никого я не жду, -ответил Алекс.-Я бы давно был бы рад избавиться от него.
Я невольно скривился, вспомнив прежнего Алекса с Кертом внутри. Может, конечно, он имел в виду не это. Тогда что?…
Алекс сидел, ссутулившись и облокотившись на барную стойку, по своему обыкновению глядя прямо перед собой.
Я заказал «Кровавую Мери», как в первый день нашего знакомства, и сделал глоток. Нельзя было оставлять Элли надолго одну, и я намеревался скоро вернуться назад.
— Ты когда-то спрашивал меня, что я думаю о любви?-Вдруг спросил Алекс.-Я вывел один важный закон. Хочешь послушать?
Я кивнул, и он, хоть и не увидел моего кивка, продолжил:
— Любовь проявляется в самые неожиданные моменты, как правило, в самые неподходящие. Если любовь -это страдание, как я говорил ранее, то есть, заставив любить, человек заставляет другого страдать, то и наоборот — заставив страдать, человек может заставить полюбить.
— Ну ты и наворотил, Алекс!-Пробормотал я.-Это, случайно, не Керт тебе подсказал?
— Какая разница! Это -выводы, основанные на том, что я имел возможность наблюдать.
Едва уловимая мысль вспыхнула в моём мозгу. Я решил, что это может стать выходом.
— Уже уходишь, Гэл?-Грустно спросил Алекс.-Вечно все куда-то спешат…
— Я вернусь, Алекс, -пообещал я, -честное слово, вернусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Я хотел сказать ей, что иначе уже никогда не будет, а для нас навсегда всё останется таким, как есть сейчас. Этот вечер застынет в нашей памяти навечно, величественный и тихий, и мы вспомним его на небесах, и один из нас пожалеет, что время нельзя вернуть назад. Но я не сказал ей ничего, только сел у её ног и положил голову ей на колени, чтобы запомнить, какой она была живой и тёплой. Она никогда не узнает, кем я стал и чего достиг, она не увидит, что будет со мной дальше, и моя жизнь утратит всякий смысл. Но я мучительно хотел, чтобы она стала ближе, насколько это возможно, ближе и доступней. Хотя бы чуть-чуть…
Эта странная философия Керта, созвучная теории Стрисси о частицах личности другого человека, впускаемых внутрь, или дессимилированных, как говорила Стрисси, навела меня на мысль, что, может быть, всё не так безнадёжно. Получалось, что эти частицы обладали свойствами живых организмов, и даже были способны сожрать принявшую их среду и вырасти до невероятных размеров, как произошло с Мерс, и в моём случае — с Тонитой.
Значит, и во мне была часть Элли, и она останется во мне всегда, соседствуя с моими ставшими бесполезными мечтами. Это была своеобразная дессимиляция, и отсюда следовало, что, отдав частичку мне, Элли уже не была полноценна. Согласно теории, что-то она должна была получить взамен, чтобы сохранить жизнестойкость. А взамен-то как раз она получить ничего не могла, потому что была лишена способности впускать внутрь чужеродные тела. Следовательно, она всё-таки была уязвима, и в её душе было свободное место, просто кричащее о том, чтобы его заполнили хоть чем-нибудь.
Это дало мне слабую, но всё-таки надежду. Я решил, что моя болезненная покорность судьбе и романтический мазохизм — не более, чем ловушка. Давно следовало понять, что никакими трогательными сценами Элли не проймёшь. Действовать надо было решительно, потому что времени оставалось ничтожно мало.
Даже не знаю, что для меня было важней — любовь или самолюбие. Эти два противоположных понятия каким-то образом стали значить для меня одно и то же. Я не мог поверить, что все мои усилия могут пропасть даром, и Элли покинет меня, такая же далёкая и холодная, не оставив ничего, кроме щемящих воспоминаний.
Поэтому однажды вечером я явился к ней с цветами и шампанским. Она даже не удивилась, словно это подразумевалось само собой. Моё сердце замирало и ныло, и я до конца не был уверен в правильности моего поступка, но наступил момент, когда нам обоим стало уже всё равно.
Я целовал её, всхлипывая и задыхаясь от страсти, а мир вокруг рушился и летел в преисподнюю. За дверью полыхало адское пламя, готовое ворваться внутрь, дрожали стены, клубился дым и черти трубили в медные трубы. Я плавился от адской жары, чувствуя, что вот-вот сгорю заживо.
За эти несколько минут я облетел весь земной шар, и, ничего не найдя, вернулся опять в её квартиру, — сейчас в ней находилась вся вселенная с миллиардами галлактик. Закрыв глаза, я устремился к звёздам; моё сердце остановилось от бешенной скорости и глаза вылезли из орбит. Когда полёт стал просто невыносим и звёзды закружились вокруг меня в сводящем с ума хороводе, раздался взрыв — и огромная вселенная разлетелась на атомы, превратившись в чёрную дыру, из которой попахивало серой.
Глава 6.
Вобщем-то, это не так много и изменило. Конечно же, Элли не влюбилась в меня, как можно было наивно предположить, но у нас, по крайней мере, появилось новое занятие, да и я чувствовал себя уверенней. Я всегда знал, что чувства можно правдоподобно изображать, и не удивлялся недюжинному таланту Элли в этой области. Хоть я и впервые в жизни ничего не изображал, и всё это не имело ничего общего с тем, что я делал раньше, влюбиться в Элли сильнее я уже просто не мог. Я жил, словно в лихорадке, потому что каждая секунда могла оказаться последней. По ночам я долго прислушивался к её дыханию, боясь, что оно вдруг может затихнуть. Я курил на балконе до самого утра, счастливый и почти безумный.
Я вспоминал наши первые встречи, то, как я робел в её присутствии и не знал, что ей сказать. То, как мы катались на лошадях и играли в теннис, плавали наперегонки и смеялись до колик в животе. Я твердил наизусть её стихи, чуть не плача, я почти прощался с её трогательным прекрасным миром, созданным для всех или только для меня одного, для того, чтобы я мог страдать красиво и возвышенно, так, как это умели поэты, и для того, чтобы я знал, что в своих чувствах я не одинок.
Здравый смысл меня покинул. Я даже больше не ругался с Кертом, который донимал меня своим злорадством, что новый этап наших отношений ничего не дал. Мне было уже всё равно, имела значение каждая прожитая минута, каждое прикосновение, каждое слово. Почему я ждал так долго, почему тянул до самого конца? Сколько бы счастливых дней мы провели вместе, упиваясь неведением и беспечностью! Почему настоящее счастье нашло меня только сейчас?!
Когда Элли уснула перед телевизором, я сделал тише звук и выскользнул из квартиры, захватив ключи. Конечно же, я отправился в бар, чтобы пропустить стаканчик и переброситься с кем-то хотя бы парой незначащих фраз.
Алекс, как всегда, дежурил возле стойки. Господи, ну почему он проводил в баре все вечера? Всё равно он сидел в одиночестве, так почему бы ему не уединиться в своей квартире?
— Привет, -сказал я ему.-Составить компанию или ты ждёшь Керта?
— Никого я не жду, -ответил Алекс.-Я бы давно был бы рад избавиться от него.
Я невольно скривился, вспомнив прежнего Алекса с Кертом внутри. Может, конечно, он имел в виду не это. Тогда что?…
Алекс сидел, ссутулившись и облокотившись на барную стойку, по своему обыкновению глядя прямо перед собой.
Я заказал «Кровавую Мери», как в первый день нашего знакомства, и сделал глоток. Нельзя было оставлять Элли надолго одну, и я намеревался скоро вернуться назад.
— Ты когда-то спрашивал меня, что я думаю о любви?-Вдруг спросил Алекс.-Я вывел один важный закон. Хочешь послушать?
Я кивнул, и он, хоть и не увидел моего кивка, продолжил:
— Любовь проявляется в самые неожиданные моменты, как правило, в самые неподходящие. Если любовь -это страдание, как я говорил ранее, то есть, заставив любить, человек заставляет другого страдать, то и наоборот — заставив страдать, человек может заставить полюбить.
— Ну ты и наворотил, Алекс!-Пробормотал я.-Это, случайно, не Керт тебе подсказал?
— Какая разница! Это -выводы, основанные на том, что я имел возможность наблюдать.
Едва уловимая мысль вспыхнула в моём мозгу. Я решил, что это может стать выходом.
— Уже уходишь, Гэл?-Грустно спросил Алекс.-Вечно все куда-то спешат…
— Я вернусь, Алекс, -пообещал я, -честное слово, вернусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75