Просьба показалась ему странной. Будучи еще ребенком, Карлайл упросил местного викария научить его ивриту. Это был единственный язык Среднего Востока, который можно было выучить в дебрях Норфолка. Возможно, знание иврита и расположило к нему бухарских евреев, но он никогда не пел для них. Впрочем, когда-то Росс участвовал в школьном хоре, ему нравилось петь, и он исполнил один из своих любимых псалмов.
Будучи старшим офицером наиба, явир Шахид Махмуд стоял выше раболепных заданий, вроде того, чтобы нести охранную службу, однако он каждый день заходил к Россу на пару часов, дабы осчастливить ференги своим свирепым взглядом. Вот и сейчас он разговаривал с подчиненными в другом конце приемной. Услышав первые строки псалма, он оторвался от беседы и поднял руку, чтобы остановить Росса.
— Что ты говоришь? — подозрительно спросил он.
Росс покорно перевел, начав со слов: «Мы сели у реки Вавилон и зарыдали, ибо вспомнили Сион». Когда он добрался до слов «Как мы можем петь песнь Господа в чужой земле?» — Шахид утратил всякий интерес. Он хмыкнул и вернулся к своему разговору.
Росс снова запел. Когда он допел почти до середины, горло у него сдавило, ибо ощущение изгнания, которое передавала древняя песнь, задело глубинные струны его души: «Наверное, мне надо было выбрать другой псалом».
Когда он закончил, наступила глубокая почтительная тишина. И потом Эфраим сказал:
— Премного благодарны вам, почтенный Кхилбурн. А теперь я научу вас петь гимн евреев Туркестана. Я спою одну строчку, а потом мои друзья споют припев. Он очень простой, и вы легко выучите его.
Прозвучали первые несколько фраз, и Росс смог присоединиться к остальным. Как и говорил Эфраим, песня была простая: молитва о радости. Узбекские охранники скучающе поглядели на поющих и перестали обращать на них внимание.
Когда гимн допели до конца, Эфраим лучезарно улыбнулся Россу:
— Отлично! А теперь мы споем следующую песню, посложнее. Если вы не поймете слов, попросите меня, и я вам их переведу. — Он почему-то принял суровый вид. — Вы меня поняли?
Росс заинтригованно кивнул. Эфраим заунывно запел на иврите:
— «Я только что узнал, что не один, а два европейца были осуждены и посажены в Черный колодец, хотя они не совершали никакого преступления».
Два друга в унисон подхватили:
— «Могуществен и велик наш Господь».
— «Один из них твой брат, — пел Эфраим, — а другой — офицер из великой России».
Росс замер на месте и уставился на гостей. Он был настолько поражен, что не подпел следующий припев. Глядя прямо в глаза Россу, Эфраим продолжил:
— «Одного пленника повели на место казни, где он и умер, провозглашая свою веру, да пребудет с ним мир».
Другие хором запели:
— «Благословен и велик наш Господь».
Сердце Росса тревожно забилось: до него наконец дошло, что это была не песня, а откровенная попытка прямо перед носом охранников передать информацию под личиной литургии. И сообщение это обескуражило его.
— «Другой человек по-прежнему томится в Черном колодце, — пел Эфраим, — но никто не знает его имени».
Росс больше не мог спокойно слушать и нетерпеливо перебил Эфраима:
— Простите, я не уловил слов в последней строке. Это так? — И слегка дрожащим голосом он спросил:
— «А вы не знаете, кто из этих двоих людей жив, а кто умер?»
Гость его печально ответил:
— «Увы, не знаю. Свидетели, которые знали обоих, не могут точно сказать, кто был убит».
Другие подхватили:
— «Величайший из величайших Господь наш».
Росс снова задал вопрос:
— «А тот, что выжил, по-прежнему находится в Черном колодце?»
— «Да, он там, но больше мы ничего сказать не можем».
Росс с трудом перевел дыхание. Когда припев закончился, он пропел:
— «Значит, мой брат может быть жив?»
— «Да, но он может быть и мертв. Я знаю лишь то, что какой-то европеец все еще похоронен заживо в Черном колодце», — ответил Эфраим.
И его друзья добавили:
— «Он король из всех королей».
В глазах Эфраима появилось сострадание:
— «Конечно, то, что я говорю вам, подобно горькому фрукту, попавшему вам на язык, но брат имеет право знать о судьбе своего брата».
Росс буквально сгорал от желания выспросить больше, пусть даже вопросы его и оказались бы бесплодными. Но прежде чем Росс нашелся, что спросить, в приемную вошел Абдул Самут Хан.
Эфраим сразу же вежливо улыбнулся ему.
— Пожалуйста, почтенный Кхилбурн, расскажите нам историю о цыпленке сэра Моисея Монтефиори.
Росс не успел начать рассказ, как вмешался наиб:
— Лорд Кхилбурн, я хотел бы, чтобы вы отобедали со мною пораньше. — Повернувшись к гостям-евреям, он добавил:
— Разумеется, я жду и вас.
Присутствующие были приглашены из вежливости. Поднимаясь, Эфраим бен Абрахам сказал:
— Вы оказываете нам великую честь, Абдул Самут Хан, но, увы, законы нашей веры запрещают нам принять ваше приглашение. А теперь нам пора уходить.
Росс попрощался с гостями. Пожимая руку Эфраима, он тихо сказал:
— Благодарю вас за песни. Я навсегда сохраню их в своем сердце.
— А ваши песни будут звучать в наших сердцах, — ответил Эфраим. — Шалом, брат мой Кхилбурн.
Они ушли, и Росс понял, что вряд ли он когда-нибудь еще увидит их, ибо через несколько дней, видимо, его казнят. Тут наиб сделал нетерпеливый жест, и Росс в смятении вернулся к настоящему: «Я еще успею обдумать все то, что узнал, но сейчас мне надо разыгрывать из себя дружелюбного гостя».
Несмотря на то что хозяин торопил его, обедом они наслаждались довольно долго. Закончив трапезу, Абдул Самут Хан попросил наргиле — водяную трубку. Курить прилюдно считалось преступлением, чуть ли не смертельным грехом, но этот обычай был распространен, и многие курили дома. Наиб тоже частенько баловался. Его наргиле была прекрасным образцом трубки с замысловато вырезанной хрустальной чашей.
Наиб вдохнул, и вода в трубке тихонько зажурчала. Он зажмурился от удовольствия, потом снял свой мундштук и передал трубку Россу, а с ней и свежий мундштук из слоновой кости, предназначенный специально для гостя.
— Пожалуйста, присоединяйтесь.
Россу никогда не нравилось курить, но водяная трубка по крайней мере остужала дым и делала его не таким едким. Он пристроил мундштук и затянулся.
— У вас нашлось время обдумать то, что мы обсуждали несколько дней назад? — спросил его хозяин.
«Значит, Абдул Самут Хан все еще надеется извлечь какую-нибудь выгоду».
— Я все обдумал, и ответ мой остается прежним, — произнес Росс, возвращая курительную трубку. — У меня нет необходимого вам золота, нет у меня и желания нарушать волю эмира. Будь что будет.
Лицо наиба сделалось жестким. Он резко вставил в трубку свой мундштук.
— Явир Шахид Махмуд останется здесь и будет надзирать за вами. Естественно, он разочарован, что не идет с нами на войну, однако ваше положение обязывает, чтобы вас охранял офицер такого ранга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Будучи старшим офицером наиба, явир Шахид Махмуд стоял выше раболепных заданий, вроде того, чтобы нести охранную службу, однако он каждый день заходил к Россу на пару часов, дабы осчастливить ференги своим свирепым взглядом. Вот и сейчас он разговаривал с подчиненными в другом конце приемной. Услышав первые строки псалма, он оторвался от беседы и поднял руку, чтобы остановить Росса.
— Что ты говоришь? — подозрительно спросил он.
Росс покорно перевел, начав со слов: «Мы сели у реки Вавилон и зарыдали, ибо вспомнили Сион». Когда он добрался до слов «Как мы можем петь песнь Господа в чужой земле?» — Шахид утратил всякий интерес. Он хмыкнул и вернулся к своему разговору.
Росс снова запел. Когда он допел почти до середины, горло у него сдавило, ибо ощущение изгнания, которое передавала древняя песнь, задело глубинные струны его души: «Наверное, мне надо было выбрать другой псалом».
Когда он закончил, наступила глубокая почтительная тишина. И потом Эфраим сказал:
— Премного благодарны вам, почтенный Кхилбурн. А теперь я научу вас петь гимн евреев Туркестана. Я спою одну строчку, а потом мои друзья споют припев. Он очень простой, и вы легко выучите его.
Прозвучали первые несколько фраз, и Росс смог присоединиться к остальным. Как и говорил Эфраим, песня была простая: молитва о радости. Узбекские охранники скучающе поглядели на поющих и перестали обращать на них внимание.
Когда гимн допели до конца, Эфраим лучезарно улыбнулся Россу:
— Отлично! А теперь мы споем следующую песню, посложнее. Если вы не поймете слов, попросите меня, и я вам их переведу. — Он почему-то принял суровый вид. — Вы меня поняли?
Росс заинтригованно кивнул. Эфраим заунывно запел на иврите:
— «Я только что узнал, что не один, а два европейца были осуждены и посажены в Черный колодец, хотя они не совершали никакого преступления».
Два друга в унисон подхватили:
— «Могуществен и велик наш Господь».
— «Один из них твой брат, — пел Эфраим, — а другой — офицер из великой России».
Росс замер на месте и уставился на гостей. Он был настолько поражен, что не подпел следующий припев. Глядя прямо в глаза Россу, Эфраим продолжил:
— «Одного пленника повели на место казни, где он и умер, провозглашая свою веру, да пребудет с ним мир».
Другие хором запели:
— «Благословен и велик наш Господь».
Сердце Росса тревожно забилось: до него наконец дошло, что это была не песня, а откровенная попытка прямо перед носом охранников передать информацию под личиной литургии. И сообщение это обескуражило его.
— «Другой человек по-прежнему томится в Черном колодце, — пел Эфраим, — но никто не знает его имени».
Росс больше не мог спокойно слушать и нетерпеливо перебил Эфраима:
— Простите, я не уловил слов в последней строке. Это так? — И слегка дрожащим голосом он спросил:
— «А вы не знаете, кто из этих двоих людей жив, а кто умер?»
Гость его печально ответил:
— «Увы, не знаю. Свидетели, которые знали обоих, не могут точно сказать, кто был убит».
Другие подхватили:
— «Величайший из величайших Господь наш».
Росс снова задал вопрос:
— «А тот, что выжил, по-прежнему находится в Черном колодце?»
— «Да, он там, но больше мы ничего сказать не можем».
Росс с трудом перевел дыхание. Когда припев закончился, он пропел:
— «Значит, мой брат может быть жив?»
— «Да, но он может быть и мертв. Я знаю лишь то, что какой-то европеец все еще похоронен заживо в Черном колодце», — ответил Эфраим.
И его друзья добавили:
— «Он король из всех королей».
В глазах Эфраима появилось сострадание:
— «Конечно, то, что я говорю вам, подобно горькому фрукту, попавшему вам на язык, но брат имеет право знать о судьбе своего брата».
Росс буквально сгорал от желания выспросить больше, пусть даже вопросы его и оказались бы бесплодными. Но прежде чем Росс нашелся, что спросить, в приемную вошел Абдул Самут Хан.
Эфраим сразу же вежливо улыбнулся ему.
— Пожалуйста, почтенный Кхилбурн, расскажите нам историю о цыпленке сэра Моисея Монтефиори.
Росс не успел начать рассказ, как вмешался наиб:
— Лорд Кхилбурн, я хотел бы, чтобы вы отобедали со мною пораньше. — Повернувшись к гостям-евреям, он добавил:
— Разумеется, я жду и вас.
Присутствующие были приглашены из вежливости. Поднимаясь, Эфраим бен Абрахам сказал:
— Вы оказываете нам великую честь, Абдул Самут Хан, но, увы, законы нашей веры запрещают нам принять ваше приглашение. А теперь нам пора уходить.
Росс попрощался с гостями. Пожимая руку Эфраима, он тихо сказал:
— Благодарю вас за песни. Я навсегда сохраню их в своем сердце.
— А ваши песни будут звучать в наших сердцах, — ответил Эфраим. — Шалом, брат мой Кхилбурн.
Они ушли, и Росс понял, что вряд ли он когда-нибудь еще увидит их, ибо через несколько дней, видимо, его казнят. Тут наиб сделал нетерпеливый жест, и Росс в смятении вернулся к настоящему: «Я еще успею обдумать все то, что узнал, но сейчас мне надо разыгрывать из себя дружелюбного гостя».
Несмотря на то что хозяин торопил его, обедом они наслаждались довольно долго. Закончив трапезу, Абдул Самут Хан попросил наргиле — водяную трубку. Курить прилюдно считалось преступлением, чуть ли не смертельным грехом, но этот обычай был распространен, и многие курили дома. Наиб тоже частенько баловался. Его наргиле была прекрасным образцом трубки с замысловато вырезанной хрустальной чашей.
Наиб вдохнул, и вода в трубке тихонько зажурчала. Он зажмурился от удовольствия, потом снял свой мундштук и передал трубку Россу, а с ней и свежий мундштук из слоновой кости, предназначенный специально для гостя.
— Пожалуйста, присоединяйтесь.
Россу никогда не нравилось курить, но водяная трубка по крайней мере остужала дым и делала его не таким едким. Он пристроил мундштук и затянулся.
— У вас нашлось время обдумать то, что мы обсуждали несколько дней назад? — спросил его хозяин.
«Значит, Абдул Самут Хан все еще надеется извлечь какую-нибудь выгоду».
— Я все обдумал, и ответ мой остается прежним, — произнес Росс, возвращая курительную трубку. — У меня нет необходимого вам золота, нет у меня и желания нарушать волю эмира. Будь что будет.
Лицо наиба сделалось жестким. Он резко вставил в трубку свой мундштук.
— Явир Шахид Махмуд останется здесь и будет надзирать за вами. Естественно, он разочарован, что не идет с нами на войну, однако ваше положение обязывает, чтобы вас охранял офицер такого ранга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113