Во всяком случае, я вновь была способна оценить красоту природы, так долго оставлявшую меня равнодушной. Меня радовали покрывавшие склон холма ярко-желтые цветы вики, которые мы называли дамскими пальчиками, и бледно-голубой шлемник возле ручья. Там же виднелись желтые и фиолетовые цветы паслена; этот цветок всегда вызывал у меня интерес, так как он был красив и в то же время смертельно опасен. Нас всегда предупреждали, чтобы мы их не трогали, и мы называли их «горькая радость».
В этот день они казались весьма символичными. Как раз таким и было мое настроение — горькая радость.
Бастиан сказал:
— Я так много думал о тебе, Берсаба. Я все время вспоминал про то…
— Про то, что следует забыть, — закончила я.
— Это невозможно забыть, — страстно возразил он. Я пожала плечами.
— Для тебя это оказалось возможным.
— Нет, я никогда не забывал. Рассмеявшись, я пришпорила лошадь. Он устремился вслед, умоляюще восклицая:
— Берсаба! Мне нужно поговорить с тобой.
— Ну, говори.
— Я хочу жениться на тебе.
— Теперь, когда кандидатка первого сорта отказала тебе, ты решил, что сойдет и второй сорт, да?
— Ты всегда была и будешь первой и единственной, Берсаба.
— Мой опыт говорит об ином.
— Я должен все объяснить тебе.
— Мне все ясно. Не нужно объяснений.
— Когда я вспоминаю о том, что мы значили друг для друга…
— Тогда все становится ясно, — резко прервала его я. — Ты все это знал и тем не менее предпочел Карлотту. Увы, мой бедный Бастиан, она выбрала другого! И теперь ты решил: очень хорошо, если уж ничего не получилось с Карлоттой, сойдет и Берсаба. Еще раз увы: Берсаба не из тех, с кем можно поиграть и бросить, а потом вновь просить о благосклонности.
— У тебя острый язык, Берсаба.
— Это еще одна причина, по которой тебе не стоит жениться на мне.
— Твои родители были бы рады.
— Неужели? А ты их спрашивал?
— Я говорил с твоим отцом.
— Мы с тобой в двоюродном родстве.
— Ну и что? В свое время это тебя не беспокоило.
— А теперь я повзрослела. Ты очень многого не знаешь. Я была смертельно больна, Бастиан. И теперь, я изменилась.
Я придержала лошадь, драматическим жестом сняла шляпу и отбросила со лба волосы.
— Смотри! — я показала ему оспины на лбу.
— Я обожаю их, — сказал он. — И из-за них я буду любить тебя еще больше.
— Странные у тебя вкусы, Бастиан.
— Дай мне возможность, Берсаба.
— Какую? Отправиться в чащу, найти укромный уголок и завалиться на меня? Или ты собираешься ночью, когда все уснут, тайком пробраться ко мне в спальню? Знаешь, это будет несложно. Ведь Анжелет здесь нет.
Я увидела, как горят его глаза, и вдруг ощутила влечение к нему, которое, впрочем, вполне могла контролировать, поскольку злость уравновешивала желание, а гордости во мне было не меньше, чем вожделения.
Я отвернулась от него и вновь надела шляпу.
— Итак, — сказала я, — ты желаешь по-прежнему испытывать со мной радости жизни, пока не подвернется кто-нибудь более подходящий, кому можно предложить выйти за тебя замуж.
Пришпорив лошадь, я пустила ее в галоп, и пока мы мчались вскачь по лугам, я вдруг неожиданно поняла: дело было не в том, что меня беспокоила судьба Бастиана, и не в том, что я хотела именно его; просто-напросто я была чувственной женщиной, которой всегда будут нужны мужчины. На мою долю досталось гораздо больше темперамента, чем обычно достается женщине, и мне было любопытно, как обстоят дела у Анжелет с ее мужем: ведь судьба разделила между нами свои дары очень неравномерно, и этот дар — или проклятие? — достался почти исключительно мне.
Я поняла, что мне не следует слишком часто оставаться наедине с Бастианом, иначе меня будут терзать старые неутоленные желания. Но я не любила Бастиана. Я всего лишь хотела того, что могли бы мне дать и другие, а эмоции на время ослепили меня, заслонив настоящую причину. Мчась во весь опор мимо полей, где среди колосьев пшеницы виднелись крупные головки мака, глядя на белые цветы болиголова и пурпурные колокольчики наперстянки, выглядывающие из густой травы, я громко рассмеялась, потому что обогатилась новыми знаниями о себе, а опыт говорил мне, что знание — сила.
Отец решил, что Ост-Индской компании следует построить свою новую контору в Плимуте, и Фенимор изъявил желание отправиться туда и на месте наблюдать за ходом строительства.
— Душа у Фенимора не лежит к морю, — сказал отец. — Я рад тому, что он проделал это путешествие и много узнал о мире и о себе. Он — человек компании. Он будет незаменим на берегу, ведь береговые службы — не менее важная часть предприятия, чем экспедиции.
Мне кажется, я понимала причину удовлетворенности отца. Он не хотел, чтобы Фенимор подвергался опасностям дальних странствий. Он предпочитал, чтобы его сын оставался на берегу и рядом с мамой был в доме мужчина, тем более, что нас покинула Анжелет, которая, естественно, должна жить вместе с мужем, а уж никак не здесь.
О чувствах, которые питал ко мне Бастиан, они знали, и хотя наличие между нами близких родственных отношений могло вызывать сомнения в желательности брака, было в этом и определенное преимущество. Я знала: стоит мне только сказать, что я люблю Бастиана, и их разрешение на брак будет дано незамедлительно. Бастиан, по его словам, уже переговорил с моим отцом.
Все это меня очень веселило, так как я знала, что окружающие ждут, что мы в любой момент объявим о своей помолвке. Моя мать светилась радостью. Ее, муж благополучно вернулся домой и, судя по всему, на этот раз собирался задержаться дома надолго, поскольку был всерьез озабочен вопросом постройки новой конторы в Плимуте. В следующий рейс он отправится уже без Фенимора; Анжелет, несмотря на произошедший с ней печальный случай, вступила в удачный брак и была, видимо, счастлива; а я, Берсаба, спаслась от, казалось бы, неминуемой смерти и теперь успешно восстанавливала силы, отделавшись, можно сказать, всего несколькими малозаметными царапинами.
Все, что нужно было нашей матери для счастья, — это счастье ее семьи. Каждый день она ждала писем от Анжелет, а когда они приходили, читала их вслух, а уж потом мы все читали их по отдельности. Я тоже получала от нее письма и читала в них между строк то, чего не могли понять другие.
Анжелет о чем-то умалчивала. У моей сестры появилась тайна, и я стремилась проникнуть в нее.
А пока я развлекалась с Бастианом. Игра, в которую я играла, была очень интересной, но требовала некоторой осторожности, что придавало ей особую пикантность, так как мне приходилось бороться с собственной натурой. Было очень трудно не поддаться искушению, поскольку по мере восстановления моего здоровья я чувствовала, что влечение к определенного рода удовольствиям скорее росло, чем уменьшалось, и к тому же, по моим предположениям, было как-то связано с моим взрослением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
В этот день они казались весьма символичными. Как раз таким и было мое настроение — горькая радость.
Бастиан сказал:
— Я так много думал о тебе, Берсаба. Я все время вспоминал про то…
— Про то, что следует забыть, — закончила я.
— Это невозможно забыть, — страстно возразил он. Я пожала плечами.
— Для тебя это оказалось возможным.
— Нет, я никогда не забывал. Рассмеявшись, я пришпорила лошадь. Он устремился вслед, умоляюще восклицая:
— Берсаба! Мне нужно поговорить с тобой.
— Ну, говори.
— Я хочу жениться на тебе.
— Теперь, когда кандидатка первого сорта отказала тебе, ты решил, что сойдет и второй сорт, да?
— Ты всегда была и будешь первой и единственной, Берсаба.
— Мой опыт говорит об ином.
— Я должен все объяснить тебе.
— Мне все ясно. Не нужно объяснений.
— Когда я вспоминаю о том, что мы значили друг для друга…
— Тогда все становится ясно, — резко прервала его я. — Ты все это знал и тем не менее предпочел Карлотту. Увы, мой бедный Бастиан, она выбрала другого! И теперь ты решил: очень хорошо, если уж ничего не получилось с Карлоттой, сойдет и Берсаба. Еще раз увы: Берсаба не из тех, с кем можно поиграть и бросить, а потом вновь просить о благосклонности.
— У тебя острый язык, Берсаба.
— Это еще одна причина, по которой тебе не стоит жениться на мне.
— Твои родители были бы рады.
— Неужели? А ты их спрашивал?
— Я говорил с твоим отцом.
— Мы с тобой в двоюродном родстве.
— Ну и что? В свое время это тебя не беспокоило.
— А теперь я повзрослела. Ты очень многого не знаешь. Я была смертельно больна, Бастиан. И теперь, я изменилась.
Я придержала лошадь, драматическим жестом сняла шляпу и отбросила со лба волосы.
— Смотри! — я показала ему оспины на лбу.
— Я обожаю их, — сказал он. — И из-за них я буду любить тебя еще больше.
— Странные у тебя вкусы, Бастиан.
— Дай мне возможность, Берсаба.
— Какую? Отправиться в чащу, найти укромный уголок и завалиться на меня? Или ты собираешься ночью, когда все уснут, тайком пробраться ко мне в спальню? Знаешь, это будет несложно. Ведь Анжелет здесь нет.
Я увидела, как горят его глаза, и вдруг ощутила влечение к нему, которое, впрочем, вполне могла контролировать, поскольку злость уравновешивала желание, а гордости во мне было не меньше, чем вожделения.
Я отвернулась от него и вновь надела шляпу.
— Итак, — сказала я, — ты желаешь по-прежнему испытывать со мной радости жизни, пока не подвернется кто-нибудь более подходящий, кому можно предложить выйти за тебя замуж.
Пришпорив лошадь, я пустила ее в галоп, и пока мы мчались вскачь по лугам, я вдруг неожиданно поняла: дело было не в том, что меня беспокоила судьба Бастиана, и не в том, что я хотела именно его; просто-напросто я была чувственной женщиной, которой всегда будут нужны мужчины. На мою долю досталось гораздо больше темперамента, чем обычно достается женщине, и мне было любопытно, как обстоят дела у Анжелет с ее мужем: ведь судьба разделила между нами свои дары очень неравномерно, и этот дар — или проклятие? — достался почти исключительно мне.
Я поняла, что мне не следует слишком часто оставаться наедине с Бастианом, иначе меня будут терзать старые неутоленные желания. Но я не любила Бастиана. Я всего лишь хотела того, что могли бы мне дать и другие, а эмоции на время ослепили меня, заслонив настоящую причину. Мчась во весь опор мимо полей, где среди колосьев пшеницы виднелись крупные головки мака, глядя на белые цветы болиголова и пурпурные колокольчики наперстянки, выглядывающие из густой травы, я громко рассмеялась, потому что обогатилась новыми знаниями о себе, а опыт говорил мне, что знание — сила.
Отец решил, что Ост-Индской компании следует построить свою новую контору в Плимуте, и Фенимор изъявил желание отправиться туда и на месте наблюдать за ходом строительства.
— Душа у Фенимора не лежит к морю, — сказал отец. — Я рад тому, что он проделал это путешествие и много узнал о мире и о себе. Он — человек компании. Он будет незаменим на берегу, ведь береговые службы — не менее важная часть предприятия, чем экспедиции.
Мне кажется, я понимала причину удовлетворенности отца. Он не хотел, чтобы Фенимор подвергался опасностям дальних странствий. Он предпочитал, чтобы его сын оставался на берегу и рядом с мамой был в доме мужчина, тем более, что нас покинула Анжелет, которая, естественно, должна жить вместе с мужем, а уж никак не здесь.
О чувствах, которые питал ко мне Бастиан, они знали, и хотя наличие между нами близких родственных отношений могло вызывать сомнения в желательности брака, было в этом и определенное преимущество. Я знала: стоит мне только сказать, что я люблю Бастиана, и их разрешение на брак будет дано незамедлительно. Бастиан, по его словам, уже переговорил с моим отцом.
Все это меня очень веселило, так как я знала, что окружающие ждут, что мы в любой момент объявим о своей помолвке. Моя мать светилась радостью. Ее, муж благополучно вернулся домой и, судя по всему, на этот раз собирался задержаться дома надолго, поскольку был всерьез озабочен вопросом постройки новой конторы в Плимуте. В следующий рейс он отправится уже без Фенимора; Анжелет, несмотря на произошедший с ней печальный случай, вступила в удачный брак и была, видимо, счастлива; а я, Берсаба, спаслась от, казалось бы, неминуемой смерти и теперь успешно восстанавливала силы, отделавшись, можно сказать, всего несколькими малозаметными царапинами.
Все, что нужно было нашей матери для счастья, — это счастье ее семьи. Каждый день она ждала писем от Анжелет, а когда они приходили, читала их вслух, а уж потом мы все читали их по отдельности. Я тоже получала от нее письма и читала в них между строк то, чего не могли понять другие.
Анжелет о чем-то умалчивала. У моей сестры появилась тайна, и я стремилась проникнуть в нее.
А пока я развлекалась с Бастианом. Игра, в которую я играла, была очень интересной, но требовала некоторой осторожности, что придавало ей особую пикантность, так как мне приходилось бороться с собственной натурой. Было очень трудно не поддаться искушению, поскольку по мере восстановления моего здоровья я чувствовала, что влечение к определенного рода удовольствиям скорее росло, чем уменьшалось, и к тому же, по моим предположениям, было как-то связано с моим взрослением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109