И сделал он это не из одной лишь любви к войне или из желания расширить свои владения. Историк Соваль говорит: «Завоевание Милана он предпринял с тайным умыслом покорить синьору Клериче, прекрасную миланку, которую ему так расхваливал Бониве…»>.
Поигрывая глазками, бедрами и прочими прелестями, они прокладывали себе путь в спальни самых, казалось бы, неприступных советников короля, и, положив головку на подушку, обворожительным шепотом подсказывали действия порой невероятные. «Поначалу, — говорит Мезере, — результаты были очень даже неплохие, поскольку прекрасный пол привнес во французский двор хорошие манеры, учтивость, а это, в свою очередь, придало некоторое благородство тем, чья душа оказалась восприимчивой. Но вскоре нравы при дворе начали портиться, должности и щедроты раздавались по подсказке дам, и именно по их вине в управлении страной появилось много неприглядного…» Разумеется, большая часть «маленьких разбойниц» ублажала, прежде всего, короля. Каждый вечер две, три особы, а иногда и больше, приглашались в королевские покои, где юный паж раздевал их <Люди обоих полов жили при дворе в каком-то причудливом смешении: пажи выполняли обязанности камеристок у принцесс, а сеньоры имели у себя в услужении очаровательных молоденьких девушек, которые помогали им разоблачаться…>. Им предстояло провести нелегкую, бессонную ночь, потому что Франциск I не терпел бездействия. Случалось, и нередко, что каждой своей гостье король оказывал в течение ночи многократную честь, так велика была его способность возрождаться из пепла. «Вот почему, — пишет современный ему историк, — королю следовало выбрать в качестве эмблемы не саламандру, а птицу феникс». Действительно, подобно саламандре, изображенной на его гербе, король прекрасно чувствовал себя в огне, который, если верить общепринятому мнению, горел у этих дам в одном месте…
Настолько прекрасно, что королевский шталмейстер говорил о нем: «Хозяин он такой, чем больше продвигается вперед, тем больше они его увлекают, и, в конце концов, он совсем теряет стыд». Ни одна дама не могла ему отказать. Стоило только ему появиться со сверкающим взором, раздувающимися от возбуждения ноздрями и горделивой осанкой, как самые добродетельные начинали млеть от восторга.
Если верить историкам, однажды в жизни королю все же пришлось пережить поражение. Но случай, о котором так часто и дружно рассказывают, кажется таким неправдоподобным, что в него с трудом верится. Вот эта история. Когда в 1516 году Франциск I прибыл в город Маноск, его встретила дочь консула, красивая брюнетка, которая, сильно краснея, протянула на вышитой золотом подушечке ключи от города.
Быстрым взглядом суверен окинул фигурку девушки, зрачки его мгновенно вспыхнули и начали метать такие молнии, что добродетель юного создания затрепетала в предчувствии опасности.
После трапезы Франциск I заявил консулу, что хотел бы немного побеседовать с его дочерью. Стоя за дверью, малышка все слышала. Охваченная паникой, потому что женщины всей Европы знали о пылком нраве короля Франции, она бросилась в свою комнату, решив, как уверяют историки, изуродовать себя, чтобы «оттолкнуть такого воздыхателя». Рассказывают, что она подставила свое личико под пары серы и обезобразила его навек. Но что-то плохо верится в эту историю. Ну, разве найдется на свете красавица, способная на такой поступок?
Нет. Поэтому хочется думать, что все это рассказано в назидание молодым жительницам Маноска.
Однако если король Франции не знал поражений в любви, то встречать при дворе ревнивых мужей ему случалось. И надо сказать, он сумел отстоять репутацию короля-рыцаря, которой наделила его История. Вот что рассказывает Брантом: «Мне приходилось слышать, что как-то король Франциск захотел переспать с одной из придворных дам, в которую был влюблен. Явившись к ней, он наткнулся на ее мужа, который со шпагой в руке ждал, чтобы убить короля. Не растерявшись, король приставил к груди противника острие собственной шпаги и повелел ему поклясться жизнью, что никогда не причинит жене никакого зла, и что если тот все же позволит себе хоть какую-то малость, то он, король, убьет его и прикажет отрубить голову; а на эту ночь послал его прочь и занял его место. И дама эта была счастлива, что нашла такого храброго защитника своего самого главного богатства, тем более что с этих пор никто, начиная с мужа, не смел ей слова сказать, и она делала все, что захочет!»
К этому, со свойственной ему едкостью, Брантом еще добавляет: «Я также слышал, что не только эта дама, но немало других добились его покровительства. Подобно тому, как во время войны многие, чтобы спасти свои земли от разорения, прибивают герб короля на воротах собственного дома, поступают и эти женщины, как бы окружая знаками принадлежности королю главную свою ценность, так что даже мужья не смеют им ничего сказать, опасаясь оказаться на острие шпаги…»
Но, несмотря на всю эту миленькую кампанию, король никогда не забывал королеву Клод (ей тогда было шестнадцать), потому что она в это время его стараниями была беременна.
* * *
Жан де Лаваль был, без сомнения, несколько удивлен, когда получил от короля письменное приглашение приехать ко двору со своей женой. Человек недоверчивый и ревнивый, он ломал себе голову над тем, что могло скрываться за этим неожиданным приглашением, и, чтобы выиграть время, ответил, что Франсуаза так дика и нелюдима, что не решается предстать ко двору.
Тогда пришло второе письмо, более настойчивое. Тут бедный муж забеспокоился. Он хорошо знал репутацию своего суверена, и у него появилось предчувствие того, что должно случиться.
Желая бороться до последнего и оттянуть насколько возможно встречу Франсуазы и Франциска, он решил отправиться в Блуа один.
Его появление при дворе было достойно отпраздновано, но король, в котором ожидание разожгло аппетит, выразил крайнее огорчение тем, что не видит у себя мадам де Шатобриан. Жан ответил, что Франсуаза предпочитает одиночество и избегает света.
— Вот уже десять лет, сир, она живет со мной в нашем старом замке и совершенно утратила навыки пребывания при дворе.
— Это ваша вина, — ответил король, смеясь. — Нельзя запирать жену дома, особенно если она хороша. Чтобы вы искупили свою вину, вам следует убедить ее приехать сюда, где она сможет развлечься и где красота жены сделает вам честь.
Жан де Лаваль притворно согласился.
— Я обязательно напишу ей.
Однако, как рассказывает Антуан Варийа, Жан придумал «способ уклониться от назойливости короля, не отказываясь от возможности затребовать жену к себе, когда он сам пожелает». Вот каков был этот способ: перед отъездом из Шатобрнана Жан заказал два одинаковых кольца, одно из которых он дал Франсуазе со словами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Поигрывая глазками, бедрами и прочими прелестями, они прокладывали себе путь в спальни самых, казалось бы, неприступных советников короля, и, положив головку на подушку, обворожительным шепотом подсказывали действия порой невероятные. «Поначалу, — говорит Мезере, — результаты были очень даже неплохие, поскольку прекрасный пол привнес во французский двор хорошие манеры, учтивость, а это, в свою очередь, придало некоторое благородство тем, чья душа оказалась восприимчивой. Но вскоре нравы при дворе начали портиться, должности и щедроты раздавались по подсказке дам, и именно по их вине в управлении страной появилось много неприглядного…» Разумеется, большая часть «маленьких разбойниц» ублажала, прежде всего, короля. Каждый вечер две, три особы, а иногда и больше, приглашались в королевские покои, где юный паж раздевал их <Люди обоих полов жили при дворе в каком-то причудливом смешении: пажи выполняли обязанности камеристок у принцесс, а сеньоры имели у себя в услужении очаровательных молоденьких девушек, которые помогали им разоблачаться…>. Им предстояло провести нелегкую, бессонную ночь, потому что Франциск I не терпел бездействия. Случалось, и нередко, что каждой своей гостье король оказывал в течение ночи многократную честь, так велика была его способность возрождаться из пепла. «Вот почему, — пишет современный ему историк, — королю следовало выбрать в качестве эмблемы не саламандру, а птицу феникс». Действительно, подобно саламандре, изображенной на его гербе, король прекрасно чувствовал себя в огне, который, если верить общепринятому мнению, горел у этих дам в одном месте…
Настолько прекрасно, что королевский шталмейстер говорил о нем: «Хозяин он такой, чем больше продвигается вперед, тем больше они его увлекают, и, в конце концов, он совсем теряет стыд». Ни одна дама не могла ему отказать. Стоило только ему появиться со сверкающим взором, раздувающимися от возбуждения ноздрями и горделивой осанкой, как самые добродетельные начинали млеть от восторга.
Если верить историкам, однажды в жизни королю все же пришлось пережить поражение. Но случай, о котором так часто и дружно рассказывают, кажется таким неправдоподобным, что в него с трудом верится. Вот эта история. Когда в 1516 году Франциск I прибыл в город Маноск, его встретила дочь консула, красивая брюнетка, которая, сильно краснея, протянула на вышитой золотом подушечке ключи от города.
Быстрым взглядом суверен окинул фигурку девушки, зрачки его мгновенно вспыхнули и начали метать такие молнии, что добродетель юного создания затрепетала в предчувствии опасности.
После трапезы Франциск I заявил консулу, что хотел бы немного побеседовать с его дочерью. Стоя за дверью, малышка все слышала. Охваченная паникой, потому что женщины всей Европы знали о пылком нраве короля Франции, она бросилась в свою комнату, решив, как уверяют историки, изуродовать себя, чтобы «оттолкнуть такого воздыхателя». Рассказывают, что она подставила свое личико под пары серы и обезобразила его навек. Но что-то плохо верится в эту историю. Ну, разве найдется на свете красавица, способная на такой поступок?
Нет. Поэтому хочется думать, что все это рассказано в назидание молодым жительницам Маноска.
Однако если король Франции не знал поражений в любви, то встречать при дворе ревнивых мужей ему случалось. И надо сказать, он сумел отстоять репутацию короля-рыцаря, которой наделила его История. Вот что рассказывает Брантом: «Мне приходилось слышать, что как-то король Франциск захотел переспать с одной из придворных дам, в которую был влюблен. Явившись к ней, он наткнулся на ее мужа, который со шпагой в руке ждал, чтобы убить короля. Не растерявшись, король приставил к груди противника острие собственной шпаги и повелел ему поклясться жизнью, что никогда не причинит жене никакого зла, и что если тот все же позволит себе хоть какую-то малость, то он, король, убьет его и прикажет отрубить голову; а на эту ночь послал его прочь и занял его место. И дама эта была счастлива, что нашла такого храброго защитника своего самого главного богатства, тем более что с этих пор никто, начиная с мужа, не смел ей слова сказать, и она делала все, что захочет!»
К этому, со свойственной ему едкостью, Брантом еще добавляет: «Я также слышал, что не только эта дама, но немало других добились его покровительства. Подобно тому, как во время войны многие, чтобы спасти свои земли от разорения, прибивают герб короля на воротах собственного дома, поступают и эти женщины, как бы окружая знаками принадлежности королю главную свою ценность, так что даже мужья не смеют им ничего сказать, опасаясь оказаться на острие шпаги…»
Но, несмотря на всю эту миленькую кампанию, король никогда не забывал королеву Клод (ей тогда было шестнадцать), потому что она в это время его стараниями была беременна.
* * *
Жан де Лаваль был, без сомнения, несколько удивлен, когда получил от короля письменное приглашение приехать ко двору со своей женой. Человек недоверчивый и ревнивый, он ломал себе голову над тем, что могло скрываться за этим неожиданным приглашением, и, чтобы выиграть время, ответил, что Франсуаза так дика и нелюдима, что не решается предстать ко двору.
Тогда пришло второе письмо, более настойчивое. Тут бедный муж забеспокоился. Он хорошо знал репутацию своего суверена, и у него появилось предчувствие того, что должно случиться.
Желая бороться до последнего и оттянуть насколько возможно встречу Франсуазы и Франциска, он решил отправиться в Блуа один.
Его появление при дворе было достойно отпраздновано, но король, в котором ожидание разожгло аппетит, выразил крайнее огорчение тем, что не видит у себя мадам де Шатобриан. Жан ответил, что Франсуаза предпочитает одиночество и избегает света.
— Вот уже десять лет, сир, она живет со мной в нашем старом замке и совершенно утратила навыки пребывания при дворе.
— Это ваша вина, — ответил король, смеясь. — Нельзя запирать жену дома, особенно если она хороша. Чтобы вы искупили свою вину, вам следует убедить ее приехать сюда, где она сможет развлечься и где красота жены сделает вам честь.
Жан де Лаваль притворно согласился.
— Я обязательно напишу ей.
Однако, как рассказывает Антуан Варийа, Жан придумал «способ уклониться от назойливости короля, не отказываясь от возможности затребовать жену к себе, когда он сам пожелает». Вот каков был этот способ: перед отъездом из Шатобрнана Жан заказал два одинаковых кольца, одно из которых он дал Франсуазе со словами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88