Наступает осень и Ковш
оказывается по другую сторону дома. Взгляд
быстрее, вперед, дальше, под - ему открываются
вещей пульсирующие сгустки.
Вода, блеск, плывущий.
Ритм тем, кто глух,
единственная доступная нить - xenia -
зрачку под стать, не отбрасывающая тени
ни за, ни перед. Возможно солнце.
И все же, скорее, вода напоминает о крови. Но диск
его шире, вытесняя из сознания многое.
Актинии зажигают под ним, словно под кожей, ночь,
чтобы плывущего не оставило необходимое мужество.
Прекращение. Излучины света зыбки.
У самой крыши трава ползет по карнизу,
являясь условием собственного изменения.
Опоясанный птицами, пеной
движется в себя заплетенный, как исчисление, роса
в жар и сети растений, замысел в форму.
Находит на берегу гальку,
словно не входил еще в воду, не прибавляя слова
к слову - какое было прежде? какое прошло?
чтобы из предыдущего быть, из древесины, влаги,
из утра траты.
Аркадий Драгомощенко
Кондратий Теотокополус
нА перекрестке
в ожидании госТЯ.
Пришлите также и риса.
Уверяю Вас, вид его
усмешки больше не вызовет.
Долго кипящая вода в котле -
мысли об облаках.
12:00
Подобно диску солнца, кругу
далее же - сфере,
фигурой раскаленных насекомых,
переплывая голову, как море,
недвижим мнимый соловей.
Он шест ночной,
ладонь затылка,
он ода лову, - вложен в свет, как в тень.
q
Слепок горенья. Тело в его наблюдении соткано в предложение, слова в представление, предстоящее даже ему. Листва в шум. Повествова ние начинается за предложением. Вправе помыслить изгородь. Мера моего воображения не что иное, как мера желания. Есть и если бы. Миф - надгробие языка. Точки псевдоотсчета. Повествование на чинается за предложением, его формируя, устремляясь к тебе , словно чтение, которое отрекается от того, что им было создано. Из городь, не преступающая себя. Рассеянные поры стекла становятся словесной опорой тому, кто, огибая предмет (намерением помысла), находит, что мысль давно в него вписана - время невинности вещи. Повествование, свиток, рулон, виток спирали, путь лепестков. Одна часть дерева в нем, - вне другая. Воспоминание только отсрочка. Раковины запахов, отточенные до звона в ушах, мало влияют на вре мя ожидания общественного транспорта, но пафос памяти за ключается в том, чтобы осознавать изменения значений неизменных форм. Нация - не обязательно справедливость.
12:01
В последнем
самом сочном (но, боги, дан ли предел вам
между заоблачным и подземным?
но до чего же весел дикорастущий стебель),
но и темнейшем,
словно мох в низине,
излучьи ветра - черна и пролетевшими к югу стаями
став прозрачна,
мерцаньем разбита, как позвоночник,
разбита, чтобы срастаться -
крона глубины нарастает.
Перьев беззвучен костер,
хранимый рассветом
в изгибе ветра последнем, в самой его сердцевине,
ревущего вниз поворота,
город где
достает себя из груди собственной,
клейменной терновым никелем, ртутью,
изрезанной венами говора,
сыпью судеб отмеченной.
Удушье дельты. Краны порта.
Коронован заливом.
Робкое высокомерие чайки впитывает сотворение меры
в мирном ободе вод. Скарабеи судов
познают обводы свои
в податливой чешуе сопротивления
и совершенны вполне.
Моря
корни обнажаемы наводнением. Трижды
птенцу вражды божественной подобен город,
развеянный голограммой (разбита вдребезги)
по тайной вечере света,
молчанием оперен, приспустившим каленые веки.
q
Иногда это холмы, открывающие времени невосполнимую недостаточ ность пространства, заселяемого разным. Одиночество есть порази тельное в своей ясности чувство пространственности всего, включая рассудок, для которого повторения стали только повторениями, от нюдь не настаивающими на собственном изменении. Стена и картина на стене, содержащая в своих измерениях иллюзию этой же стены, остаются стеной, картиной, изображающей стену, не обнаруживая ни малейшего хотения во мне увидеть все это в той же очередности, теми же, но в ином поле напряжения времени, вплетающем их в незаполняемую возможность предстать такими же, как они есть, - пронизывающими, сокрушающими до полного бормотания, в которое, как в запыленное стекло (преграждающее, соединяющее), уже проса чиваются иные сочетания контроля с меланхолией, напоминающие за каты западного побережья и, тем не менее, в своей странной цело купности уводящие в сторону, во все шире развертываемое про странство, в котором все пребывает рядом, в одном и том же месте, которое, скорее всего, отсутствует, и где событие - прозрачный вертикальный тоннель, однако в нем окончательно бессмысленны и смехотворны повторение, приращение, исчезновение, превращение. Желтый катер. Иногда это прикосновение, приближающее к твоему, ничем не мотивированному ожиданию волной за волной, несущему пространство, разделяемое по привычке разным: желтый катер, зем снаряд, буксир, затаенное в окне движение - странные дары не дели. Крупица пепла на колене, царапина на стекле, другое, к чему применимо имя времени. При виде некоего круглого тела, обла дающего объемом (тончайшая взвесь вожделения и словаря), и некоторыми искажени ями по отношению к идеальности его формы, извлеченной из памяти, волен, отметив цвет тела, уменьшить расстояние между означающим его яблоком и ним самим . Письмо прекращает себя у порога одиночества: риторическая фигура, - как власть у порога смерти . Мне нечего делать со своими видениями, снами, которые суть нескон чаемые отложения одного в другом. С какой то минуты я направлен в ст
ранное отсутствие пространства и глубины, не отдаляющей ничто ни от чего, разрастающееся в обыкновенных буквах, судьба которых мне глубоко безразлична, как, к примеру, рисунок пор на тыльной стороне ладони или особенности строения тела, утратившие целесо образность, которой так долго и упорно меня обучали другие. Вот, что пришло мне в голову, когда, не пробуждаясь, я вспомнил сон, продолжавший мне сниться, о том, как мне довелось сочинять по нятную всем песню, и что на самом деле выглядело совершенно иным образом - воздушным, безглазым червем, - в ярчайшей слепоте я выскользнул из того, что лежало нелепой грудой признаков меня самого. Но, чтобы отвлечься:
Словно вчера,
белая пыль покрывает волосы.
На высохших склонах весенние маки.
Восклицание море! превосходит намного
то, что открывается в проеме гор.
Мальчик, зачарованный поплавком,
прищурился, синевой ослеплен, - недвижим.
Сквозь неглубокую воду у берега
мальки вьются,
слышен полуденный звон.
А в этом безлюдном тумане
блеска сырого столько же,
сколько и пустоты. Ограды.
Тогда, не отступая, спроси...
Тройной тенью мосты повисли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
оказывается по другую сторону дома. Взгляд
быстрее, вперед, дальше, под - ему открываются
вещей пульсирующие сгустки.
Вода, блеск, плывущий.
Ритм тем, кто глух,
единственная доступная нить - xenia -
зрачку под стать, не отбрасывающая тени
ни за, ни перед. Возможно солнце.
И все же, скорее, вода напоминает о крови. Но диск
его шире, вытесняя из сознания многое.
Актинии зажигают под ним, словно под кожей, ночь,
чтобы плывущего не оставило необходимое мужество.
Прекращение. Излучины света зыбки.
У самой крыши трава ползет по карнизу,
являясь условием собственного изменения.
Опоясанный птицами, пеной
движется в себя заплетенный, как исчисление, роса
в жар и сети растений, замысел в форму.
Находит на берегу гальку,
словно не входил еще в воду, не прибавляя слова
к слову - какое было прежде? какое прошло?
чтобы из предыдущего быть, из древесины, влаги,
из утра траты.
Аркадий Драгомощенко
Кондратий Теотокополус
нА перекрестке
в ожидании госТЯ.
Пришлите также и риса.
Уверяю Вас, вид его
усмешки больше не вызовет.
Долго кипящая вода в котле -
мысли об облаках.
12:00
Подобно диску солнца, кругу
далее же - сфере,
фигурой раскаленных насекомых,
переплывая голову, как море,
недвижим мнимый соловей.
Он шест ночной,
ладонь затылка,
он ода лову, - вложен в свет, как в тень.
q
Слепок горенья. Тело в его наблюдении соткано в предложение, слова в представление, предстоящее даже ему. Листва в шум. Повествова ние начинается за предложением. Вправе помыслить изгородь. Мера моего воображения не что иное, как мера желания. Есть и если бы. Миф - надгробие языка. Точки псевдоотсчета. Повествование на чинается за предложением, его формируя, устремляясь к тебе , словно чтение, которое отрекается от того, что им было создано. Из городь, не преступающая себя. Рассеянные поры стекла становятся словесной опорой тому, кто, огибая предмет (намерением помысла), находит, что мысль давно в него вписана - время невинности вещи. Повествование, свиток, рулон, виток спирали, путь лепестков. Одна часть дерева в нем, - вне другая. Воспоминание только отсрочка. Раковины запахов, отточенные до звона в ушах, мало влияют на вре мя ожидания общественного транспорта, но пафос памяти за ключается в том, чтобы осознавать изменения значений неизменных форм. Нация - не обязательно справедливость.
12:01
В последнем
самом сочном (но, боги, дан ли предел вам
между заоблачным и подземным?
но до чего же весел дикорастущий стебель),
но и темнейшем,
словно мох в низине,
излучьи ветра - черна и пролетевшими к югу стаями
став прозрачна,
мерцаньем разбита, как позвоночник,
разбита, чтобы срастаться -
крона глубины нарастает.
Перьев беззвучен костер,
хранимый рассветом
в изгибе ветра последнем, в самой его сердцевине,
ревущего вниз поворота,
город где
достает себя из груди собственной,
клейменной терновым никелем, ртутью,
изрезанной венами говора,
сыпью судеб отмеченной.
Удушье дельты. Краны порта.
Коронован заливом.
Робкое высокомерие чайки впитывает сотворение меры
в мирном ободе вод. Скарабеи судов
познают обводы свои
в податливой чешуе сопротивления
и совершенны вполне.
Моря
корни обнажаемы наводнением. Трижды
птенцу вражды божественной подобен город,
развеянный голограммой (разбита вдребезги)
по тайной вечере света,
молчанием оперен, приспустившим каленые веки.
q
Иногда это холмы, открывающие времени невосполнимую недостаточ ность пространства, заселяемого разным. Одиночество есть порази тельное в своей ясности чувство пространственности всего, включая рассудок, для которого повторения стали только повторениями, от нюдь не настаивающими на собственном изменении. Стена и картина на стене, содержащая в своих измерениях иллюзию этой же стены, остаются стеной, картиной, изображающей стену, не обнаруживая ни малейшего хотения во мне увидеть все это в той же очередности, теми же, но в ином поле напряжения времени, вплетающем их в незаполняемую возможность предстать такими же, как они есть, - пронизывающими, сокрушающими до полного бормотания, в которое, как в запыленное стекло (преграждающее, соединяющее), уже проса чиваются иные сочетания контроля с меланхолией, напоминающие за каты западного побережья и, тем не менее, в своей странной цело купности уводящие в сторону, во все шире развертываемое про странство, в котором все пребывает рядом, в одном и том же месте, которое, скорее всего, отсутствует, и где событие - прозрачный вертикальный тоннель, однако в нем окончательно бессмысленны и смехотворны повторение, приращение, исчезновение, превращение. Желтый катер. Иногда это прикосновение, приближающее к твоему, ничем не мотивированному ожиданию волной за волной, несущему пространство, разделяемое по привычке разным: желтый катер, зем снаряд, буксир, затаенное в окне движение - странные дары не дели. Крупица пепла на колене, царапина на стекле, другое, к чему применимо имя времени. При виде некоего круглого тела, обла дающего объемом (тончайшая взвесь вожделения и словаря), и некоторыми искажени ями по отношению к идеальности его формы, извлеченной из памяти, волен, отметив цвет тела, уменьшить расстояние между означающим его яблоком и ним самим . Письмо прекращает себя у порога одиночества: риторическая фигура, - как власть у порога смерти . Мне нечего делать со своими видениями, снами, которые суть нескон чаемые отложения одного в другом. С какой то минуты я направлен в ст
ранное отсутствие пространства и глубины, не отдаляющей ничто ни от чего, разрастающееся в обыкновенных буквах, судьба которых мне глубоко безразлична, как, к примеру, рисунок пор на тыльной стороне ладони или особенности строения тела, утратившие целесо образность, которой так долго и упорно меня обучали другие. Вот, что пришло мне в голову, когда, не пробуждаясь, я вспомнил сон, продолжавший мне сниться, о том, как мне довелось сочинять по нятную всем песню, и что на самом деле выглядело совершенно иным образом - воздушным, безглазым червем, - в ярчайшей слепоте я выскользнул из того, что лежало нелепой грудой признаков меня самого. Но, чтобы отвлечься:
Словно вчера,
белая пыль покрывает волосы.
На высохших склонах весенние маки.
Восклицание море! превосходит намного
то, что открывается в проеме гор.
Мальчик, зачарованный поплавком,
прищурился, синевой ослеплен, - недвижим.
Сквозь неглубокую воду у берега
мальки вьются,
слышен полуденный звон.
А в этом безлюдном тумане
блеска сырого столько же,
сколько и пустоты. Ограды.
Тогда, не отступая, спроси...
Тройной тенью мосты повисли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21