Мы видим то, что мы видим.
Однако то, что отрадно в начале книги, противно становится
ее же помыслу.
Отказываешься даже от образа острова.
Что означает древнее ? Повествование это удачно вполне,
и не вижу причины, чтобы не упоминать порою об этом.
Восковое безумие слуха. Есть ли о чем сожалеть?
Привычное - до свиста гортанью стиснутый воздух,
жила на шее, Сириус над соседней крышей,
телеэкран через двор напротив и человеческая рука,
совпадающая со своей тенью,
подрагивающая в силу законов сна.
q
Сухие молнии в луковой шелухе света. Ключ поворачивается в зам ке: две фигурки размахивая руками - ни слова не доносится - топчутся на дороге и разум избирает из возможного: приближение. Высказывание не предшествует, но последует претворению в тесноте ряда, где речь - пустота, постигаемая через форму. Тело флейты представляет собой устройство, не препятствующее течению ветра. Наши тела вмурованы в измерения, словно кувшины в стены соборов. Ключ поворачивается в замке. В простоте удачи наука дерна непроницаема ни стопе, ни солнцу. Прежде, чем провести линию в нужную сторону, следует сделать легкое движение в проти воположную сторону. Все понятно. Нет ничего непонятного. Разве непонятно, что в свете сухих молний две фигурки, размахивая руками, топчутся на дороге, и ключ поворачивается в замке? Крупная соль солнца на снегу. Сколько раз мне приходилось писать об отделении листа от дерева, о падении. Еще не заткано. Стыд не позволяет писать стихи . Видимый мир поддается описанию только при помощи невидимых структур, т. е. лишенных наглядности. Речь (форма) постигаемая через ничто. Докажи, что то, что ты пишешь, необходимо. Именно - обходимо. В огибании, в обходе обхода обу чение косвенности, возвращающей к абстрактному миру бормотания. Пространство поэтического языка определяется временем испарения смысла. Но здесь мы оборачивались и: на фотографии - мост, рвущиеся из рук зонты. Скорость, воцарение неподвижности. Я видел кости мертвых царей, проплывающих в земле, словно птицы на юг, в перепончатые зеркала. Кварцевые образования, инкрустированные киноварными и нефритовыми вкраплениями. Цапля в сгустке лампы. Третье дано. Свалка уничтожает оппозицию природа/культура, и наполовину облетевший кипрей так же непроницаем и темен, как и вросшее в грязь разбитое колесо. Небо одно и то же в нескончаемом истечении цвета. Необходимо сравниться в собственной несущест венности с тем, что содержит в себе простейшее действие. Непо нятного нет ничего. Начинать, впрочем, необходимо с другого. Естест венна ли весть оголенного звука,
ускоренного метром дыхания?
Казнь виноградной лозы знаменует начало
следующей по счету утопии - продолжение мечты о странах,
где никогда не садится солнце. Каждое слово
тесно облегает рот изнутри. Льдом. Дыхание.
Или же ты был рожден, или же только: воспоминание.
Насекомое принимает за рай
огонь, уловленный стекла глубокой ладонью, - цветущая
восхитительно рана пламени.
Выходит тебя возвращает то, что
казалось, уже безвозвратно утрачено?
Каллиграфия ветра в плодоношении почв.
Пасмурны ливни, не проливаясь. Воздушной персти
искристое волнение, словно незримый орнамент смятения
избавляет пространство от строго направленной силы. Ничто
не содержит умысла. Нечто прозрачнее, чем значение,
под стать детскому телу, изъятому из рода и времени. Боли
виток начат черенком ожидания. Рассмотрения. Так
прирученье идет, росток за ростком вживляясь в сознание -
восторга усик, виясь, напыляясь, его настигает, чтобы
лозой лукавой кануть в необожженную глину -
русла, пропорции, сопряжения... -
тканью волнуясь проблесков столь краткосрочных,
что называем, не обинуясь, судьбой , продолжая себя создавать
в углах пристальных, квадратах ночи, кругах зрачка,
в переливах гласных, бормотания. Контуры тени.
Дети, как странствие по дорогам из мела после полуночи.
Обучают владению звуком, росы равновесию на паутинах,
которое должно быть впитано телом: не торопись, произносят.
Отвяжи свою память. Осторожность - вот начало этой
бамбуковой дудки в сопряжении скважин, но
прежде ослепнуть руками, чтобы порога достичь,
где ко встрече готовы воздух уже отраженный
и выдох восставший.
Важен и угол. Именно в нем затаилась некая участь,
отнюдь не земная или корней, уходящих в нее, подспудно
лелеющих прозябание стеблей - совершенно иная,
принадлежащая миру взвешенной пыли в холоде множеств, - та,
что принимает в жертву отбросы, исцеляя от ужаса.
Вообрази, что с ивовой веткой воду ты ищешь,
и постепенно уходишь под землю, но ничего не меняется. Небо
в его несвершеньи по прежнему рот муравьиный твой полнит,
ливнем подкожным впиваясь
капель, успевших иссякнуть. Шейная жила... тут терпеливо
странствует ночь - не ты ли сам говорил, что любовники любят
к ней прикасаться, как бы испытуя привязи крепость, -
календарный рисунок растрачен.
Так корень, опустошенный развитием, развязан в просторе,
завиток сверхтяжелого времени, превзошедший деление слиток
в скаредном протекании сита. Темный
трепет строения. Прекращая усилия, они бесполезны.
Деревянную дудку рядом с собой положи. Больше не трогай.
Пусть первый звук, извлеченный сегодня
так и останется первым.
Ничего не утрачено. Помни. Но что?
Да, это происходит на берегу залива, на берегу горы.
На берегу руки. И это происходит со мной,
извлекавшим некогда цену из целого.
Песчаные детские грядки топологической западней
неподвижно вихрятся на дне окаменевших зарослей,
где, как бы не нашедшие впору лица,
конструкции хрупкие дремлют,
не являя себя покуда ни ликованию, ни меланхолии,
подобно маскам изогнутым, наподобие удара подковы.
Ожидаешь прилива. Гребень его
расчешет мокрые косы песка, выплетет тернии нефти;
ожидаешь навыка отвыкания. Купель мотыльков
раскаляется добела, расширяя зрачки кислорода, будто пар
керосиновой лампы, -
раскачивается в дознании
с веками, срезанными до первого мига бессонницы
(меня записывали скрупулезные сны на гибкие
серебристые диски, которыми, растороченными на нити,
сшивали переломы блистающих чисел),
где она гаснет в перспективе - когда , сменяющих
друг друга в графе эвклидовых равенств.
Ряд преступлений вновь образует свод непререкаемых правил.
В воде отражается небо, в небе вода,
лестница уходит в оба конца. Условие - отыскать место,
куда вписывается душа или же начало
затаившегося отражения.
Побудем еще немного (просьба усилена междометием) -
в раю одичавших вещей, из забытья вырванных когтем
полночного солнца
(этот пример пригоден вполне
для прояснения природы метафоры),
присвоенного, изведенного этой строкой,
пористой, как губка аориста, в которой скапливаются не года, -
ни для кого оседающий опыт, совлекающий в фокус всегда
полынную распрю встречи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Однако то, что отрадно в начале книги, противно становится
ее же помыслу.
Отказываешься даже от образа острова.
Что означает древнее ? Повествование это удачно вполне,
и не вижу причины, чтобы не упоминать порою об этом.
Восковое безумие слуха. Есть ли о чем сожалеть?
Привычное - до свиста гортанью стиснутый воздух,
жила на шее, Сириус над соседней крышей,
телеэкран через двор напротив и человеческая рука,
совпадающая со своей тенью,
подрагивающая в силу законов сна.
q
Сухие молнии в луковой шелухе света. Ключ поворачивается в зам ке: две фигурки размахивая руками - ни слова не доносится - топчутся на дороге и разум избирает из возможного: приближение. Высказывание не предшествует, но последует претворению в тесноте ряда, где речь - пустота, постигаемая через форму. Тело флейты представляет собой устройство, не препятствующее течению ветра. Наши тела вмурованы в измерения, словно кувшины в стены соборов. Ключ поворачивается в замке. В простоте удачи наука дерна непроницаема ни стопе, ни солнцу. Прежде, чем провести линию в нужную сторону, следует сделать легкое движение в проти воположную сторону. Все понятно. Нет ничего непонятного. Разве непонятно, что в свете сухих молний две фигурки, размахивая руками, топчутся на дороге, и ключ поворачивается в замке? Крупная соль солнца на снегу. Сколько раз мне приходилось писать об отделении листа от дерева, о падении. Еще не заткано. Стыд не позволяет писать стихи . Видимый мир поддается описанию только при помощи невидимых структур, т. е. лишенных наглядности. Речь (форма) постигаемая через ничто. Докажи, что то, что ты пишешь, необходимо. Именно - обходимо. В огибании, в обходе обхода обу чение косвенности, возвращающей к абстрактному миру бормотания. Пространство поэтического языка определяется временем испарения смысла. Но здесь мы оборачивались и: на фотографии - мост, рвущиеся из рук зонты. Скорость, воцарение неподвижности. Я видел кости мертвых царей, проплывающих в земле, словно птицы на юг, в перепончатые зеркала. Кварцевые образования, инкрустированные киноварными и нефритовыми вкраплениями. Цапля в сгустке лампы. Третье дано. Свалка уничтожает оппозицию природа/культура, и наполовину облетевший кипрей так же непроницаем и темен, как и вросшее в грязь разбитое колесо. Небо одно и то же в нескончаемом истечении цвета. Необходимо сравниться в собственной несущест венности с тем, что содержит в себе простейшее действие. Непо нятного нет ничего. Начинать, впрочем, необходимо с другого. Естест венна ли весть оголенного звука,
ускоренного метром дыхания?
Казнь виноградной лозы знаменует начало
следующей по счету утопии - продолжение мечты о странах,
где никогда не садится солнце. Каждое слово
тесно облегает рот изнутри. Льдом. Дыхание.
Или же ты был рожден, или же только: воспоминание.
Насекомое принимает за рай
огонь, уловленный стекла глубокой ладонью, - цветущая
восхитительно рана пламени.
Выходит тебя возвращает то, что
казалось, уже безвозвратно утрачено?
Каллиграфия ветра в плодоношении почв.
Пасмурны ливни, не проливаясь. Воздушной персти
искристое волнение, словно незримый орнамент смятения
избавляет пространство от строго направленной силы. Ничто
не содержит умысла. Нечто прозрачнее, чем значение,
под стать детскому телу, изъятому из рода и времени. Боли
виток начат черенком ожидания. Рассмотрения. Так
прирученье идет, росток за ростком вживляясь в сознание -
восторга усик, виясь, напыляясь, его настигает, чтобы
лозой лукавой кануть в необожженную глину -
русла, пропорции, сопряжения... -
тканью волнуясь проблесков столь краткосрочных,
что называем, не обинуясь, судьбой , продолжая себя создавать
в углах пристальных, квадратах ночи, кругах зрачка,
в переливах гласных, бормотания. Контуры тени.
Дети, как странствие по дорогам из мела после полуночи.
Обучают владению звуком, росы равновесию на паутинах,
которое должно быть впитано телом: не торопись, произносят.
Отвяжи свою память. Осторожность - вот начало этой
бамбуковой дудки в сопряжении скважин, но
прежде ослепнуть руками, чтобы порога достичь,
где ко встрече готовы воздух уже отраженный
и выдох восставший.
Важен и угол. Именно в нем затаилась некая участь,
отнюдь не земная или корней, уходящих в нее, подспудно
лелеющих прозябание стеблей - совершенно иная,
принадлежащая миру взвешенной пыли в холоде множеств, - та,
что принимает в жертву отбросы, исцеляя от ужаса.
Вообрази, что с ивовой веткой воду ты ищешь,
и постепенно уходишь под землю, но ничего не меняется. Небо
в его несвершеньи по прежнему рот муравьиный твой полнит,
ливнем подкожным впиваясь
капель, успевших иссякнуть. Шейная жила... тут терпеливо
странствует ночь - не ты ли сам говорил, что любовники любят
к ней прикасаться, как бы испытуя привязи крепость, -
календарный рисунок растрачен.
Так корень, опустошенный развитием, развязан в просторе,
завиток сверхтяжелого времени, превзошедший деление слиток
в скаредном протекании сита. Темный
трепет строения. Прекращая усилия, они бесполезны.
Деревянную дудку рядом с собой положи. Больше не трогай.
Пусть первый звук, извлеченный сегодня
так и останется первым.
Ничего не утрачено. Помни. Но что?
Да, это происходит на берегу залива, на берегу горы.
На берегу руки. И это происходит со мной,
извлекавшим некогда цену из целого.
Песчаные детские грядки топологической западней
неподвижно вихрятся на дне окаменевших зарослей,
где, как бы не нашедшие впору лица,
конструкции хрупкие дремлют,
не являя себя покуда ни ликованию, ни меланхолии,
подобно маскам изогнутым, наподобие удара подковы.
Ожидаешь прилива. Гребень его
расчешет мокрые косы песка, выплетет тернии нефти;
ожидаешь навыка отвыкания. Купель мотыльков
раскаляется добела, расширяя зрачки кислорода, будто пар
керосиновой лампы, -
раскачивается в дознании
с веками, срезанными до первого мига бессонницы
(меня записывали скрупулезные сны на гибкие
серебристые диски, которыми, растороченными на нити,
сшивали переломы блистающих чисел),
где она гаснет в перспективе - когда , сменяющих
друг друга в графе эвклидовых равенств.
Ряд преступлений вновь образует свод непререкаемых правил.
В воде отражается небо, в небе вода,
лестница уходит в оба конца. Условие - отыскать место,
куда вписывается душа или же начало
затаившегося отражения.
Побудем еще немного (просьба усилена междометием) -
в раю одичавших вещей, из забытья вырванных когтем
полночного солнца
(этот пример пригоден вполне
для прояснения природы метафоры),
присвоенного, изведенного этой строкой,
пористой, как губка аориста, в которой скапливаются не года, -
ни для кого оседающий опыт, совлекающий в фокус всегда
полынную распрю встречи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21