..
но ни начать, ни кончить совлеченье соловья
в то, что, не ведая, предвосхитить захочешь.
* * *
Не все открылись криптограммы почек.
Была весна. Кипрей еще не цвел.
Ночь, запинаясь, речь учетверяла.
Борение земное проникая, дома дубов росли к гробам.
И с юга дуло сушью.
К лужам крались кошки,
завороженные кристаллом пустоты
в оправе Млечного Пути осыпавшихся некогда
вселенных,
и чернью горней разъяренные цветы
хребты их понуждали оплывать истомой
(как множества в мгновенье перехода),
и горлом изменять строение зрачка,
дабы увидел он извне, издалека
то колебание, что мы зовем пространством -
сад призрачно танцующих камней,
чья полнота восходит к вычитанью,
ограда чья лишь ожиданье стража
(мне даже память речь набормотала -
узлов развязанных рой, будущих времен,
распределенных в равенствах порядка).
Я, сын... - мы видели, как тень остановилась,
прислушалась, медлительно очнулась
и двинулась к дороге напролом через кустарник,
пожиравший пустошь, под треском искристым
провисших проводов:
свитых в жгуты,
оглохших в исступленьи
материи незрячей
мокрых
черных
пчел.
12:01
Мои руки, зажигает папиросу Севастьян, грузчик -
по ночам ищут убежища в тяжести, тянутся к брату картофелю,
к брату меньшому-луку, к сестре капусте,
а когда уж совсем... к младшей сестрице. И я просыпаюсь,
и поступаю правильно.
Моя голова, в ответ думает Кондратий Теотокопулос,
лежачий камень, который к истоку пески возносят,
несомые к устью. Камень
на меже между сновиденьем и бдением. Как велико порой
поле - каждое эхо даже в засуху губ прямится жадно,
готово впиться. Дождь ему серп,. не меня жди и немо,
смежая веки.
Однако, либо обширно чрезмерно это движение, либо
тело твое оно превосходит лавиной, силой перемещаемого. Так
с рожденья ты всего навсего западня некой души,
слова, смутной вещи, лица, отсветов, как сокровения,
и словно втянут туда, где разворачивается начало.
... безвидность.
В центре тяжести дело, гнет свое грузчик, и в спине,
безусловно... если запил напарник.
Крайне редко дети прибегают на праздники к гриму смерти.
Дни урожая, тыквы, свечи. Скоро голуби обрушат кровлю
после небесной сечи.
Вечером (фраза - неиссякаемые копи цвета),
раздумывая об ультразвуке праздно,
достигшем предельных частот, он, покуда будут резаться
чеснок, помидоры, укроп, поставит на подоконник
чернеть пурпуром Саперави -
перешедший порог сновидения сок.
Закат откроет пролом в проливе.
Осоки свист. Коса наша камень, легла к камню тихо. Итог.
К нам сквозь стены неудержимо перья стай,
прогорающих к югу, несет. И ты не спала. Либо я.
Линза дождя.
Жгут, расплетенный в объемы. Колесом
вырвется нож из руки и, как осень, лет его длинный, горький
вдоль губ, а по краю полынный
(вновь ночь папоротника: 12/24),
вмерзая в аналогии лед, неслышно
мимо пальца ноги в пол вплывет, плесени шлейф разостлав -
скорости дребезжанья бумаги на гребешке,
когда говорить то, что видеть.
Скорость усвоения стены, картины, кухонной утвари, металла,
возвращающего сталагмитами Мессиана, посланий капли,
горенья газа - напыленных по граням фразы
в соответствии с привычным приказом. Не укоряй меня. Я
измеряю тень тени всего навсего тенью, что означает: здесь.
Днесь ум мой крепок, как ветер на последнем витке у земли.
В дельте сирены. На пустыре соловьи. Ряды Фибоначчи,
будто Кадмово войско в область залива нисходят. Каждая
фотография - только лишь вход. Материнская кровь
сгущается зеркалом. Здесь реализм: части речи
чужды состраданья друг к другу, сворачиваясь в рог улитки.
Пешеход - знак прохождения, сросшийся
с опустошенным движением,
симбиоз отверстия с его очертанием. Руки его
до сих пор не могут понять, как
ее чудесное тело переходит в сочетания согласных и гласных,
ветвясь рядом программ. Когда рядом -
словно подсолнух, чистым законам открывается разум.
Каждый - всегда побег от другого. Скрипящая дверь.
Изумления место повсюду. Дом при изменении единого знака
становится дымом. В смене значений - свеченье, свежующее
сетчатку,
пчелиная плоть мгновения/молчания/слова
и тела, тлеющего под веками, покуда обмен веществ.
Но забвение: сверло речи погружается в воск,
отделяющий поверхность от амальгамы.
В музее яблоки с голову макроцефала -
плоды воскового Эдема.
В застекленном шкафу -
за двести лет изрядно выросший заяц. Гермий - тростник,
который снится Паскалю, полый, как глубина, и прозрачный,
как если бы стаи прожгли его к югу, точно дудку дыхание.
Человек, который к себе на ты ,
никогда не избавится от мечты
о побеге (даже в однообразие втекая ручьями,
даже вверх скатываясь по лестнице снега, - остается
неисчислимое приближение, словно словарь,
который один и тот же).
Вот выпрямлен смолистым побегом. Следом оживает тростник
в пульсации верх низ . Лево входит в право, как мысль,
наследующая привилегию настоящего. По настоящему
в этом суждении стоящего нет ничего. Вот он, стоящий,
выпрямленный, точно побег к недвоящейся точности -
траектория к территории есть ,
очерченной грифелем настоящего. Стоящий - стирающий
состояние себя. Влага
просачивается в песчаник. Вот
уже лужей небесной разбит в произнесении сна ветер ,
ниткой мокрой скользит, пришивая старуху,
летящую пустым рукавом, к сердцу виноградному Бога. Другое.
Ребенка слезы,
плачущего ни о чем, запрокинув хрупкую голову
(то ли сады ночные умножаются в нем,
глотком ледяным даруя восторга,
то ли зга ему блещет со смолистых поводьев
в ацетилене плодоношения насекомых, - все покуда равно
в этой жизни, - либо, попирая законы возраста,
вращения сезонов
из белой империи мозга вниз поползли пальцы белые боли
при виде мусора легкокрылого, клочьев бумаги, листьев,
уходящих спиралью, в себе уносящих тайну написания дерева)
Я стою на перекрестке достаточно долго. Светло как днем. День и есть, - запишет позже в тетради Кондратий Теотокопулос. Помидоры 2 кг. На рынке. Кукуруза 25 коп. за килограмм. Два венка чеснока (слаб, куплен напрасно) t - +18 C0. Севастьяну следует сменить работу - артрит. Писем не было. Прави тельство продолжает реформы. Закончили съем двух фронтов. Послезавтра начать ремонт водогрейных котлов. Снилось: вечер, мать, на столе карп, мне, кажется, пять... не больше, до четы рех одна папироса, монтень, гости.
но это после.
Теперь:12:00.
Впереди сыр, Саперави, беседа.
Впереди - горизонт, откуда движется гость,
с лица которого черт причины все смыты.
И только
первых скороговорок тени в преддверии ночи
позволяют его отличить о зеркала,
где сотворение чайки
любезно миру.
Предложение является только предлогом
выйти за пределы предложенного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
но ни начать, ни кончить совлеченье соловья
в то, что, не ведая, предвосхитить захочешь.
* * *
Не все открылись криптограммы почек.
Была весна. Кипрей еще не цвел.
Ночь, запинаясь, речь учетверяла.
Борение земное проникая, дома дубов росли к гробам.
И с юга дуло сушью.
К лужам крались кошки,
завороженные кристаллом пустоты
в оправе Млечного Пути осыпавшихся некогда
вселенных,
и чернью горней разъяренные цветы
хребты их понуждали оплывать истомой
(как множества в мгновенье перехода),
и горлом изменять строение зрачка,
дабы увидел он извне, издалека
то колебание, что мы зовем пространством -
сад призрачно танцующих камней,
чья полнота восходит к вычитанью,
ограда чья лишь ожиданье стража
(мне даже память речь набормотала -
узлов развязанных рой, будущих времен,
распределенных в равенствах порядка).
Я, сын... - мы видели, как тень остановилась,
прислушалась, медлительно очнулась
и двинулась к дороге напролом через кустарник,
пожиравший пустошь, под треском искристым
провисших проводов:
свитых в жгуты,
оглохших в исступленьи
материи незрячей
мокрых
черных
пчел.
12:01
Мои руки, зажигает папиросу Севастьян, грузчик -
по ночам ищут убежища в тяжести, тянутся к брату картофелю,
к брату меньшому-луку, к сестре капусте,
а когда уж совсем... к младшей сестрице. И я просыпаюсь,
и поступаю правильно.
Моя голова, в ответ думает Кондратий Теотокопулос,
лежачий камень, который к истоку пески возносят,
несомые к устью. Камень
на меже между сновиденьем и бдением. Как велико порой
поле - каждое эхо даже в засуху губ прямится жадно,
готово впиться. Дождь ему серп,. не меня жди и немо,
смежая веки.
Однако, либо обширно чрезмерно это движение, либо
тело твое оно превосходит лавиной, силой перемещаемого. Так
с рожденья ты всего навсего западня некой души,
слова, смутной вещи, лица, отсветов, как сокровения,
и словно втянут туда, где разворачивается начало.
... безвидность.
В центре тяжести дело, гнет свое грузчик, и в спине,
безусловно... если запил напарник.
Крайне редко дети прибегают на праздники к гриму смерти.
Дни урожая, тыквы, свечи. Скоро голуби обрушат кровлю
после небесной сечи.
Вечером (фраза - неиссякаемые копи цвета),
раздумывая об ультразвуке праздно,
достигшем предельных частот, он, покуда будут резаться
чеснок, помидоры, укроп, поставит на подоконник
чернеть пурпуром Саперави -
перешедший порог сновидения сок.
Закат откроет пролом в проливе.
Осоки свист. Коса наша камень, легла к камню тихо. Итог.
К нам сквозь стены неудержимо перья стай,
прогорающих к югу, несет. И ты не спала. Либо я.
Линза дождя.
Жгут, расплетенный в объемы. Колесом
вырвется нож из руки и, как осень, лет его длинный, горький
вдоль губ, а по краю полынный
(вновь ночь папоротника: 12/24),
вмерзая в аналогии лед, неслышно
мимо пальца ноги в пол вплывет, плесени шлейф разостлав -
скорости дребезжанья бумаги на гребешке,
когда говорить то, что видеть.
Скорость усвоения стены, картины, кухонной утвари, металла,
возвращающего сталагмитами Мессиана, посланий капли,
горенья газа - напыленных по граням фразы
в соответствии с привычным приказом. Не укоряй меня. Я
измеряю тень тени всего навсего тенью, что означает: здесь.
Днесь ум мой крепок, как ветер на последнем витке у земли.
В дельте сирены. На пустыре соловьи. Ряды Фибоначчи,
будто Кадмово войско в область залива нисходят. Каждая
фотография - только лишь вход. Материнская кровь
сгущается зеркалом. Здесь реализм: части речи
чужды состраданья друг к другу, сворачиваясь в рог улитки.
Пешеход - знак прохождения, сросшийся
с опустошенным движением,
симбиоз отверстия с его очертанием. Руки его
до сих пор не могут понять, как
ее чудесное тело переходит в сочетания согласных и гласных,
ветвясь рядом программ. Когда рядом -
словно подсолнух, чистым законам открывается разум.
Каждый - всегда побег от другого. Скрипящая дверь.
Изумления место повсюду. Дом при изменении единого знака
становится дымом. В смене значений - свеченье, свежующее
сетчатку,
пчелиная плоть мгновения/молчания/слова
и тела, тлеющего под веками, покуда обмен веществ.
Но забвение: сверло речи погружается в воск,
отделяющий поверхность от амальгамы.
В музее яблоки с голову макроцефала -
плоды воскового Эдема.
В застекленном шкафу -
за двести лет изрядно выросший заяц. Гермий - тростник,
который снится Паскалю, полый, как глубина, и прозрачный,
как если бы стаи прожгли его к югу, точно дудку дыхание.
Человек, который к себе на ты ,
никогда не избавится от мечты
о побеге (даже в однообразие втекая ручьями,
даже вверх скатываясь по лестнице снега, - остается
неисчислимое приближение, словно словарь,
который один и тот же).
Вот выпрямлен смолистым побегом. Следом оживает тростник
в пульсации верх низ . Лево входит в право, как мысль,
наследующая привилегию настоящего. По настоящему
в этом суждении стоящего нет ничего. Вот он, стоящий,
выпрямленный, точно побег к недвоящейся точности -
траектория к территории есть ,
очерченной грифелем настоящего. Стоящий - стирающий
состояние себя. Влага
просачивается в песчаник. Вот
уже лужей небесной разбит в произнесении сна ветер ,
ниткой мокрой скользит, пришивая старуху,
летящую пустым рукавом, к сердцу виноградному Бога. Другое.
Ребенка слезы,
плачущего ни о чем, запрокинув хрупкую голову
(то ли сады ночные умножаются в нем,
глотком ледяным даруя восторга,
то ли зга ему блещет со смолистых поводьев
в ацетилене плодоношения насекомых, - все покуда равно
в этой жизни, - либо, попирая законы возраста,
вращения сезонов
из белой империи мозга вниз поползли пальцы белые боли
при виде мусора легкокрылого, клочьев бумаги, листьев,
уходящих спиралью, в себе уносящих тайну написания дерева)
Я стою на перекрестке достаточно долго. Светло как днем. День и есть, - запишет позже в тетради Кондратий Теотокопулос. Помидоры 2 кг. На рынке. Кукуруза 25 коп. за килограмм. Два венка чеснока (слаб, куплен напрасно) t - +18 C0. Севастьяну следует сменить работу - артрит. Писем не было. Прави тельство продолжает реформы. Закончили съем двух фронтов. Послезавтра начать ремонт водогрейных котлов. Снилось: вечер, мать, на столе карп, мне, кажется, пять... не больше, до четы рех одна папироса, монтень, гости.
но это после.
Теперь:12:00.
Впереди сыр, Саперави, беседа.
Впереди - горизонт, откуда движется гость,
с лица которого черт причины все смыты.
И только
первых скороговорок тени в преддверии ночи
позволяют его отличить о зеркала,
где сотворение чайки
любезно миру.
Предложение является только предлогом
выйти за пределы предложенного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21