В первый миг Лизе-Лотта даже приняла это возбуждение за веселость… Обычно он был бледен, глаза – тусклые, движения замедленные. Сейчас глаза его горели, на щеках выступили розовые пятна. Он заметался по комнате, бессмысленно перекладывая вещи с места на место. Лизе-Лотта следила за ним с тупым недоумением, прижимая к себе спящего Михеля. А Эстер, кажется, сразу поняла… И задала только один вопрос, показавшийся бессмысленным Лизе-Лотте – но сразу понятый Аароном:
– Что?!!
– Подписан приказ о ликвидации гетто.
Он сказал это так просто, что Лизе-Лотта не сразу поняла страшный смысл его слов.
И сразу перестал метаться.
Сел к столу.
Эстер подошла и села рядом.
– Когда? – спросила Эстер.
– Послезавтра.
– Сведения верные?
– Вернее некуда. Вот, я принес… Для папы с мамой. А нам не хватит, – Аарон показал два крохотных флакончика с бурым порошком.
Эстер судорожно сглотнула.
– Я не хочу, чтобы они пережили и ЭТО в свой последний час, – твердо сказал Аарон. – Я представляю, как все будет происходить, Эстер. А так – они заснут и не проснутся. Надо будет разбавить в теплой воде…
– Аарон, это грех.
– Тебе ли говорить о грехе? – усмехнулся Аарон. – И потом, убить кого-то – меньший грех, чем убить себя. Мы с тобой возьмем этот грех на себя. Или – я один… Папа и мама ничего не должны знать. Особенно папа. Пусть просто примут, как лекарство.
– Но, может быть, нам удастся как-то…
– Нет. Они убьют всех стариков, детей и больных. Тех, кто молод и еще может работать, отправят в лагерь. Но это – хуже смерти, Эстер! Если бы хватило для всех нас – я бы принес для всех…
Эстер расширившимися от ужаса глазами посмотрела на спящего Михеля.
Лизе-Лотта ждала, что Эстер закатит истерику – с визгом, рыданиями, топаньем ногами и швырянием всевозможных предметов… Как правило, небьющихся – несмотря на вспыльчивый характер, Эстер была экономна! Она обычно именно шумной истерикой реагировала на жизненные потрясения.
Но сейчас Эстер оставалась внешне спокойна.
– Дадим маме и Михелю, – сказала Эстер. – Папа все-таки мужчина… Он с его верой сумеет все принять так, как следует. Со смирением. Он не испугается. Особенно – если мамы уже не будет. Вряд ли ведь они сочтут Михеля достаточно крепким, чтобы работать в лагере. Не хочу, чтобы он видел, как будут убивать…
Аарон взял сестру за руки.
– Эстер, я надеюсь… Если Лизе-Лотта пойдет к коменданту и попросит связаться с ее дедом, скажет, что признала свои ошибки, что готова развестись и покаяться во всем… Возможно, они отпустят ее с Михелем! Не захотят связываться с Гисслером. Он – знаменитость. У него влияние в самых высоких кругах! А он – не такой же он зверь, чтобы позволить убить ее и своего внука! Тем более, теперь, когда она раскаялась и согласна на все…
– Ох, Аарон! Не поверят они в раскаяние теперь, когда известно о ликвидации!
– О ликвидации известно единицам среди нас. А они думают, что и вовсе никому. И не имеет значения, поверят они ей или нет. Они не захотят просто так убить немку, внучку знаменитого Гисслера. По крайней мере, я надеюсь, что они свяжутся с ним, а он, со своей стороны, сделает все…
Эстер и Аарон говорили так, словно Лизе-Лотты вовсе не было в комнате! О ней – как об отсутствующей. Хотя, по сути дела, она была почти что отсутствующей… И она молчала – не вмешивалась в разговор, пока Аарон не обратился к ней:
– Лизхен, ты должна встать сейчас, переодеться, расчесать волосы и пойти к коменданту. Завтра может быть поздно. У них будет слишком много дел, нужен день для подготовки… Да и твоему деду понадобится какое-то время чтобы добиться твоего освобождения.
– Я не хочу идти к коменданту. Я не хочу возвращаться к деду. Я не хочу жить без тебя, – пролепетала Лизе-Лотта, послушно поднимаясь с постели.
От долгого бездействия ноги и руки не слушались ее, а голова кружилась.
– Оденься прилично – никаких платков сверху не накручивай. Ты должна выглядеть аккуратной немкой, а не неопрятной еврейкой, – спокойно сказал Аарон, игнорируя ее слова.
– Я сейчас согрею воды, подожди. Помогу тебе вымыться, – вскочила Эстер.
– Эстер, у нас дров только на три дня! И неизвестно, где будем доставать потом… Мы не можем тратить на воду! – запротестовала Лизе-Лотта.
– Нам не нужны дрова на три дня, Лизхен, – тихо ответил Аарон. – Послезавтра мы умрем. Ты должна сейчас приложить все силы, чтобы спасти Михеля. Ты сможешь спасти его, только если спасешься сама. Без тебя он никому не нужен. Ты – немка. Хоть и осквернившая себя. Но ты можешь раскаяться и очиститься. Он – наполовину еврей. По крайней мере, все считают, что он еврей только наполовину… Ради тебя твой дед его примет. Но без тебя Мойше не нужен даже ему.
Эстер расчесала волосы Лизе-Лотты, заплела их в косы и уложила корзиночкой на затылке. Затем стащила с нее одежду и долго, сильно терла губкой, время от времени окуная губку в горячую воду. Постепенно Лизе-Лотта согрелась, онемение в теле прошло, и даже в голове прояснилось, хотя не до конца – она все еще ощущала себя отупевшей. Потом Эстер помогла ей одеться – тонкие чулки, блузка, костюм, пальто, шарфик, берет – Лизе-Лотта уже давно так не одевалась так цивилизованно. На этом пальто даже не было нашито шестиконечной желтой звезды, которую обязаны были носить все обитатели гетто – и Лизе-Лотта вместе с ними. Это пальто было слишком нарядное и Голда решила не портить его звездой… В гетто одежда служила лишь изначальной своей функции – защите от холода. Лизе-Лотта старалась натянуть на себя побольше слоев одежды, лишь бы было тепло. В этой приличной одежде ей было холодно. И как-то некомфортно. Но ни Аарон, ни Эстер даже слушать не желали ее жалоб! Аарон снова повторил ей все, что она должна сказать в комендатуре. Затем заставил и ее повторить – слово в слово, как заученный урок.
– Ты не пойдешь со мной? – жалобно спросила Эстер.
– Нет. Не могу. Ты ведь сбежала тайком от меня, потому что раскаялась и хочешь развестись, вернуться к настоящим людям, искупить свои прегрешения…
– А Михель разве не пойдет со мной?
– Нет. Ты пойдешь одна. У него слишком еврейская внешность. Они взбесятся… И потом, женщина с еврейским ребенком, просящая их о милосердии, вызовет меньше интереса и сочувствия, нежели немка, гнусно обманутая евреями. Иди, Лизхен.
Он поцеловал ее в щеку и вытолкнул из квартиры.
Больше Лизе-Лотта никогда его не видела. Она даже не успела в последний раз сказать ему, что любит… Она вообще никогда не говорила ему, что любит! Потому что считала, что любит только Джейми. Что Аарон ей – просто друг. Она поняла, что любит Аарона, когда вышла на улицу гетто, чтобы идти к коменданту. И Аарон, прощаясь, тоже не сказал ничего такого ей… Ничего такого, что говорят в книгах и в кино люди, когда прощаются навек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
– Что?!!
– Подписан приказ о ликвидации гетто.
Он сказал это так просто, что Лизе-Лотта не сразу поняла страшный смысл его слов.
И сразу перестал метаться.
Сел к столу.
Эстер подошла и села рядом.
– Когда? – спросила Эстер.
– Послезавтра.
– Сведения верные?
– Вернее некуда. Вот, я принес… Для папы с мамой. А нам не хватит, – Аарон показал два крохотных флакончика с бурым порошком.
Эстер судорожно сглотнула.
– Я не хочу, чтобы они пережили и ЭТО в свой последний час, – твердо сказал Аарон. – Я представляю, как все будет происходить, Эстер. А так – они заснут и не проснутся. Надо будет разбавить в теплой воде…
– Аарон, это грех.
– Тебе ли говорить о грехе? – усмехнулся Аарон. – И потом, убить кого-то – меньший грех, чем убить себя. Мы с тобой возьмем этот грех на себя. Или – я один… Папа и мама ничего не должны знать. Особенно папа. Пусть просто примут, как лекарство.
– Но, может быть, нам удастся как-то…
– Нет. Они убьют всех стариков, детей и больных. Тех, кто молод и еще может работать, отправят в лагерь. Но это – хуже смерти, Эстер! Если бы хватило для всех нас – я бы принес для всех…
Эстер расширившимися от ужаса глазами посмотрела на спящего Михеля.
Лизе-Лотта ждала, что Эстер закатит истерику – с визгом, рыданиями, топаньем ногами и швырянием всевозможных предметов… Как правило, небьющихся – несмотря на вспыльчивый характер, Эстер была экономна! Она обычно именно шумной истерикой реагировала на жизненные потрясения.
Но сейчас Эстер оставалась внешне спокойна.
– Дадим маме и Михелю, – сказала Эстер. – Папа все-таки мужчина… Он с его верой сумеет все принять так, как следует. Со смирением. Он не испугается. Особенно – если мамы уже не будет. Вряд ли ведь они сочтут Михеля достаточно крепким, чтобы работать в лагере. Не хочу, чтобы он видел, как будут убивать…
Аарон взял сестру за руки.
– Эстер, я надеюсь… Если Лизе-Лотта пойдет к коменданту и попросит связаться с ее дедом, скажет, что признала свои ошибки, что готова развестись и покаяться во всем… Возможно, они отпустят ее с Михелем! Не захотят связываться с Гисслером. Он – знаменитость. У него влияние в самых высоких кругах! А он – не такой же он зверь, чтобы позволить убить ее и своего внука! Тем более, теперь, когда она раскаялась и согласна на все…
– Ох, Аарон! Не поверят они в раскаяние теперь, когда известно о ликвидации!
– О ликвидации известно единицам среди нас. А они думают, что и вовсе никому. И не имеет значения, поверят они ей или нет. Они не захотят просто так убить немку, внучку знаменитого Гисслера. По крайней мере, я надеюсь, что они свяжутся с ним, а он, со своей стороны, сделает все…
Эстер и Аарон говорили так, словно Лизе-Лотты вовсе не было в комнате! О ней – как об отсутствующей. Хотя, по сути дела, она была почти что отсутствующей… И она молчала – не вмешивалась в разговор, пока Аарон не обратился к ней:
– Лизхен, ты должна встать сейчас, переодеться, расчесать волосы и пойти к коменданту. Завтра может быть поздно. У них будет слишком много дел, нужен день для подготовки… Да и твоему деду понадобится какое-то время чтобы добиться твоего освобождения.
– Я не хочу идти к коменданту. Я не хочу возвращаться к деду. Я не хочу жить без тебя, – пролепетала Лизе-Лотта, послушно поднимаясь с постели.
От долгого бездействия ноги и руки не слушались ее, а голова кружилась.
– Оденься прилично – никаких платков сверху не накручивай. Ты должна выглядеть аккуратной немкой, а не неопрятной еврейкой, – спокойно сказал Аарон, игнорируя ее слова.
– Я сейчас согрею воды, подожди. Помогу тебе вымыться, – вскочила Эстер.
– Эстер, у нас дров только на три дня! И неизвестно, где будем доставать потом… Мы не можем тратить на воду! – запротестовала Лизе-Лотта.
– Нам не нужны дрова на три дня, Лизхен, – тихо ответил Аарон. – Послезавтра мы умрем. Ты должна сейчас приложить все силы, чтобы спасти Михеля. Ты сможешь спасти его, только если спасешься сама. Без тебя он никому не нужен. Ты – немка. Хоть и осквернившая себя. Но ты можешь раскаяться и очиститься. Он – наполовину еврей. По крайней мере, все считают, что он еврей только наполовину… Ради тебя твой дед его примет. Но без тебя Мойше не нужен даже ему.
Эстер расчесала волосы Лизе-Лотты, заплела их в косы и уложила корзиночкой на затылке. Затем стащила с нее одежду и долго, сильно терла губкой, время от времени окуная губку в горячую воду. Постепенно Лизе-Лотта согрелась, онемение в теле прошло, и даже в голове прояснилось, хотя не до конца – она все еще ощущала себя отупевшей. Потом Эстер помогла ей одеться – тонкие чулки, блузка, костюм, пальто, шарфик, берет – Лизе-Лотта уже давно так не одевалась так цивилизованно. На этом пальто даже не было нашито шестиконечной желтой звезды, которую обязаны были носить все обитатели гетто – и Лизе-Лотта вместе с ними. Это пальто было слишком нарядное и Голда решила не портить его звездой… В гетто одежда служила лишь изначальной своей функции – защите от холода. Лизе-Лотта старалась натянуть на себя побольше слоев одежды, лишь бы было тепло. В этой приличной одежде ей было холодно. И как-то некомфортно. Но ни Аарон, ни Эстер даже слушать не желали ее жалоб! Аарон снова повторил ей все, что она должна сказать в комендатуре. Затем заставил и ее повторить – слово в слово, как заученный урок.
– Ты не пойдешь со мной? – жалобно спросила Эстер.
– Нет. Не могу. Ты ведь сбежала тайком от меня, потому что раскаялась и хочешь развестись, вернуться к настоящим людям, искупить свои прегрешения…
– А Михель разве не пойдет со мной?
– Нет. Ты пойдешь одна. У него слишком еврейская внешность. Они взбесятся… И потом, женщина с еврейским ребенком, просящая их о милосердии, вызовет меньше интереса и сочувствия, нежели немка, гнусно обманутая евреями. Иди, Лизхен.
Он поцеловал ее в щеку и вытолкнул из квартиры.
Больше Лизе-Лотта никогда его не видела. Она даже не успела в последний раз сказать ему, что любит… Она вообще никогда не говорила ему, что любит! Потому что считала, что любит только Джейми. Что Аарон ей – просто друг. Она поняла, что любит Аарона, когда вышла на улицу гетто, чтобы идти к коменданту. И Аарон, прощаясь, тоже не сказал ничего такого ей… Ничего такого, что говорят в книгах и в кино люди, когда прощаются навек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114