Но Лизе-Лотта не утешалась. Ради собственного ребенка она готова была пережить любую боль… Михель звал ее мамой, но все-таки он не был собственным. И, несмотря на то, что он один утомлял ее больше, чем могли бы утомить десять детей – во всяком случае, так говорила его бабушка Голда – Лизе-Лотта все равно чувствовала какую-то пустоту в сердце. И пыталась заполнить ее, возясь со всеми знакомыми малышами.
Так она и познакомилась с Куртом… Ей было двадцать два. Ему – двенадцать. Он был родным племянником профессора Отто Хофера и полковника Августа Хофера. Несмотря на то, что Отто Хофер был не медиком, а этнографом, у него с доктором Гисслером оказались какие-то общие научные интересы. И полковник Хофер их в этом поддерживал. Поэтому в дом Гисслера они приезжали вдвоем – профессор и полковник. А летом – втроем, с белокурым худеньким мальчиком Куртом, который весь год учился в закрытой военной школе для мальчиков, а летом оставить его было совершенно не с кем… Конечно, в доме профессора была прислуга. Но полковник был против того, чтобы оставлять мальчика с прислугой. Говорил, будто горничная и кухарка непременно «развратят его». Когда Аарон выразил сомнение, заметив, что мальчик еще слишком мал для разврата, полковник Хофер долго смеялся и объяснил, что он имел в виду не сексуальный разврат, а то, что добродушные женщины будут излишне ласковы с мальчиком, позволят ему нарушать дисциплину, тогда как сам полковник был сторонником воспитания детей в старой прусской традиции, подразумевавшей самую жесткую дисциплину! Профессор Хофер поддерживал полковника Хофера во всем, что касалось воспитания племянника. Отто Хофер был помешан на древних германцах. Особенно на величии германцев во времена Зигфрида, которые – времена, а не германцев, хотя и германцев во главе с Зигфридом тоже! – все прочие люди считали почему-то «мифическими». Но для профессора Отто Хофера оные времена были самым что ни на есть реальным, причем – недавним прошлым. И из племянника он мечтал вырастить «нового Зигфрида». Полковник Хофер к Зигфриду относился равнодушно, потому фантазии профессора относительно возрождения древней расы считал блажью. Но, поскольку, в результате, взгляды на методы воспитания мальчика у них совпадали, они не особенно спорили, кем же должен стать Курт: прусским солдатом прошлого века или древним германским воином.
В любой день, включая праздники, Курт вставал в шесть утра, с солдатской быстротой умывался холодной водой, одевался и застилал кровать. Полковник Хофер сам приходил проверять и, если Курт чего-то не успевал или же делал недостаточно аккуратно, полковник назначал ему наказание: от лишения пищи до порки. Затем следовала гимнастика, пробежка, холодный душ, переодевание и завтрак. После – уроки с дядюшкой-профессором: даже на каникулах не следовало отлынивать от занятий. Обед. Час на отдых. Снова гимнастика и пробежка, или катание верхом. Физическому развитию ребенка уделялось внимания куда больше, чем интеллектуальному. Учили его больше всего тому, что могло пригодиться будущему офицеру. Если за день Курту в числе наказаний назначалось лишение еды, то лишался он ужина: полковник считал, что завтракать и обедать солдату необходимо, а ужин – это уже роскошь. Если в числе наказаний назначалась порка, она проводилась перед сном, чтобы не нарушать привычный распорядок дня. Полковник Хофер составил целый регистрик, за какие проступки какое полагается наказание: сколько ударов, по голой заднице или поверх штанов, и каким предметом – тростью, ремнем, охотничьим хлыстом или – в случаях вопиющих – проволочной плеткой, которую сам же Август и сплел. Проволочная плетка символизировала собой шпицрутены, применявшиеся в качестве наказания в прусской армии.
Когда Лизе-Лотта узнала обо всем этом, она была потрясена до глубины души. Она даже спать не смогла и встала среди ночи, чтобы пойти к мальчику, хотя прекрасно знала, что дед не одобрил бы ее вмешательства в чужие дела, а это было именно вмешательством… Но в тех случаях, когда дело касалось обиженных детей, Лизе-Лотте было совершенно безразлично, что скажет об этом кто бы то ни было, включая даже дедушку. Так же было и летом 1942 года, во время празднования свадьбы Гогенцоллернов, когда она помогла этой девочке, сиротке Анхелике, воспитаннице Хельмута фон Далау… Она не могла видеть, как страдает малышка. И вмешалась. Хотя сама к тому времени была в положении наихудшем из возможных. А страдания пятнадцатилетней Анхелики из-за испорченного костюма никак не могла сравниться со страданиями регулярно истязаемого двенадцатилетнего мальчика!
Лето 1932 года Лизе-Лотта, Аарон и Михель провели в доме Фридриха Гисслера. Аарон и доктор Гисслер ставили какие-то важные эксперименты, что-то связанное с кровью… Аарон должен был находиться в лаборатории неотлучно на протяжении нескольких месяцев, а Лизе-Лотта и малыш соскучились и приехали к нему. Почти одновременно с ними в доме Гисслера появились и братья Хофер с племянником. Мальчик показался Лизе-Лотте миленьким и благовоспитанным, только слишком уж замкнутым… Но она даже заподозрить не могла, что веселый и галантный полковник Август Хофер так измывается над своим двенадцатилетним племянником! А утонченный и нервный профессор Отто Хофер полностью его в этом поддерживает.
Дня через три после их приезда, как-то вечером Аарон поднялся в их комнаты на третьем этаже очень расстроенный. Он ничего не говорил – а Лизе-Лотта не спрашивала, уверенная, что плохое настроение мужа связано с какой-то неудачей в ходе эксперимента. Единственное, что удивило ее: Аарон всегда был очень нежен с Михелем, но в этот вечер превзошел самого себя – он буквально ни на миг не спускал мальчика с рук, с того самого момента, как шагнул через порог и подхватил в объятия хохочущего сына! Аарон так и ходил по комнате с Михелем на руках, шептался с ним, хихикал, беспрерывно целовал в шейку и затылок, заставляя мальчишку ежиться от щекотки. Потом пошел купать его, потом укладывал – тоже дольше обычного, что-то читал ему вслух, и даже когда Михель заснул – продолжал сидеть рядом с кроваткой, глядя на спящего мальчика. А потом, уже в постели, Аарон сказал Лизе-Лотте:
– Сегодня мне пришлось оказывать медицинскую помощь Курту. Он потерял сознание во время порки, которую производил его дядя-полковник. Представь себе: этот тип, который играл для тебя на рояле и так славно пел старинные баллады, запорол двенадцатилетнего мальчишку до потери сознания. Охотничьим хлыстом. Знаешь, такой длинный, черный, из обтянутого кожей прута.
– Боже! – ахнула Лизе-Лотта. – Он что, психопат?
– Хуже. Он даже не получает от этого удовольствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Так она и познакомилась с Куртом… Ей было двадцать два. Ему – двенадцать. Он был родным племянником профессора Отто Хофера и полковника Августа Хофера. Несмотря на то, что Отто Хофер был не медиком, а этнографом, у него с доктором Гисслером оказались какие-то общие научные интересы. И полковник Хофер их в этом поддерживал. Поэтому в дом Гисслера они приезжали вдвоем – профессор и полковник. А летом – втроем, с белокурым худеньким мальчиком Куртом, который весь год учился в закрытой военной школе для мальчиков, а летом оставить его было совершенно не с кем… Конечно, в доме профессора была прислуга. Но полковник был против того, чтобы оставлять мальчика с прислугой. Говорил, будто горничная и кухарка непременно «развратят его». Когда Аарон выразил сомнение, заметив, что мальчик еще слишком мал для разврата, полковник Хофер долго смеялся и объяснил, что он имел в виду не сексуальный разврат, а то, что добродушные женщины будут излишне ласковы с мальчиком, позволят ему нарушать дисциплину, тогда как сам полковник был сторонником воспитания детей в старой прусской традиции, подразумевавшей самую жесткую дисциплину! Профессор Хофер поддерживал полковника Хофера во всем, что касалось воспитания племянника. Отто Хофер был помешан на древних германцах. Особенно на величии германцев во времена Зигфрида, которые – времена, а не германцев, хотя и германцев во главе с Зигфридом тоже! – все прочие люди считали почему-то «мифическими». Но для профессора Отто Хофера оные времена были самым что ни на есть реальным, причем – недавним прошлым. И из племянника он мечтал вырастить «нового Зигфрида». Полковник Хофер к Зигфриду относился равнодушно, потому фантазии профессора относительно возрождения древней расы считал блажью. Но, поскольку, в результате, взгляды на методы воспитания мальчика у них совпадали, они не особенно спорили, кем же должен стать Курт: прусским солдатом прошлого века или древним германским воином.
В любой день, включая праздники, Курт вставал в шесть утра, с солдатской быстротой умывался холодной водой, одевался и застилал кровать. Полковник Хофер сам приходил проверять и, если Курт чего-то не успевал или же делал недостаточно аккуратно, полковник назначал ему наказание: от лишения пищи до порки. Затем следовала гимнастика, пробежка, холодный душ, переодевание и завтрак. После – уроки с дядюшкой-профессором: даже на каникулах не следовало отлынивать от занятий. Обед. Час на отдых. Снова гимнастика и пробежка, или катание верхом. Физическому развитию ребенка уделялось внимания куда больше, чем интеллектуальному. Учили его больше всего тому, что могло пригодиться будущему офицеру. Если за день Курту в числе наказаний назначалось лишение еды, то лишался он ужина: полковник считал, что завтракать и обедать солдату необходимо, а ужин – это уже роскошь. Если в числе наказаний назначалась порка, она проводилась перед сном, чтобы не нарушать привычный распорядок дня. Полковник Хофер составил целый регистрик, за какие проступки какое полагается наказание: сколько ударов, по голой заднице или поверх штанов, и каким предметом – тростью, ремнем, охотничьим хлыстом или – в случаях вопиющих – проволочной плеткой, которую сам же Август и сплел. Проволочная плетка символизировала собой шпицрутены, применявшиеся в качестве наказания в прусской армии.
Когда Лизе-Лотта узнала обо всем этом, она была потрясена до глубины души. Она даже спать не смогла и встала среди ночи, чтобы пойти к мальчику, хотя прекрасно знала, что дед не одобрил бы ее вмешательства в чужие дела, а это было именно вмешательством… Но в тех случаях, когда дело касалось обиженных детей, Лизе-Лотте было совершенно безразлично, что скажет об этом кто бы то ни было, включая даже дедушку. Так же было и летом 1942 года, во время празднования свадьбы Гогенцоллернов, когда она помогла этой девочке, сиротке Анхелике, воспитаннице Хельмута фон Далау… Она не могла видеть, как страдает малышка. И вмешалась. Хотя сама к тому времени была в положении наихудшем из возможных. А страдания пятнадцатилетней Анхелики из-за испорченного костюма никак не могла сравниться со страданиями регулярно истязаемого двенадцатилетнего мальчика!
Лето 1932 года Лизе-Лотта, Аарон и Михель провели в доме Фридриха Гисслера. Аарон и доктор Гисслер ставили какие-то важные эксперименты, что-то связанное с кровью… Аарон должен был находиться в лаборатории неотлучно на протяжении нескольких месяцев, а Лизе-Лотта и малыш соскучились и приехали к нему. Почти одновременно с ними в доме Гисслера появились и братья Хофер с племянником. Мальчик показался Лизе-Лотте миленьким и благовоспитанным, только слишком уж замкнутым… Но она даже заподозрить не могла, что веселый и галантный полковник Август Хофер так измывается над своим двенадцатилетним племянником! А утонченный и нервный профессор Отто Хофер полностью его в этом поддерживает.
Дня через три после их приезда, как-то вечером Аарон поднялся в их комнаты на третьем этаже очень расстроенный. Он ничего не говорил – а Лизе-Лотта не спрашивала, уверенная, что плохое настроение мужа связано с какой-то неудачей в ходе эксперимента. Единственное, что удивило ее: Аарон всегда был очень нежен с Михелем, но в этот вечер превзошел самого себя – он буквально ни на миг не спускал мальчика с рук, с того самого момента, как шагнул через порог и подхватил в объятия хохочущего сына! Аарон так и ходил по комнате с Михелем на руках, шептался с ним, хихикал, беспрерывно целовал в шейку и затылок, заставляя мальчишку ежиться от щекотки. Потом пошел купать его, потом укладывал – тоже дольше обычного, что-то читал ему вслух, и даже когда Михель заснул – продолжал сидеть рядом с кроваткой, глядя на спящего мальчика. А потом, уже в постели, Аарон сказал Лизе-Лотте:
– Сегодня мне пришлось оказывать медицинскую помощь Курту. Он потерял сознание во время порки, которую производил его дядя-полковник. Представь себе: этот тип, который играл для тебя на рояле и так славно пел старинные баллады, запорол двенадцатилетнего мальчишку до потери сознания. Охотничьим хлыстом. Знаешь, такой длинный, черный, из обтянутого кожей прута.
– Боже! – ахнула Лизе-Лотта. – Он что, психопат?
– Хуже. Он даже не получает от этого удовольствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114