Любопытно также, что дурацкое словосочетание «работать не за страх, а за совесть» совершенно никакого отношения к реальной жизни не имеет. Вы бы, господа, сперва посмотрели, что значит — работать за страх, а потом бы уже рассуждали насчёт совести.
Можно было бы предполагать, что и с Ильёй Игоревичем решили поиграть в эту интересную игру. Только вот не складывалось. Сразу по нескольким каналам к нему пришла информация, что дело затеялось нешуточное, что увольнение гарантировано. И это ещё самый благоприятный исход. А вообще надо ожидать справедливого и беспристрастного суда по целому набору статей.
За Еропкиным стоял прямо-таки удивительный букет сволочей. Поддержка, которой гад пользовался в Москве, была из ряда вон.
С арифметикой Илья Игоревич обходился неплохо, два и два сложил тут же. Только удивился, почему втравивший его в эту историю Федор Фёдорович ни разу и не позвонил. Пусть не розой и не гладиолусом, но уж скромным левкоем в этом самом букете он был…
Пришлось звонить самому. Дозвонился, впрочем, с первого раза.
— Здоровье как? — мрачно спросил Федор Фёдорович. — Там же плохо? Хоть сказал бы, в какой больнице лежишь. Я прилечу послезавтра. Дня через четыре, в крайнем случае. Навещу.
Илья Игоревич намёк понял. В ведомственную больницу не лёг, выбрал обычную районную и скромно разместился в двухместной палате кардиологического отделения.
Назавтра Федор Фёдорович не прилетел, послезавтра тоже. Вместо него на этаже появился лениво фланирующий тип в больничной пижаме и с цепкими глазками, а у ворот Илья Игоревич профессиональным взглядом зафиксировал машину наружки. Взятая под надлежащий контроль городская прокуратура явно не собиралась разжимать челюсти.
Дня через четыре зашла сестричка, принесла градусник и вечерние таблетки, аккуратно завёрнутые в бумажку. Илья Игоревич бумажку прочёл, подчёркнутую ключевую фразу опознал и собрался за десять минут.
Илью Игоревича вывели чёрным ходом, посадили в машину, привезли в аэропорт, в самолёте вручили чистый паспорт на его имя с проставленной визой во Францию. А в иллюминатор он разглядел нечто вроде мужской фигуры в сером костюме, которая не то махала ему рукой, не то отдавала честь.
Беду никогда не надо называть по имени. Потому что стоит только это сделать, как она придёт в твой дом, развалится в кресле по-свойски, набухает в миску салатов и потянется к хозяйскому коньяку.
Илья Игоревич поутру поселился в гостинице «Норманди», неподалёку от Лувра, побродил по Рю Риволи, зашёл в сад Тюильри, оттуда выбрался на Пляс де ля Конкорд, прогулялся по Елисейским полям, где перекусил, убедился, что выданная ему пластиковая карточка прекрасно работает, вернулся в гостиницу и решил вздремнуть. Потому что смертельно устал и здорово надергался. Даже неожиданная европейская свобода не слишком вдохновляла.
Уснул. Но проснулся быстро, примерно через час. Во рту был какой-то странный вкус. Открыв глаза, Илья Игоревич увидел на подушке большое чёрное пятно.
Кровь из носа лилась, как из крана. Он добежал до туалета, намочил полотенце, накрыл лицо, плотно прижимая холодную ткань к носу. Не помогло. Ярко-красные следы тянулись по всему номеру. Тогда он, захлёбываясь солёным, набрал телефонный номер.
Врач появился быстро, окинул взглядом номер, изменился в лице…
Через короткое время Илья Игоревич оказался в больничной палате. От питерской палаты она отличалась, безусловно, в лучшую сторону. Только там он был здоровым симулянтом, косившим от применения к нему меры пресечения, а здесь — без двух минут инсультником, прикреплённым проводами к десятку разнообразных медицинских приборов.
Но обошлось. Через двенадцать дней Илью Игоревича, слабого и одурманенного лекарствами, выпустили на залитую солнцем парижскую улицу, где его поджидала машина с водителем. По-русски водитель ни слова не понимал, Илья Игоревич, в свою очередь, не знал французского, поэтому часовая дорога прошла в молчании, заполненном летящим из динамиков голосом Люка Мервиля.
Федор Фёдорович поджидал Илью Игоревича в квартирке с маленькой гостиной и одной спальней. Они обнялись.
— Как ты? — спросил Федор Фёдорович.
— Лучше. Только спать всё время хочется. Слабость ужасная. Можете объяснить, что происходит?
— Интриги, — туманно ответил Федор Фёдорович. — Тайны мадридского двора.
— Ну и что мне теперь делать?
— Пока поживи здесь. Мы эту историю должны скоро закончить. Дело-то практически развалилось, у них на тебя ничего нет. Если бы Еропкин не активничал, вообще бы ничего не было. Мы его чуток приструнили, так что он затих. Но надо все закрыть официально.
— А почему вообще всё началось? Это же вы его обратно поставили. Не могли сказать, чтобы не активничал?
— Я же говорю — интриги. Я тогда ошибку, наверное, сделал. Про то, что я тебя просил помочь Терьяну, никому не сказал. А когда всё случилось и Еропкина вернули на место, он заехал в Москву и пожаловался в «Инфокаре», что на него давят. Меня в этот момент в Москве не было. Ну, ему и дали зелёный свет, да ещё помогли малость. Так вот все и получилось. Да и ты мне поздновато позвонил, уже никак было не остановить. Ну да ничего… Париж — не самое плохое место для поправки здоровья. Месяца два поживёшь тут. На карточку тебе сбросили тридцать тысяч. Должно хватить. Надо будет — звони. Но только если что со здоровьем или если деньги кончатся. А так я тебя сам найду.
Илья Игоревич из этой беседы уяснил важную вещь. Федор Фёдорович к его бедам причастен не был, и вполне можно рассчитывать на его помощь. Кроме того, слова Федора Фёдоровича однозначно свидетельствовали, что инфокаровское начальство пустило под нож не конкретного Илью Игоревича, а некоего неизвестного им врага, вознамерившегося испортить жизнь одному из легиона директоров, ежечасно кующему для «Инфокара» деньги. Так что произошла досадная ошибка, которая будет исправлена. Еропкину более не позволят гнобить Илью Игоревича. А от него, в свою очередь, требуется побыстрее забыть про Еропкина.
И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим.
А кто не послушается, тому спокойно отвернут голову.
Два месяца превратились в три с половиной, но зато на Родину Илья Игоревич возвращался на частном самолётике «Фалькон» с обслугой из швейцарцев. Кроме него и Федора Фёдоровича, в самолёте был ещё пассажир — рыжий, усатый, с жёлтыми тигриными глазами.
— Илларион Георгиевич, — представился пассажир. — Можно просто Ларри. Приношу вам свои извинения за доставленные неприятности. Я слишком поздно узнал, что вы знакомы с нашим другом Фёдором Фёдоровичем. Я специально прилетел вместе с ним, чтобы извиниться лично. Хотя и понимаю, что никакие извинения, тем более деньги, не могут загладить причинённый вам вред.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126