Вы что? Это непартийное в данном случае выражение. Есть некоторое недопонимание, но противоречий – никаких.
– Дело не в словах. Обком плохо руководит газетой, не помогает коллективу редакции, не доверяет ему, а иногда и просто мешает. Корреспонденция Лесного о Синевском леспромхозе одобрена всем коллективом. А Сергей Иванович сбегал с ней к вам, товарищ Топольков, вы ее забраковали.
– Могу аргументировать свое решение, – перебил Топольков.
– Но самое главное, – словно не расслышав, продолжал Полуяров, – это наши, внутриредакционные неполадки. А главный из них – неумение товарища Копытова руководить, воспитывать. Редактор бросается из одной крайности в другую, то либеральничает, то доходит почти до самодурства, как это было с увольнением Лесного.
– Что верно, то верно, – натянуто улыбнулся Копытов Тополькову. Секретарь обкома понимающе кивнул.
– Редактор оторвался от коллектива, работает в одиночку, никому и ни в чем не доверяет. Чрезмерная, доходящая до трусости, осторожность, отсутствие собственного мнения, стремление застраховать себя от острой борьбы с недостатками стали определяющими чертами Копытова как редактора. Бесконечные сомнения, опасения, согласования, увязывания и прочие манипуляции со статьями, одобренными коллективом, лишили газету боевого, наступательного духа. Со страниц «Смены» исчезла настоящая, принципиальная критика. В столе редактора нашло вечный покой много статей. Проделано это с ведома товарища Тополькова. Он больше доверяет редактору, чем редакции.
Лицо Копытова беспрестанно менялось. Он то пробовал улыбаться, то пожимал плечами, то удивленно взглядывал на Полуярова, то кивал в знак согласия. Но чем дальше говорил Полуяров, тем реже поднимал голову редактор. Топольков, не отрываясь, писал в блокноте. Полуяров выступал неторопливо, хотя от волнения не узнавал своего голоса:
– Теперь о некотором недопонимании или противоречиях между редакцией и обкомом, – продолжал Полуяров. – Обком давно осведомлен о наших бедах, но не принимает никаких мер. Руководство газетой он подменил мелочной опекой, ненужным вмешательством в будни редакции. На сигналы коммунистов обком не обращает никакого внимания.
Полуяров сел и сразу спохватился, что сказал не все: забыл упомянуть о собственной нерешительности, о том, что давно надо было поставить вопрос о редакторе прямо и резко. Он нервничал и часто вытирал платком пот, выступающий на лбу между бровями, часто менял позу, словно сидел на неудобном стуле.
– Нельзя не согласиться с некоторыми отдельными замечаниями Павла Павловича, – глубокомысленно начал Николай Рогов. – Но никаких противоречий с обкомом нет и быть не может. В редакции сколотилась группа недовольных, возглавляемая товарищем Полуяровым, и подняла шум. Ну, что сказать о редакторе? Иногда, правда, Сергей Иванович бывает несколько крут. Лесного, может быть, и не следовало бы увольнять. Пользуясь присутствием товарища Тополькова, замечу, что обком действительно уделяет газете мало внимания.
В перерыв к Валентину подошел Топольков и озабоченно проговорил:
– С вами неправильно решили. Завтра зайдите ко мне для беседы. А собрание идет хорошо. Критика острая, принципиальная, невзирая на лица. Чувствуется, что собрание будет поворотом в сторону резкого улучшения качества газеты.
– У нас таких собраний было немало, – ответил Валентин, – но поворотов в сторону улучшения пока не видно.
– Унывать не стоит, – Топольков похлопал Валентина по плечу. – Посоветуемся и что-нибудь придумаем.
Больше всего Полуяров боялся за выступление Валентина: парень обижен, взвинчен, может сгоряча что-нибудь не то сказать. Но опасения оказались напрасными. Валентин часто заглядывал в блокнот, не торопился, говорил сдержанно, хотя откинутая корочка блокнота чуть дрожала. Лишь в конце выступления он разнервничался:
– Наш редактор утратил облик советского руководителя. Он – главный виновник создавшегося положения. Нам надоело быть пешками, которым не разрешается иметь своего мнения, нам не хочется думать и писать по-копытовски.
Когда встала Лариса, порозовевшая, с прищуренными глазами, Полуяров решил, что ее выступление будет самым резким.
– Товарищ Копытов, – раздраженно начала она, – наплевательски относится к коллективу. Не первый раз мы говорим об этом. И на партийных собраниях, и на летучках все разговоры сводятся к тому, что наш редактор потерял облик советского руководителя. Его надо снимать с работы. Ведь он по-прежнему считает, что его безобразия – это всего-навсего ряд недостатков. Он уверен, что коллектив не может подчинить его своей воле, что найдется рука, которая защитит Сергея Ивановича от любой критики.
– Давайте спокойнее, – сказал Топольков.
– А мы не можем спокойнее! Мы не хотим быть спокойными! У нас беспокойная профессия. Для нас успокоиться – значит засохнуть, охладеть, писать не статьи, а докладные.
– Докладные – тоже дело полезное, – пошутил Копытов.
– А вы не шутите… Вот товарища Копытова и любят в обкоме за спокойствие. Таких с работы не увольняют. Они спокойные, они никого не трогают. – Лариса передохнула. – Самое опасное для редактора – перестраховка. Зажать критику в кулак, критиковать только комендантов общежитий да продавцов, выполнять задачи газеты формально, согласовывать, утрясать, а не выступать со статьями – вот чем руководствуется товарищ Копытов.
– Разрешите? – Топольков встал, положил руку с блокнотом на стол и посмотрел в потолок. – Суждения товарищей в части плохого качества газеты справедливы. Справедливо и то замечание, что обком не уделял газете достаточного внимания. – Он пожевал губами, озабоченно склонил голову набок. – Нехорошее впечатление произвело на меня лично выступление товарищей Полуярова и вот вас… – Топольков показал на Ларису подбородком. – Очень несамокритичные выступления, нервозные, я бы сказал. Критикуя, некоторые товарищи забывают о том, что газете положено и что не положено. Забывают свое место. Нельзя.
Затем к столу вышел Копытов, виноватый, смущенный, с доброй улыбкой на раскрасневшемся лице.
– Согласен, – горячо произнес он, приложив руку к груди и чуть наклонившись. – Правильно подметили мои недостатки. И возражать не буду. Ошибок у кого не бывает? Было бы желание бороться с ними. А у нашего коллектива есть такое желание. Я приложу все усилия…
«Сейчас начнется главное, – подумал Полуяров. – Сейчас я такое скажу… и в чем только меня после этого не обвинят! Неприятно, но надо. Раз решил принципиальным быть, будь готов к неприятностям».
Правая рука не поднималась, налилась тяжестью.
– Какие будут предложения?
– Я предлагаю, – сказал Полуяров, – вынести товарищу Копытову строгий выговор и просить бюро обкома комсомола снять его с работы как несправившегося.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
– Дело не в словах. Обком плохо руководит газетой, не помогает коллективу редакции, не доверяет ему, а иногда и просто мешает. Корреспонденция Лесного о Синевском леспромхозе одобрена всем коллективом. А Сергей Иванович сбегал с ней к вам, товарищ Топольков, вы ее забраковали.
– Могу аргументировать свое решение, – перебил Топольков.
– Но самое главное, – словно не расслышав, продолжал Полуяров, – это наши, внутриредакционные неполадки. А главный из них – неумение товарища Копытова руководить, воспитывать. Редактор бросается из одной крайности в другую, то либеральничает, то доходит почти до самодурства, как это было с увольнением Лесного.
– Что верно, то верно, – натянуто улыбнулся Копытов Тополькову. Секретарь обкома понимающе кивнул.
– Редактор оторвался от коллектива, работает в одиночку, никому и ни в чем не доверяет. Чрезмерная, доходящая до трусости, осторожность, отсутствие собственного мнения, стремление застраховать себя от острой борьбы с недостатками стали определяющими чертами Копытова как редактора. Бесконечные сомнения, опасения, согласования, увязывания и прочие манипуляции со статьями, одобренными коллективом, лишили газету боевого, наступательного духа. Со страниц «Смены» исчезла настоящая, принципиальная критика. В столе редактора нашло вечный покой много статей. Проделано это с ведома товарища Тополькова. Он больше доверяет редактору, чем редакции.
Лицо Копытова беспрестанно менялось. Он то пробовал улыбаться, то пожимал плечами, то удивленно взглядывал на Полуярова, то кивал в знак согласия. Но чем дальше говорил Полуяров, тем реже поднимал голову редактор. Топольков, не отрываясь, писал в блокноте. Полуяров выступал неторопливо, хотя от волнения не узнавал своего голоса:
– Теперь о некотором недопонимании или противоречиях между редакцией и обкомом, – продолжал Полуяров. – Обком давно осведомлен о наших бедах, но не принимает никаких мер. Руководство газетой он подменил мелочной опекой, ненужным вмешательством в будни редакции. На сигналы коммунистов обком не обращает никакого внимания.
Полуяров сел и сразу спохватился, что сказал не все: забыл упомянуть о собственной нерешительности, о том, что давно надо было поставить вопрос о редакторе прямо и резко. Он нервничал и часто вытирал платком пот, выступающий на лбу между бровями, часто менял позу, словно сидел на неудобном стуле.
– Нельзя не согласиться с некоторыми отдельными замечаниями Павла Павловича, – глубокомысленно начал Николай Рогов. – Но никаких противоречий с обкомом нет и быть не может. В редакции сколотилась группа недовольных, возглавляемая товарищем Полуяровым, и подняла шум. Ну, что сказать о редакторе? Иногда, правда, Сергей Иванович бывает несколько крут. Лесного, может быть, и не следовало бы увольнять. Пользуясь присутствием товарища Тополькова, замечу, что обком действительно уделяет газете мало внимания.
В перерыв к Валентину подошел Топольков и озабоченно проговорил:
– С вами неправильно решили. Завтра зайдите ко мне для беседы. А собрание идет хорошо. Критика острая, принципиальная, невзирая на лица. Чувствуется, что собрание будет поворотом в сторону резкого улучшения качества газеты.
– У нас таких собраний было немало, – ответил Валентин, – но поворотов в сторону улучшения пока не видно.
– Унывать не стоит, – Топольков похлопал Валентина по плечу. – Посоветуемся и что-нибудь придумаем.
Больше всего Полуяров боялся за выступление Валентина: парень обижен, взвинчен, может сгоряча что-нибудь не то сказать. Но опасения оказались напрасными. Валентин часто заглядывал в блокнот, не торопился, говорил сдержанно, хотя откинутая корочка блокнота чуть дрожала. Лишь в конце выступления он разнервничался:
– Наш редактор утратил облик советского руководителя. Он – главный виновник создавшегося положения. Нам надоело быть пешками, которым не разрешается иметь своего мнения, нам не хочется думать и писать по-копытовски.
Когда встала Лариса, порозовевшая, с прищуренными глазами, Полуяров решил, что ее выступление будет самым резким.
– Товарищ Копытов, – раздраженно начала она, – наплевательски относится к коллективу. Не первый раз мы говорим об этом. И на партийных собраниях, и на летучках все разговоры сводятся к тому, что наш редактор потерял облик советского руководителя. Его надо снимать с работы. Ведь он по-прежнему считает, что его безобразия – это всего-навсего ряд недостатков. Он уверен, что коллектив не может подчинить его своей воле, что найдется рука, которая защитит Сергея Ивановича от любой критики.
– Давайте спокойнее, – сказал Топольков.
– А мы не можем спокойнее! Мы не хотим быть спокойными! У нас беспокойная профессия. Для нас успокоиться – значит засохнуть, охладеть, писать не статьи, а докладные.
– Докладные – тоже дело полезное, – пошутил Копытов.
– А вы не шутите… Вот товарища Копытова и любят в обкоме за спокойствие. Таких с работы не увольняют. Они спокойные, они никого не трогают. – Лариса передохнула. – Самое опасное для редактора – перестраховка. Зажать критику в кулак, критиковать только комендантов общежитий да продавцов, выполнять задачи газеты формально, согласовывать, утрясать, а не выступать со статьями – вот чем руководствуется товарищ Копытов.
– Разрешите? – Топольков встал, положил руку с блокнотом на стол и посмотрел в потолок. – Суждения товарищей в части плохого качества газеты справедливы. Справедливо и то замечание, что обком не уделял газете достаточного внимания. – Он пожевал губами, озабоченно склонил голову набок. – Нехорошее впечатление произвело на меня лично выступление товарищей Полуярова и вот вас… – Топольков показал на Ларису подбородком. – Очень несамокритичные выступления, нервозные, я бы сказал. Критикуя, некоторые товарищи забывают о том, что газете положено и что не положено. Забывают свое место. Нельзя.
Затем к столу вышел Копытов, виноватый, смущенный, с доброй улыбкой на раскрасневшемся лице.
– Согласен, – горячо произнес он, приложив руку к груди и чуть наклонившись. – Правильно подметили мои недостатки. И возражать не буду. Ошибок у кого не бывает? Было бы желание бороться с ними. А у нашего коллектива есть такое желание. Я приложу все усилия…
«Сейчас начнется главное, – подумал Полуяров. – Сейчас я такое скажу… и в чем только меня после этого не обвинят! Неприятно, но надо. Раз решил принципиальным быть, будь готов к неприятностям».
Правая рука не поднималась, налилась тяжестью.
– Какие будут предложения?
– Я предлагаю, – сказал Полуяров, – вынести товарищу Копытову строгий выговор и просить бюро обкома комсомола снять его с работы как несправившегося.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62