Подобно молодому растению, безмолвно
и робко развивающемуся, но вдруг начинающему полнее дышать и
буйно расти, как будто в час свершившегося чуда ему открылся
закон собственного образа и отныне оно устремляет все свои силы
на исполнение этого закона, - подобно этому и Иозеф, едва рука
волшебника прикоснулась к нему, быстро и стремительно начал
набирать силы, напряг их, сразу ощутив себя изменившимся, буйно
растущим, живо воспринимая новые гармонии и новые диссонансы с
внешним миром. В иные часы, на уроках музыки, латыни,
математики, он мог решать задачи, до которых его сверстникам
было еще далеко, мнил себя способным свершить необычайное, и в
то же время в другие часы забывал все на свете, с какой-то
неведомой ранее нежностью и самоотдачей погружался в мечты,
слушал дождь и ветер, не отрываясь смотрел на бегущие воды реки
или разглядывал цветок, ничего не понимая, все угадывая,
охваченный любопытством, волей к пониманию, влекомый от
собственного "я" - к ближнему, к миру, к тайне и таинству, к
мучительно прекрасной игре явлений.
Так, родившись внутри и разрастаясь до встречи и взаимного
подтверждения внутреннего и внешнего, свершилось призвание
Кнехта в кристально чистом виде. Он прошел все его ступени,
вкусил все его счастье, изведал псе его страхи. Благородный
процесс не был нарушен нескромными вторжениями,
преждевременными открытиями, - то была предыстория, юность
всякого подлинно благородного ума; в гармоничном согласии
трудились и росли навстречу друг другу - то, что было внутри,
и то, что должно было прийти извне. Когда же в конце этого
процесса Кнехт осознал свое положение и свою внешнюю судьбу,
когда учителя стали обращаться с ним, как с равным, даже как с
почетным гостем, который с минуты па минуту должен уйти, а
сверстники стали смотреть на него полудивясь, нолузавидуя,
когда кое-кто уже начал избегать его, относиться с подозрением,
а некоторые противники с издевкой, даже с ненавистью, когда
друзья стали все дальше отдаляться и покидать его, - тогда в
душе его такой же процесс отрыва и уединения давно уже
завершился. Теперь учителя все более и более превращались в
товарищей, прежние друзья - в спутников, отставших на каком-то
отрезке пути, теперь он ни в школе, ни в городке уже не находил
себе равных, чувствовал себя не на месте, ибо все было
пронизано каким-то скрытым умиранием, флюидом уже миновавшего,
нереального. Все стало чем-то преходящим, похожим на изношенное
платье, из которого он уже давно вырос. И это вырастание из
такой гармоничной и любимой родины, отход от ставшей чужой и
несозвучной ему формы жизни, эта прерываемая часами наивысшего
блаженства пеняющим чувством собственного достоинства жизнь
человека, уже прощающегося, уже отозванного, в конце концов
превратилась для него в муку, в невыносимый гнет и страдания,
ибо все уже покинуло его. А вдруг это он сам покинул все? Вдруг
он сам виновен в этом отчуждении, в умирании такого привычного
и милого его сердцу мира, виновны его честолюбие, высокомерие,
его измена, малая любовь его. Ведь среди мук, что приносит с
собой подлинное призвание, - эти наигорчайшие. Тот, кто
приемлет его, приемлет не только дар, не только приказ, но и
некоторую долю вины, как это бывает с солдатом, которого
вызвали из строя, где он стоял рядом с другими, и назначили
офицером, и такое назначение тем справедливее, чем большим
чувством вины, даже нечистой совести он расплачивается за это
перед товарищами.
Впрочем, на долю Кнехта выпало счастье пережить этот
процесс без всяких помех и в полном неведении: когда
педагогический совет сообщил ему об отличии и скором его
переводе в школу элиты, то в первое мгновение он был поражен,
но уже в следующее эта новость, обрушившаяся на него столь
неожиданно, представилась ему как нечто давно известное и
ожидаемое. Только тогда он вспомнил, что уже несколько недель
ему как насмешку бросали вслед: "electus" или "элитный
мальчик". Он, правда, слышал эти слова, но больше краем уха, и
воспринимал их именно только как насмешку. Не "избранником"
хотели его назвать, а как бы кричали: "Эй ты, что в высокомерии
воображаешь, что ты electus!" Порой он тяжко страдал от
подобных взрывов чувства отчуждения между собой и своими
товарищами, сам же на себя никогда не смотрел как на
"избранника", в своем призвании он не видел повышения в ранге,
для него оно прозвучало как внутренний оклик и ободрение. И все
же, несмотря ни на что, разве он не знал этого прежде, не
предчувствовал, не ощущал тысячу раз? И вот оно созрело, его
восторги подтверждены и узаконены, муки его не были напрасны,
невыносимо тесное старое платье можно наконец сбросить, для
него уже готово новое.
С принятием в элиту жизнь Кнехта оказалась как бы
пересаженной в другую сферу, первый решающий шаг в его развитии
был сделан. Отнюдь не у всех учеников элиты официальный перевод
совпадает с внутренним ощущением призвания. Подобное совпадение
- благо, или, говоря банально, счастливый случай. Жизнь того,
с кем это происходит, имеет определенное преимущество, как
жизнь тех людей, которые благодаря счастливому случаю наделены
особыми телесными или душевными качествами. Правда, большинство
учеников элиты, даже почти все, воспринимают свое избрание как
великое счастье, как некое отличие, которым они гордятся,
многие из них задолго до этого горячо жаждали его. И все же
переход из обычной, родной школы в школы Касталии большинство
избранных переживает куда тяжелей, чем они сами ожидали, он
приносит с собой не одно разочарование. Для тех учеников,
детство которых протекало счастливо и которые в семье были
окружены любовью, переход этот подобен тяжелой разлуке, некоему
отречению, что влечет за собой, особенно в первые два года,
возвращение немалого числа учеников в обычную школу. И
происходит это вовсе не из-за недостатка таланта или
прилежания, а из-за невозможности примириться с жизнью в
интернате, и главное, с мыслью о том, что в будущем предстоит
порывать одну связь за другой: с родиной, с семьей, и что в
конце концов он не будет знать уже никаких уз, кроме уз Ордена.
Есть и другой тип учеников - эти, напротив, избавление от
родительского дома и от опостылевшей школы рассматривают как
главную цель перехода: уйдя из-под надзора строгого отца и
ненавистного учителя, они вздыхают свободно, однако ждут от
этой перемены столь больших и невероятных изменений во всей
своей жизни, что скоро наступает разочарование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
и робко развивающемуся, но вдруг начинающему полнее дышать и
буйно расти, как будто в час свершившегося чуда ему открылся
закон собственного образа и отныне оно устремляет все свои силы
на исполнение этого закона, - подобно этому и Иозеф, едва рука
волшебника прикоснулась к нему, быстро и стремительно начал
набирать силы, напряг их, сразу ощутив себя изменившимся, буйно
растущим, живо воспринимая новые гармонии и новые диссонансы с
внешним миром. В иные часы, на уроках музыки, латыни,
математики, он мог решать задачи, до которых его сверстникам
было еще далеко, мнил себя способным свершить необычайное, и в
то же время в другие часы забывал все на свете, с какой-то
неведомой ранее нежностью и самоотдачей погружался в мечты,
слушал дождь и ветер, не отрываясь смотрел на бегущие воды реки
или разглядывал цветок, ничего не понимая, все угадывая,
охваченный любопытством, волей к пониманию, влекомый от
собственного "я" - к ближнему, к миру, к тайне и таинству, к
мучительно прекрасной игре явлений.
Так, родившись внутри и разрастаясь до встречи и взаимного
подтверждения внутреннего и внешнего, свершилось призвание
Кнехта в кристально чистом виде. Он прошел все его ступени,
вкусил все его счастье, изведал псе его страхи. Благородный
процесс не был нарушен нескромными вторжениями,
преждевременными открытиями, - то была предыстория, юность
всякого подлинно благородного ума; в гармоничном согласии
трудились и росли навстречу друг другу - то, что было внутри,
и то, что должно было прийти извне. Когда же в конце этого
процесса Кнехт осознал свое положение и свою внешнюю судьбу,
когда учителя стали обращаться с ним, как с равным, даже как с
почетным гостем, который с минуты па минуту должен уйти, а
сверстники стали смотреть на него полудивясь, нолузавидуя,
когда кое-кто уже начал избегать его, относиться с подозрением,
а некоторые противники с издевкой, даже с ненавистью, когда
друзья стали все дальше отдаляться и покидать его, - тогда в
душе его такой же процесс отрыва и уединения давно уже
завершился. Теперь учителя все более и более превращались в
товарищей, прежние друзья - в спутников, отставших на каком-то
отрезке пути, теперь он ни в школе, ни в городке уже не находил
себе равных, чувствовал себя не на месте, ибо все было
пронизано каким-то скрытым умиранием, флюидом уже миновавшего,
нереального. Все стало чем-то преходящим, похожим на изношенное
платье, из которого он уже давно вырос. И это вырастание из
такой гармоничной и любимой родины, отход от ставшей чужой и
несозвучной ему формы жизни, эта прерываемая часами наивысшего
блаженства пеняющим чувством собственного достоинства жизнь
человека, уже прощающегося, уже отозванного, в конце концов
превратилась для него в муку, в невыносимый гнет и страдания,
ибо все уже покинуло его. А вдруг это он сам покинул все? Вдруг
он сам виновен в этом отчуждении, в умирании такого привычного
и милого его сердцу мира, виновны его честолюбие, высокомерие,
его измена, малая любовь его. Ведь среди мук, что приносит с
собой подлинное призвание, - эти наигорчайшие. Тот, кто
приемлет его, приемлет не только дар, не только приказ, но и
некоторую долю вины, как это бывает с солдатом, которого
вызвали из строя, где он стоял рядом с другими, и назначили
офицером, и такое назначение тем справедливее, чем большим
чувством вины, даже нечистой совести он расплачивается за это
перед товарищами.
Впрочем, на долю Кнехта выпало счастье пережить этот
процесс без всяких помех и в полном неведении: когда
педагогический совет сообщил ему об отличии и скором его
переводе в школу элиты, то в первое мгновение он был поражен,
но уже в следующее эта новость, обрушившаяся на него столь
неожиданно, представилась ему как нечто давно известное и
ожидаемое. Только тогда он вспомнил, что уже несколько недель
ему как насмешку бросали вслед: "electus" или "элитный
мальчик". Он, правда, слышал эти слова, но больше краем уха, и
воспринимал их именно только как насмешку. Не "избранником"
хотели его назвать, а как бы кричали: "Эй ты, что в высокомерии
воображаешь, что ты electus!" Порой он тяжко страдал от
подобных взрывов чувства отчуждения между собой и своими
товарищами, сам же на себя никогда не смотрел как на
"избранника", в своем призвании он не видел повышения в ранге,
для него оно прозвучало как внутренний оклик и ободрение. И все
же, несмотря ни на что, разве он не знал этого прежде, не
предчувствовал, не ощущал тысячу раз? И вот оно созрело, его
восторги подтверждены и узаконены, муки его не были напрасны,
невыносимо тесное старое платье можно наконец сбросить, для
него уже готово новое.
С принятием в элиту жизнь Кнехта оказалась как бы
пересаженной в другую сферу, первый решающий шаг в его развитии
был сделан. Отнюдь не у всех учеников элиты официальный перевод
совпадает с внутренним ощущением призвания. Подобное совпадение
- благо, или, говоря банально, счастливый случай. Жизнь того,
с кем это происходит, имеет определенное преимущество, как
жизнь тех людей, которые благодаря счастливому случаю наделены
особыми телесными или душевными качествами. Правда, большинство
учеников элиты, даже почти все, воспринимают свое избрание как
великое счастье, как некое отличие, которым они гордятся,
многие из них задолго до этого горячо жаждали его. И все же
переход из обычной, родной школы в школы Касталии большинство
избранных переживает куда тяжелей, чем они сами ожидали, он
приносит с собой не одно разочарование. Для тех учеников,
детство которых протекало счастливо и которые в семье были
окружены любовью, переход этот подобен тяжелой разлуке, некоему
отречению, что влечет за собой, особенно в первые два года,
возвращение немалого числа учеников в обычную школу. И
происходит это вовсе не из-за недостатка таланта или
прилежания, а из-за невозможности примириться с жизнью в
интернате, и главное, с мыслью о том, что в будущем предстоит
порывать одну связь за другой: с родиной, с семьей, и что в
конце концов он не будет знать уже никаких уз, кроме уз Ордена.
Есть и другой тип учеников - эти, напротив, избавление от
родительского дома и от опостылевшей школы рассматривают как
главную цель перехода: уйдя из-под надзора строгого отца и
ненавистного учителя, они вздыхают свободно, однако ждут от
этой перемены столь больших и невероятных изменений во всей
своей жизни, что скоро наступает разочарование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181