Но заклинатель дождя
тотчас же услышал, что кто-то пришел.
- Кто там стоит за дверью? - спросил он. - Входите
поскорей. Это ты. Ада? - Он накрыл горшочки крышками, подгреб
к ним жар и золу и обернулся.
Слуга все еще не сводил глаз с таинственных горшочков; как
всегда, когда он попадал в эту хижину, его одолевало
любопытство, он испытывал глубокое благоговение и какое-то
томительное чувство. Он приходил сюда так часто, как только
мог, изобретая для этого всяческие предлоги и поводы, и каждый
раз его при этом охватывало не то щекочущее, не то
предостерегающее чувство легкой подавленности, в котором жадное
любопытство и радость боролись со страхом. Старик не мог не
заметить, что Слуга давно наблюдает за ним и всегда появляется
там, где надеется его встретить, что он, как охотник, ходит по
его следам и безмолвно предлагает ему свои услуги и свое
общество.
Туру, заклинатель погоды, глянул на него своими светлыми
глазами хищной птицы.
- Чего тебе? - холодно спросил он. - Неподходящее время
для посещения чужих хижин, мальчик.
- Я привел Аду, мастер Туру. Она была у праматери, мы
слушали сказку про ведьм, и вдруг Ада испугалась, закричала,
вот я ее и проводил домой. Отец обернулся к девочке.
- Да ты трусишка, Ада! Умным девочкам нечего бояться
ведьм. А ты ведь умная девочка?
- Ну да... Но ведьмы знают всякие страшные наговоры, и
если у тебя нет кабаньего зуба...
- Вот как? Тебе, значит, хочется иметь кабаний зуб?
Посмотрим. Я знаю кое-что получше кабаньего зуба. Я знаю один
корень и принесу его тебе; но искать и дергать его надо осенью,
он защищает умных девочек от злых чар и делает их еще красивее.
Ада радостно улыбнулась, весь страх ее как рукой сняло,
едва она очутилась среди знакомых запахов хижины, в неярком
свете огня. Слуга робко спросил:
- А можно, я сам пойду искать корень? Ты только расскажи
мне, какой он... Туру сощурил глаза..
- Не одному мальчишке хотелось бы это знать, - промолвил
он, но голос его звучал несердито, а чуть насмешливо. - Время
терпит. Осенью посмотрим.
Слуга вышел и скоро исчез в том направлении, где стояла
хижина мальчиков, в которой он ночевал. Родители его давно
умерли, он был круглым сиротой, и это было лишней причиной,
почему его так сильно тянуло к Аде и в ее хижину.
Заклинатель дождя Туру был и сам не говорлив и не любил
слушать других; многие считали его чудаком, а иные - угрюмым
брюзгой. Но он не был ни тем, ни другим. Он знал о том, что
происходит вокруг него, гораздо больше, нежели можно было
предполагать, судя по его ученой и отрешенной рассеянности.
Видел он и то, что этот несколько назойливый, но приятный и
явно неглупый подросток всюду бегает и наблюдает за ним, он
заметил это с самого начала, с год тому назад или больше. Он
даже угадывал точно, что это значило. Это значило очень много
для мальчика, но и для него, старика, тоже. Это значило, что
мальчишка очарован ремеслом заклинателя дождя и ни о чем так не
мечтает, как о том, чтобы ему выучиться. Время от времени
вселении встречались такие мальчики. Кое-кто уже пытался
приблизиться к Туру. Иных легко было отпугнуть и привести в
уныние, другие не падали духом, двоих он несколько лет держал
при себе учениками и помощниками, потом они уехали в отдаленные
селения, женились там и стали заклинателями дождя либо
собирателями целебных трав; с тех пор Туру оставался один, и
если он теперь возьмет ученика, то уж для того, чтобы
подготовить себе преемника. Так бывало всегда, и это было
правильно и не могло быть иначе: вновь и вновь должен
появляться одаренный мальчик, и должен идти в почитатели и
ученики к тому мужчине, в котором увидит мастера своего дела.
Слуга даровит, в нем есть то, что нужно, мастер видел в нем
некоторые признаки, говорящие в его пользу: прежде всего,
пытливый, одновременно зоркий и задумчивый взгляд, сдержанность
и молчаливость нрава и нечто в выражении лица, в повороте
головы, будто он всегда что-то выслеживает, вынюхивает, будто
он всегда настороже, тонко улавливает шумы и запахи; было в нем
что-то и от птицы, и от охотника. Да, из этого мальчика может
выйти знаток погоды, возможно, даже кудесник, из него будет
толк. Но торопиться некуда, он еще слишком молод, и никак
нельзя показывать ему, что на нем остановилось внимание
учителя, нельзя облегчать ему задачу, избавлять его от
тернистых троп. Если он дрогнет, даст себя отпугнуть,
оттолкнуть, если потеряет мужество - туда ему и дорога. Пусть
ждет и служит мастеру, пусть крадется за ним и завоевывает его
милость.
Слуга, довольный и радостно возбужденный, бежал сквозь
надвигающуюся ночь под облачным небом, лишь две-три звезды
мерцали над деревней. Жители селения ничего не знали о
наслаждениях, красотах и утонченных удовольствиях, которые нам,
современным людям, кажутся столь естественными и необходимыми,
которые доступны даже беднейшим, они не знали ни наук, ни
искусств, они не знали других построек, кроме покосившихся
глинобитных хижин, не знали ни железных, ни стальных орудий,
равным образом такие продукты, как пшеница или вино, были им
незнакомы, а свеча или лампа показались бы этим людям
ослепительным чудом. Но от этого жизнь Слуги и его внутренний
мир были не менее богаты, мир был для мальчика необъятной
тайной, огромной книжкой с картинками, и с каждым днем он
отвоевывал у мира новую порцию его тайн, начиная с жизни
животных и роста растений до звездного неба, и между этой немой
таинственной природой и его одинокой душой, трепещущей в робкой
отроческой груди, было близкое сродство, в ней жили все
напряжение, страх, любопытство и жажда обладания, на какие
способна человеческая душа. Пусть в мире, где он рос, не было
записанного знания, не было ни истории, ни книг, ни алфавита,
пусть все, что лежало дальше трех-четырех часов пути от его
селения, было ему совершенно неведомо и недоступно, зато в
своем мире, в своем селении он жил единой, цельной и слитной
жизнью со всем, что его окружало. Селение, родина, общность
рода под властью матерей давали ему все, что может дать
человеку народ и государство: почву с тысячами корней, в
сплетении которых и он был маленьким волоконцем, частицей
целого.
Довольный, шагал он вперед, в деревьях шептался ночной
ветер, что-то тихонько потрескивало, пахло влажной землей,
тростником и тиной, дымом от сырого дерева, и этот жирный,
сладковатый запах более любого другого напоминал о родине;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
тотчас же услышал, что кто-то пришел.
- Кто там стоит за дверью? - спросил он. - Входите
поскорей. Это ты. Ада? - Он накрыл горшочки крышками, подгреб
к ним жар и золу и обернулся.
Слуга все еще не сводил глаз с таинственных горшочков; как
всегда, когда он попадал в эту хижину, его одолевало
любопытство, он испытывал глубокое благоговение и какое-то
томительное чувство. Он приходил сюда так часто, как только
мог, изобретая для этого всяческие предлоги и поводы, и каждый
раз его при этом охватывало не то щекочущее, не то
предостерегающее чувство легкой подавленности, в котором жадное
любопытство и радость боролись со страхом. Старик не мог не
заметить, что Слуга давно наблюдает за ним и всегда появляется
там, где надеется его встретить, что он, как охотник, ходит по
его следам и безмолвно предлагает ему свои услуги и свое
общество.
Туру, заклинатель погоды, глянул на него своими светлыми
глазами хищной птицы.
- Чего тебе? - холодно спросил он. - Неподходящее время
для посещения чужих хижин, мальчик.
- Я привел Аду, мастер Туру. Она была у праматери, мы
слушали сказку про ведьм, и вдруг Ада испугалась, закричала,
вот я ее и проводил домой. Отец обернулся к девочке.
- Да ты трусишка, Ада! Умным девочкам нечего бояться
ведьм. А ты ведь умная девочка?
- Ну да... Но ведьмы знают всякие страшные наговоры, и
если у тебя нет кабаньего зуба...
- Вот как? Тебе, значит, хочется иметь кабаний зуб?
Посмотрим. Я знаю кое-что получше кабаньего зуба. Я знаю один
корень и принесу его тебе; но искать и дергать его надо осенью,
он защищает умных девочек от злых чар и делает их еще красивее.
Ада радостно улыбнулась, весь страх ее как рукой сняло,
едва она очутилась среди знакомых запахов хижины, в неярком
свете огня. Слуга робко спросил:
- А можно, я сам пойду искать корень? Ты только расскажи
мне, какой он... Туру сощурил глаза..
- Не одному мальчишке хотелось бы это знать, - промолвил
он, но голос его звучал несердито, а чуть насмешливо. - Время
терпит. Осенью посмотрим.
Слуга вышел и скоро исчез в том направлении, где стояла
хижина мальчиков, в которой он ночевал. Родители его давно
умерли, он был круглым сиротой, и это было лишней причиной,
почему его так сильно тянуло к Аде и в ее хижину.
Заклинатель дождя Туру был и сам не говорлив и не любил
слушать других; многие считали его чудаком, а иные - угрюмым
брюзгой. Но он не был ни тем, ни другим. Он знал о том, что
происходит вокруг него, гораздо больше, нежели можно было
предполагать, судя по его ученой и отрешенной рассеянности.
Видел он и то, что этот несколько назойливый, но приятный и
явно неглупый подросток всюду бегает и наблюдает за ним, он
заметил это с самого начала, с год тому назад или больше. Он
даже угадывал точно, что это значило. Это значило очень много
для мальчика, но и для него, старика, тоже. Это значило, что
мальчишка очарован ремеслом заклинателя дождя и ни о чем так не
мечтает, как о том, чтобы ему выучиться. Время от времени
вселении встречались такие мальчики. Кое-кто уже пытался
приблизиться к Туру. Иных легко было отпугнуть и привести в
уныние, другие не падали духом, двоих он несколько лет держал
при себе учениками и помощниками, потом они уехали в отдаленные
селения, женились там и стали заклинателями дождя либо
собирателями целебных трав; с тех пор Туру оставался один, и
если он теперь возьмет ученика, то уж для того, чтобы
подготовить себе преемника. Так бывало всегда, и это было
правильно и не могло быть иначе: вновь и вновь должен
появляться одаренный мальчик, и должен идти в почитатели и
ученики к тому мужчине, в котором увидит мастера своего дела.
Слуга даровит, в нем есть то, что нужно, мастер видел в нем
некоторые признаки, говорящие в его пользу: прежде всего,
пытливый, одновременно зоркий и задумчивый взгляд, сдержанность
и молчаливость нрава и нечто в выражении лица, в повороте
головы, будто он всегда что-то выслеживает, вынюхивает, будто
он всегда настороже, тонко улавливает шумы и запахи; было в нем
что-то и от птицы, и от охотника. Да, из этого мальчика может
выйти знаток погоды, возможно, даже кудесник, из него будет
толк. Но торопиться некуда, он еще слишком молод, и никак
нельзя показывать ему, что на нем остановилось внимание
учителя, нельзя облегчать ему задачу, избавлять его от
тернистых троп. Если он дрогнет, даст себя отпугнуть,
оттолкнуть, если потеряет мужество - туда ему и дорога. Пусть
ждет и служит мастеру, пусть крадется за ним и завоевывает его
милость.
Слуга, довольный и радостно возбужденный, бежал сквозь
надвигающуюся ночь под облачным небом, лишь две-три звезды
мерцали над деревней. Жители селения ничего не знали о
наслаждениях, красотах и утонченных удовольствиях, которые нам,
современным людям, кажутся столь естественными и необходимыми,
которые доступны даже беднейшим, они не знали ни наук, ни
искусств, они не знали других построек, кроме покосившихся
глинобитных хижин, не знали ни железных, ни стальных орудий,
равным образом такие продукты, как пшеница или вино, были им
незнакомы, а свеча или лампа показались бы этим людям
ослепительным чудом. Но от этого жизнь Слуги и его внутренний
мир были не менее богаты, мир был для мальчика необъятной
тайной, огромной книжкой с картинками, и с каждым днем он
отвоевывал у мира новую порцию его тайн, начиная с жизни
животных и роста растений до звездного неба, и между этой немой
таинственной природой и его одинокой душой, трепещущей в робкой
отроческой груди, было близкое сродство, в ней жили все
напряжение, страх, любопытство и жажда обладания, на какие
способна человеческая душа. Пусть в мире, где он рос, не было
записанного знания, не было ни истории, ни книг, ни алфавита,
пусть все, что лежало дальше трех-четырех часов пути от его
селения, было ему совершенно неведомо и недоступно, зато в
своем мире, в своем селении он жил единой, цельной и слитной
жизнью со всем, что его окружало. Селение, родина, общность
рода под властью матерей давали ему все, что может дать
человеку народ и государство: почву с тысячами корней, в
сплетении которых и он был маленьким волоконцем, частицей
целого.
Довольный, шагал он вперед, в деревьях шептался ночной
ветер, что-то тихонько потрескивало, пахло влажной землей,
тростником и тиной, дымом от сырого дерева, и этот жирный,
сладковатый запах более любого другого напоминал о родине;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181