магию знаков, предвестие
чисел и письмен, претворение бесконечного, тысячеликого в
простое - в систему и понятие. Ибо в нем были заложены все эти
возможности постижения мира с помощью духа, возможности, пока
еще безымянные, не получившие названия, но отнюдь не
неосуществимые, не немыслимые, пока еще скрытые в зародыше, в
почке, но свойственные ему, органически в нем растущие. И если
бы мы могли перенестись еще на несколько тысячелетий назад, до
того, как жил этот заклинатель дождя, времена которого кажутся
нам теперь ранними и первобытными, мы бы и тогда - таково наше
твердое убеждение -уже в первом человеке встретили бы дух, тот
дух, что не имеет начала и извечно содержал в себе то, что он
сумел создать в позднейшие времена.
Заклинателю стихий не было суждено увековечить хотя бы
одно из своих предвидений и хотя бы приблизительно доказать
его, да он навряд ли в этом нуждался. Он не изобрел ни
письменности, ни геометрии, ни медицины, ни астрономии. Он
остался безвестным звеном в цепи, но столь же необходимым, как
всякое звено: он передал дальше то, что воспринял от предков,
присовокупив к этому то, что приобрел и чего добился сам. Ибо и
у него были ученики. Много лет он готовил двоих к должности
заклинателя стихий, и из них один стал впоследствии его
преемником.
Долгие годы он занимался своим ремеслом в полном
одиночестве, и когда впервые - это было вскоре после тяжелого
неурожая и голода - возле него появился юноша, начал ходить к
нему, наблюдать за ним, оказывать ему всяческий почет и
следовать за ним по пятам, один из тех, кого он позднее должен
был сделать заклинателем дождя и учителем, у него странно,
тоскливо дрогнуло сердце, ибо он вернулся памятью к самому
глубокому переживанию своей юности и тут впервые испытал
зрелое, суровое, одновременно теснящее грудь и живительное
чувство: он понял, что юность миновала, что середина пути
пройдена, цветок превратился в плод. И отнесся он к юноше, хотя
сам ранее не считал этого возможным, точно так же, как в свое
время отнесся к нему старый Туру, и эта неприступность, эта
сдержанность, это выжидание получались сами собой, совершенно
инстинктивно, а не были подражанием старому кудеснику, и
вытекали они отнюдь не из тех нравственных или воспитательных
соображений, что молодого человека-де надо долго испытывать,
достаточно ли он серьезен, что никому нельзя облегчать путь к
посвящению в тайну, но, напротив, следует сделать его как можно
более тернистым и тому подобное. Нет, просто Слуга вел себя по
отношению к своим ученикам так же, как любой начинающий стареть
человек, привыкший к одиночеству, как любой ученый чудак вел бы
себя по отношению к своим почитателям и последователям:
застенчиво, робко, отстраняясь от них, боясь лишиться своего
прекрасного одиночества и свободы, своих прогулок по лесной
чаще, возможности без помех охотиться, бродить, собирать, что
попадет под руку, мечтать, прислушиваться, хранить ревнивую
привязанность ко всем привычкам и любимым занятиям, к своим
тайнам и раздумьям. Он нисколько не поощрял робкого юношу,
приближавшегося к нему с восторженным любопытством, отнюдь не
помогал ему преодолеть робость, не подбадривал, не считал его
появление радостью и наградой, признанием или дорогим для себя
успехом: наконец, мол, мир направил к нему посланца, знак
любви, кто-то добивается его внимания, кто-то предан и близок
ему и, подобно ему, видит свое призвание в служении тайнам
природы. Нет, вначале он воспринял это появление как досадную
помеху, как посягательство на его права и привычки, как попытку
лишить его независимости, которую он, как только сейчас в этом
убедился, горячо любил; он противился этому вторжению, и не
было предела изобретательности, с какой он старался
перехитрить, спрятаться, замести следы, уклониться от встречи,
ускользнуть. Но и тут повторилось то же, что в свое время
произошло с Туру: долгое, молчаливое домогательство юноши
мало-помалу размягчило eго сердце, постепенно подточило и
ослабило его сопротивление, и он сам, по мере того как в юноше
росла уверенность, неспешно поворачивался к нему лицом и
раскрывался, он уже готов был идти навстречу его настойчивым
желаниям и признал в этой новой для себя и столь
обременительной, обязанности - растить и направлять ученика -
неизбежность, предопределенную судьбой, приказ духа. Все дальше
и дальше отлетала его мечта о наслаждении неисчерпаемыми
возможностями, многоликим будущим. Вместо мечты о бесконечном
развитии, о суммировании всей мудрости, рядом с нам появился
ученик, маленькая, близкая и требовательная реальность,
вторгшийся в его жизнь нарушитель спокойствия, которого не
прогонишь, от которого не избавишься, единственный путь в
реальное будущее, единственный важнейший долг, единственная
узкая тропа, идя по которой заклинатель дождя только и мог
сохранить от тления свою жизнь, свои деда, помыслы и
предчувствия, ибо, только вдохнув жизнь в новую маленькую
почку, можно продлить и свою жизнь. Со вздохом, со скрежетом
зубовным, с улыбкой возложил он на себя это бремя.
Но и в этой важной, быть может, самой ответственной сфере
своей деятельности - в дальнейшей передаче накопленного и в
воспитании преемника - заклинатель дождя не избежал очень
тяжкого и горького опыта и разочарования. Первый юноша,
добивавшийся его благосклонности и ставший после долгого
ожидания и препятствий учеником Слуги, звался Маро, и он-то
принес учителю разочарование, которого тот так и не смог
никогда преодолеть до конца. Юноша был угодлив и льстив и
долгое время разыгрывал беспрекословное послушание, но ему
многого не хватало, прежде всего, мужества: он боялся,
например, ночи и темноты, что всячески старался скрыть, а
Слуга, уже после того как обнаружил это, еще долгое время
считал остатком ребячества, которое со временем пройдет. Но оно
не проходило. Кроме того, у этого ученика полностью
отсутствовал дар самозабвенно и бескорыстно отдаваться
наблюдениям, исполнению своих обязанностей и обрядов,
размышлениям и догадкам. Он был умен, обладал ясным, быстрым
разумом, и тем, чему можно было научиться без самоотдачи, он
овладевал легко и уверенно. Но чем дальше, тем больше
обнаруживалось, что постичь искусство заклинателя дождя он
стремился из себялюбивых побуждений и целей. Превыше всего ему
хотелось что-то значить, играть роль, производить впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
чисел и письмен, претворение бесконечного, тысячеликого в
простое - в систему и понятие. Ибо в нем были заложены все эти
возможности постижения мира с помощью духа, возможности, пока
еще безымянные, не получившие названия, но отнюдь не
неосуществимые, не немыслимые, пока еще скрытые в зародыше, в
почке, но свойственные ему, органически в нем растущие. И если
бы мы могли перенестись еще на несколько тысячелетий назад, до
того, как жил этот заклинатель дождя, времена которого кажутся
нам теперь ранними и первобытными, мы бы и тогда - таково наше
твердое убеждение -уже в первом человеке встретили бы дух, тот
дух, что не имеет начала и извечно содержал в себе то, что он
сумел создать в позднейшие времена.
Заклинателю стихий не было суждено увековечить хотя бы
одно из своих предвидений и хотя бы приблизительно доказать
его, да он навряд ли в этом нуждался. Он не изобрел ни
письменности, ни геометрии, ни медицины, ни астрономии. Он
остался безвестным звеном в цепи, но столь же необходимым, как
всякое звено: он передал дальше то, что воспринял от предков,
присовокупив к этому то, что приобрел и чего добился сам. Ибо и
у него были ученики. Много лет он готовил двоих к должности
заклинателя стихий, и из них один стал впоследствии его
преемником.
Долгие годы он занимался своим ремеслом в полном
одиночестве, и когда впервые - это было вскоре после тяжелого
неурожая и голода - возле него появился юноша, начал ходить к
нему, наблюдать за ним, оказывать ему всяческий почет и
следовать за ним по пятам, один из тех, кого он позднее должен
был сделать заклинателем дождя и учителем, у него странно,
тоскливо дрогнуло сердце, ибо он вернулся памятью к самому
глубокому переживанию своей юности и тут впервые испытал
зрелое, суровое, одновременно теснящее грудь и живительное
чувство: он понял, что юность миновала, что середина пути
пройдена, цветок превратился в плод. И отнесся он к юноше, хотя
сам ранее не считал этого возможным, точно так же, как в свое
время отнесся к нему старый Туру, и эта неприступность, эта
сдержанность, это выжидание получались сами собой, совершенно
инстинктивно, а не были подражанием старому кудеснику, и
вытекали они отнюдь не из тех нравственных или воспитательных
соображений, что молодого человека-де надо долго испытывать,
достаточно ли он серьезен, что никому нельзя облегчать путь к
посвящению в тайну, но, напротив, следует сделать его как можно
более тернистым и тому подобное. Нет, просто Слуга вел себя по
отношению к своим ученикам так же, как любой начинающий стареть
человек, привыкший к одиночеству, как любой ученый чудак вел бы
себя по отношению к своим почитателям и последователям:
застенчиво, робко, отстраняясь от них, боясь лишиться своего
прекрасного одиночества и свободы, своих прогулок по лесной
чаще, возможности без помех охотиться, бродить, собирать, что
попадет под руку, мечтать, прислушиваться, хранить ревнивую
привязанность ко всем привычкам и любимым занятиям, к своим
тайнам и раздумьям. Он нисколько не поощрял робкого юношу,
приближавшегося к нему с восторженным любопытством, отнюдь не
помогал ему преодолеть робость, не подбадривал, не считал его
появление радостью и наградой, признанием или дорогим для себя
успехом: наконец, мол, мир направил к нему посланца, знак
любви, кто-то добивается его внимания, кто-то предан и близок
ему и, подобно ему, видит свое призвание в служении тайнам
природы. Нет, вначале он воспринял это появление как досадную
помеху, как посягательство на его права и привычки, как попытку
лишить его независимости, которую он, как только сейчас в этом
убедился, горячо любил; он противился этому вторжению, и не
было предела изобретательности, с какой он старался
перехитрить, спрятаться, замести следы, уклониться от встречи,
ускользнуть. Но и тут повторилось то же, что в свое время
произошло с Туру: долгое, молчаливое домогательство юноши
мало-помалу размягчило eго сердце, постепенно подточило и
ослабило его сопротивление, и он сам, по мере того как в юноше
росла уверенность, неспешно поворачивался к нему лицом и
раскрывался, он уже готов был идти навстречу его настойчивым
желаниям и признал в этой новой для себя и столь
обременительной, обязанности - растить и направлять ученика -
неизбежность, предопределенную судьбой, приказ духа. Все дальше
и дальше отлетала его мечта о наслаждении неисчерпаемыми
возможностями, многоликим будущим. Вместо мечты о бесконечном
развитии, о суммировании всей мудрости, рядом с нам появился
ученик, маленькая, близкая и требовательная реальность,
вторгшийся в его жизнь нарушитель спокойствия, которого не
прогонишь, от которого не избавишься, единственный путь в
реальное будущее, единственный важнейший долг, единственная
узкая тропа, идя по которой заклинатель дождя только и мог
сохранить от тления свою жизнь, свои деда, помыслы и
предчувствия, ибо, только вдохнув жизнь в новую маленькую
почку, можно продлить и свою жизнь. Со вздохом, со скрежетом
зубовным, с улыбкой возложил он на себя это бремя.
Но и в этой важной, быть может, самой ответственной сфере
своей деятельности - в дальнейшей передаче накопленного и в
воспитании преемника - заклинатель дождя не избежал очень
тяжкого и горького опыта и разочарования. Первый юноша,
добивавшийся его благосклонности и ставший после долгого
ожидания и препятствий учеником Слуги, звался Маро, и он-то
принес учителю разочарование, которого тот так и не смог
никогда преодолеть до конца. Юноша был угодлив и льстив и
долгое время разыгрывал беспрекословное послушание, но ему
многого не хватало, прежде всего, мужества: он боялся,
например, ночи и темноты, что всячески старался скрыть, а
Слуга, уже после того как обнаружил это, еще долгое время
считал остатком ребячества, которое со временем пройдет. Но оно
не проходило. Кроме того, у этого ученика полностью
отсутствовал дар самозабвенно и бескорыстно отдаваться
наблюдениям, исполнению своих обязанностей и обрядов,
размышлениям и догадкам. Он был умен, обладал ясным, быстрым
разумом, и тем, чему можно было научиться без самоотдачи, он
овладевал легко и уверенно. Но чем дальше, тем больше
обнаруживалось, что постичь искусство заклинателя дождя он
стремился из себялюбивых побуждений и целей. Превыше всего ему
хотелось что-то значить, играть роль, производить впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181