– А у тебя хороших и не бывает.
Стырову вдруг стало зябко. И очень неуютно, будто неприятности, о которых намеревался поведать подчиненный, касались лично его.
– Аманбек, – вслух предположил. – Что с ним?
– Какой Аманбек? – протосковал в трубку капитан. – Баязитов...
– Что – Баязитов?
– Умер Баязитов...
– Когда? – еще не в силах оценить услышанное, быстро спросил Стыров.
– Только что. У него крови слишком много взяли. Сердце остановилось. А рядом никого не было. Охранник заметил, да поздно...
– Черт! – откинулся в кресле полковник.
Плюха, да еще какая! Смерть убийцы перечеркивала все, что с таким трудом было добыто и выстроено за последнее время! И показательный процесс над скинами, и начало нового этапа деятельности его отдела, и всю красивейшую, изысканнейшую комбинацию со сменой прокурора города...
– Мудак твой Баязитов! – зло бросил Стыров, отключая телефон. – Какую игру испортил!
В углу стола спокойно светился экран компьютера, видимо выдавшего искомый результат. Так ведь и это теперь никому не надо! Наоборот! Получается, что они угробили чьего-то генеральского внука... Чьего?
Полковник нащупал сброшенные в гневе очки, нацепил, успокоил злую дрожь в глазах.
«Результат поиска: номер... объект – Стыров Николай Николаевич. Год рождения – 1951. Место рождения – г. Туапсе. Родители...»
* * *
Валентина все никак не могла проснуться. Она легла поздно, почти под утро, все думала, как помочь Ванечке. А потом уснула и сразу оказалась на том самом каменистом плато в горах. И громадная черная гусеница, выросшая до размеров Вселенной, надвигалась на нее неотвратимо и жутко, разевая свой страшный рот, совершенно определенно намереваясь проглотить и ее, и маленькую беспомощную Катюшку. Валентина спрятала дочь за спиной, там, куда гусеница не могла дотянуться. Но смрадный кровавый рот чудовища был больше самой Валентины, больше немых гор вокруг и даже больше высокого голубого неба.
Откуда-то появился Ванечка, сильный, здоровый, смелый.
– Эй! – позвал он гусеницу. – Иди сюда! Зачем тебе женщины и дети?
– Нет, Ванечка, нет! – крикнула Валентина. – Пусть лучше меня!
– Не бойся, – улыбнулся сын, – я знаю, как лучше!
Он саданул чудище по спине большой корявой дубиной. Гусеница медленно развернулась и полезла на Ваню. Вот ее кровавый рот завис над его головой, вот она гнусно изогнулась, чтоб было удобнее заглотить красивого сильного парня, который смеялся ей прямо в глаза...
Все, поняла Валентина, еще одно движение – и все.
Она заплакала, и вместе с ней горько и мрачно заплакало небо. Утробно затряслись горы, в дальнем ущелье отчаянно и тонко, словно скорбя, завыли какие-то невидимые животные.
– Нет, Ванечка, нет! – снова закричала Валентина, и в этот момент откуда-то сбоку, совсем рядом, послышался грозный собачий лай.
– Это Бимка! Ура! – завопила из-за спины Катюшка. – Бимочка, скорее сюда!
Огромный, как горы вокруг, вислоухий пятнистый пес вылетел откуда-то из-за гор и мощными длинными прыжками, чуть зависая в полете, стал приближаться к жуткой поляне.
– Бимка! – обрадовалась Валентина, торопя верного защитника. – Быстрей! – И проснулась.
Пес, видимо примчавшийся по ее зову, стоял подле кровати, тоскливо и зовуще поскуливая.
– Все хорошо, Бимочка, – потрепала плюшевые уши женщина. – Все хорошо. Это просто сон. Сейчас мы с тобой пойдем гулять. Видишь, заспалась я...
Но собака, словно и не расслышав волшебного слова «гулять», боднула длинным носом хозяйкин бок, запрыгнула на стоящий у окна стул и приглашающе и жалобно тявкнула.
– Что, Бимочка? – не поняла Валентина. – Птичку увидал?
Пес, не отрываясь, смотрел в окно. Там, на темно-синем предрассветном холсте в белой рамке окна, далеко-далеко, перламутровой дымкой таял чей-то легкий след. Длинная россыпь крошечных серебряных звездочек. То ли отсверк далекого городского прожектора, то ли шлейф от стремительного самолета.
Единственный Бимкин глаз, влажный, внимательный и очень печальный, следил за тем, как светящийся пунктир удаляется все дальше, влево и вверх, сливаясь с непогасшими еще звездами, нарождающимися облаками и невидимым, но уже вполне угадываемым рассветом.
Мгновение, и искрящийся след истаял в вышине, сделав утреннее заоконное пространство привычно мрачным и безрадостным.
Собака беспомощно оглянулась на Валентину, тонко, совсем по-щенячьи, тявкнула, словно не веря и извещая одновременно, и взвыла. Горестно, горько, безысходно, будто прощаясь.
– Бимка, – заволновалась Валентина, вскакивая с кровати, – перестань!
Пес не обратил на нее никакого внимания. Задрав к темному окну свою длинную печальную, обезображенную шрамом морду, он выл пронзительно и жалостливо, совсем по-человечьи, неутешно, обреченно, тоскливо, как рыдают на похоронах, оплакивая не столько ушедшего, сколько себя.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89