– Слепаков просто раздувается от счастья, даже в габаритах увеличивается. – Я не Архимед. Нового ничего не изобретал. Вовремя вспомнил, как мне самому охота было строем ходить, команды выполнять. Если в стране бардак, нормальные люди должны объединяться. Когда ты в организации, сила утраивается. И тебе в кайф жить по законам, действовать по команде, потому что тогда ты реально гражданин! А гражданин – это не сопли-слюни, это борьба за Родину, за Россию. Сила, гордость и злость – вот моя формула настоящего гражданина. Всем понятно.
– Отличный девиз, – уважительно восхитился Стыров. – Лаконично и просто.
– Сильный духом должен испытывать гордость за родину и злость на чужаков-инородцев. В этом истинность нашей «Strecke gerade». Наркотики, спиртное, пиво – удел слабых духом. Настоящий скинхед не пьет. Тем более перед акцией. Голова должны быть чистой. Руки – ловкими, а ноги – точными!
Только теперь Стыров понял, почему Добрыня пользуется таким авторитетом. Во время короткого монолога его крысиная мордочка стала неожиданно хищной и жесткой, глаза из размыто-голубых налились густым плавким свинцом, взгляд затяжелел и просверливал насквозь. Будто пули в собеседника летели. Но главное – интонации! Слепаков говорил так горячо и страстно, что хотелось немедленно вытянуться по стойке «смирно», ожидая команды, а услышав, тут же броситься исполнять. Причем с радостью и желанием.
Силен, зараза...
– Слышали про наши «Зарницы»? – продолжил вдохновленный восхищением на лицах слушателей Слепаков. – Игра такая школьная раньше была, военно-патриотическая. Помню, сам от нее тащился да и все пацаны дождаться не могли. Я решил ее возродить. Договорился с «Херц-88» и язычниками, – гость перехватил вопросительный взгляд Стырова, – наши люди, отличная команда, Перуну поклоняются! Договорились, провели несколько «Зарниц». Скины против язычников. Все как полагается. Сначала искали врага на местности. Потом ближний бой, рукопашная – короче, отрабатывали взаимодействие и слаженность. В акциях очень пригодилось.
Вот те раз! Про «зарницы» с язычниками не знал даже Стыров. И Трефилов, судя по удивлению в глазах, тоже. Молодец, Добрыня... Неужели сам догадался? И язычников задействовал, гляди-ка!
– А из язычников с кем вопросы решаете?
– С Радосветом Босяком. Правильный мужик.
– И расхождений нет?
– Какие расхождения? Идем к одной цели. Ну, пути-дороги немного разные, так это общему делу не мешает. Они у нас учатся, мы у них.
– Скажите, Кирилл, – вежливо улыбнулся Стыров, – могу ли я быть с вами откровенен до конца? Мы, московский центр, очень нуждаемся в консультациях таких, как вы, опытных, знающих, смелых. Сейчас нам нужен ваш совет. А если согласитесь, то и помощь.
Слепаков приосанился, откинул тощие плечи на спинку стула.
– Я все об этом судебном процессе, который предстоит. Вы, конечно, Баязитова Ивана знаете? Ну, который девочку убил.
– Лично не знаком, но встречу – обниму как брата. Он ведь в бою руку потерял? А теперь его судят.
Я думаю, скинхеды всей страны должны провозгласить его мучеником за наше общее дело, за нашу веру.
– Вот-вот, – оживился Стыров. – Московские бойцы хотели бы провести в день суда митинг в поддержку питерских братьев, но то, что предложили вы, конечно, намного эффективнее и жестче.
– Я? – Добрыня вытаращил глаза, но тут же втянул их обратно.
– Вы же в самом начале разговора упомянули о готовящихся акциях. – Стыров улыбнулся. – Вот я и подумал: а что, если нам одновременно выступить в поддержку арестованных товарищей? Не только в Москве и Питере, но и по всей России?
– А связь? Как мы в организации сообщим?
– Это я беру на себя. Сейчас важно одно: согласны ли вы, признанный лидер «Русских братьев», человек, известный всей стране, встать во главе этой акции и повести бойцов за собой?
Добрыня серьезно и важно кивнул.
– Милиция, арест, тюрьма не пугают?
Добрыня лишь скривился, показывая, что столь наивный вопрос не заслуживает ответа.
– План акций уже разработан, первая должна состояться прямо в день суда.
– Должна – значит состоится! – обещающе кивнул Добрыня. – За нами не заржавеет!
* * *
– Покормила? – Клара Марковна поднимается навстречу.
– Не успела – уснул. Прямо среди разговора и сморило. – Валентина вытирает глаза. – От него меньше половины осталось, кожа да кости. Я таких худых только в кино и видела, когда концлагеря фашистские показывали. Поправится он, доктор?
– Должен. Рука, конечно, новая не вырастет, – Клара Марковна вздыхает, – ну а все остальное... Были бы кости, как говорится, организм молодой, справится. Ему бы сейчас покой абсолютный, да разве дадут?
– Может, следователя попросить?
– О чем? Чтоб не допрашивал? Так у него работа такая. Небось тоже требуют, чтоб побыстрее. Дело-то громкое, уже и в центральных новостях передавали. И меня журналисты каждый день атакуют: дай им с Баязитовым поговорить – и все. Ну, не поговорить – так хоть в палате поснимать. Отбиваться устала!
– Спасибо вам! – Валентина низко опускает голову. На белую столешницу капают слезы. Она их просто не замечает. – Не знаю, как вас и благодарить...
– Никак, – спокойно заявляет докторица. – Сам поблагодарит, когда на ноги встанет. Хотя от них, молодых, благодарности не дождешься... – Она вдруг тепло улыбается: – У меня свой оболтус, правда, старше Ивана, двадцать восемь стукнуло. Две дочки, взрослые тетки уже, этот – младшенький, последыш. Тоже всякое случалось. Сейчас ничего, женился. Внука мне родил, правда, я его пока не видала.
– Живут далеко?
– Дальше некуда – в Израиле.
– Как? – Валентина не может скрыть изумления.
– А чего так удивилась? Обычное дело. ПолИзраиля – наши. Сама знаешь, как евреям в СССР жилось.
– Так сейчас вроде...
– Брось ты! Ничего не изменилось. Ни-че-го! Темка мой – гений компьютерный. Окончил университет, работать начал. Однокурсник, друг вроде, такой, знаешь, мальчик-мажор, сманил его в фирму к отцу. А отец – бывший партийный работник, райкомом командовал. Поначалу в Темке души не чаял, а на деле оказался таким махровым антисемитом! Дочка его, представь, в Темку влюбилась, мой дуралей – тоже. И началось! Стали Темку жрать просто поедом: откажись от девчонки, нам евреи в родне не нужны! Он домой придет черный, губы трясутся, а я, дура старая, ему внушаю: успокойся, сынок, все образуется, другие сейчас времена! Короче, довлюблялся: обвинили в воровстве какой-то программы, я не понимаю в этом, с работы выперли. А девчонка эта, Наташка, из дому сбежала и к нам! Ну, папаша такого позора, конечно, не стерпел, скандал устроил. И знаешь, что орал? – Клара Марковна горько усмехается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Отличный девиз, – уважительно восхитился Стыров. – Лаконично и просто.
– Сильный духом должен испытывать гордость за родину и злость на чужаков-инородцев. В этом истинность нашей «Strecke gerade». Наркотики, спиртное, пиво – удел слабых духом. Настоящий скинхед не пьет. Тем более перед акцией. Голова должны быть чистой. Руки – ловкими, а ноги – точными!
Только теперь Стыров понял, почему Добрыня пользуется таким авторитетом. Во время короткого монолога его крысиная мордочка стала неожиданно хищной и жесткой, глаза из размыто-голубых налились густым плавким свинцом, взгляд затяжелел и просверливал насквозь. Будто пули в собеседника летели. Но главное – интонации! Слепаков говорил так горячо и страстно, что хотелось немедленно вытянуться по стойке «смирно», ожидая команды, а услышав, тут же броситься исполнять. Причем с радостью и желанием.
Силен, зараза...
– Слышали про наши «Зарницы»? – продолжил вдохновленный восхищением на лицах слушателей Слепаков. – Игра такая школьная раньше была, военно-патриотическая. Помню, сам от нее тащился да и все пацаны дождаться не могли. Я решил ее возродить. Договорился с «Херц-88» и язычниками, – гость перехватил вопросительный взгляд Стырова, – наши люди, отличная команда, Перуну поклоняются! Договорились, провели несколько «Зарниц». Скины против язычников. Все как полагается. Сначала искали врага на местности. Потом ближний бой, рукопашная – короче, отрабатывали взаимодействие и слаженность. В акциях очень пригодилось.
Вот те раз! Про «зарницы» с язычниками не знал даже Стыров. И Трефилов, судя по удивлению в глазах, тоже. Молодец, Добрыня... Неужели сам догадался? И язычников задействовал, гляди-ка!
– А из язычников с кем вопросы решаете?
– С Радосветом Босяком. Правильный мужик.
– И расхождений нет?
– Какие расхождения? Идем к одной цели. Ну, пути-дороги немного разные, так это общему делу не мешает. Они у нас учатся, мы у них.
– Скажите, Кирилл, – вежливо улыбнулся Стыров, – могу ли я быть с вами откровенен до конца? Мы, московский центр, очень нуждаемся в консультациях таких, как вы, опытных, знающих, смелых. Сейчас нам нужен ваш совет. А если согласитесь, то и помощь.
Слепаков приосанился, откинул тощие плечи на спинку стула.
– Я все об этом судебном процессе, который предстоит. Вы, конечно, Баязитова Ивана знаете? Ну, который девочку убил.
– Лично не знаком, но встречу – обниму как брата. Он ведь в бою руку потерял? А теперь его судят.
Я думаю, скинхеды всей страны должны провозгласить его мучеником за наше общее дело, за нашу веру.
– Вот-вот, – оживился Стыров. – Московские бойцы хотели бы провести в день суда митинг в поддержку питерских братьев, но то, что предложили вы, конечно, намного эффективнее и жестче.
– Я? – Добрыня вытаращил глаза, но тут же втянул их обратно.
– Вы же в самом начале разговора упомянули о готовящихся акциях. – Стыров улыбнулся. – Вот я и подумал: а что, если нам одновременно выступить в поддержку арестованных товарищей? Не только в Москве и Питере, но и по всей России?
– А связь? Как мы в организации сообщим?
– Это я беру на себя. Сейчас важно одно: согласны ли вы, признанный лидер «Русских братьев», человек, известный всей стране, встать во главе этой акции и повести бойцов за собой?
Добрыня серьезно и важно кивнул.
– Милиция, арест, тюрьма не пугают?
Добрыня лишь скривился, показывая, что столь наивный вопрос не заслуживает ответа.
– План акций уже разработан, первая должна состояться прямо в день суда.
– Должна – значит состоится! – обещающе кивнул Добрыня. – За нами не заржавеет!
* * *
– Покормила? – Клара Марковна поднимается навстречу.
– Не успела – уснул. Прямо среди разговора и сморило. – Валентина вытирает глаза. – От него меньше половины осталось, кожа да кости. Я таких худых только в кино и видела, когда концлагеря фашистские показывали. Поправится он, доктор?
– Должен. Рука, конечно, новая не вырастет, – Клара Марковна вздыхает, – ну а все остальное... Были бы кости, как говорится, организм молодой, справится. Ему бы сейчас покой абсолютный, да разве дадут?
– Может, следователя попросить?
– О чем? Чтоб не допрашивал? Так у него работа такая. Небось тоже требуют, чтоб побыстрее. Дело-то громкое, уже и в центральных новостях передавали. И меня журналисты каждый день атакуют: дай им с Баязитовым поговорить – и все. Ну, не поговорить – так хоть в палате поснимать. Отбиваться устала!
– Спасибо вам! – Валентина низко опускает голову. На белую столешницу капают слезы. Она их просто не замечает. – Не знаю, как вас и благодарить...
– Никак, – спокойно заявляет докторица. – Сам поблагодарит, когда на ноги встанет. Хотя от них, молодых, благодарности не дождешься... – Она вдруг тепло улыбается: – У меня свой оболтус, правда, старше Ивана, двадцать восемь стукнуло. Две дочки, взрослые тетки уже, этот – младшенький, последыш. Тоже всякое случалось. Сейчас ничего, женился. Внука мне родил, правда, я его пока не видала.
– Живут далеко?
– Дальше некуда – в Израиле.
– Как? – Валентина не может скрыть изумления.
– А чего так удивилась? Обычное дело. ПолИзраиля – наши. Сама знаешь, как евреям в СССР жилось.
– Так сейчас вроде...
– Брось ты! Ничего не изменилось. Ни-че-го! Темка мой – гений компьютерный. Окончил университет, работать начал. Однокурсник, друг вроде, такой, знаешь, мальчик-мажор, сманил его в фирму к отцу. А отец – бывший партийный работник, райкомом командовал. Поначалу в Темке души не чаял, а на деле оказался таким махровым антисемитом! Дочка его, представь, в Темку влюбилась, мой дуралей – тоже. И началось! Стали Темку жрать просто поедом: откажись от девчонки, нам евреи в родне не нужны! Он домой придет черный, губы трясутся, а я, дура старая, ему внушаю: успокойся, сынок, все образуется, другие сейчас времена! Короче, довлюблялся: обвинили в воровстве какой-то программы, я не понимаю в этом, с работы выперли. А девчонка эта, Наташка, из дому сбежала и к нам! Ну, папаша такого позора, конечно, не стерпел, скандал устроил. И знаешь, что орал? – Клара Марковна горько усмехается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89