Будто не спал! Вот она удивится!» В тот раз снился сон, что брат спас его. А теперь, значит, он, Ваня, спасает брата? Правильно, так и должно быть, они же – родня! А то, что доктор – абхаз... Ну, абхаз. Не чурка же! Катюшка тоже наполовину татарка. И что? Сестренка ведь! Самая лучшая!
Что-то острое впивается в локоть и тут же затекшую руку освобождают от пут.
«Держись, брат, – мысленно подбадривает Ваня. – Я с тобой!»
* * *
Это утро не сулило Зорькину ничего хорошего. Снова бессонная ночь, только теперь не от желания проанализировать и, сложив головоломку, понять, а от ясного понимания этой вдруг разрешившейся шарады. Разгадка не принесла ни радости, ни даже облегчения. Напротив, муторную тяжесть, до тошноты, а еще страх. То, что он узнал, пробив по своим каналам личность капитана Трефилова, в ином мире – Путяти, лишь утвердило Петра Максимовича в правоте своей версии. Собственно, и не версии уже, а вполне материального факта. Три серых листочка пополнились еще одним – схемой, на которой разрозненные квадратики, кружочки и треугольнички с указанием преступлений и мест их совершения неуклонно сходились к центру, где господствовал один большой шестигранник, обозначенный символом «X». В целом схема сильно напоминала паутину, вязкую, мелкоячеистую, множественно и прочно переплетавшуюся. Сам же центровой «X» выглядел натуральным пауком, цепко удерживающим за пунктиры и стрелки все прочие геометрические фигуры...
Подобным произведением следственной мысли вполне можно было гордиться, однако никакой гордости Петр Максимович не ощущал. Голова раскалывалась от мыслей. А ребра в области сердца разрывала расширяющаяся пустота.
В девять его ждет Митрофанов. Дернул же черт сыграть в благородство! Отзыв обвинительного... Продление следствия... Новые обстоятельства... Идиот! Копал, копал – выкопал.
Могилу он себе выкопал, вот что.
Сказать Митрофанову, что пошутил? А все это сжечь к едрене фене? Но... А внук? А та фруктовая тетка с рынка? А пацан этот безрукий?
С другой стороны, похоже, что он, рядовой следак, в одиночку раскрыл...
Что раскрыл? Вон он, основной вопрос... Без ответа.
Сжечь. Уничтожить. А как тогда жить? Зная...
А что, если... В конце концов, у него есть начальство! Тот же Митрофанов.
– Петр Максимович, – поднялся навстречу бывший ученик. – Как ты? Чего удумал? Я, грешным делом, решил, что ты снова – того! – Митрофанов выразительно щелкнул себя по кадыку. – Я тут ради тебя горло деру, убеждаю, что ты – лучшая кандидатура на кадры, а ты мне такой бэмс... Надеюсь, больше никому эту свою идею с отзывом обвинительного не излагал?
– Нет.
– Ну и ладно, ну и славненько. Очень ты мне там, в кадрах, пригодишься. Работать все сложнее, свои люди во как нужны! – Митрофанов снова потревожил свой кадык, теперь полоснув по нему ладонью.
– Зря старался, Олег, – буркнул Зорькин. – Не пойду.
– Что – зря? – Собеседник покровительственно хмыкнул. – С твоим опытом сам Бог велел воспитывать молодежь. Учить уму-разуму.
– Нет, – снова повторил Зорькин. – Не надо.
– Что за каприз, Максимыч? – недовольно уставился на него Митрофанов. – Я что, зря жопу рвал?
– Зря. Увольняюсь.
– Что?
– Увольняюсь я, Олег Вячеславович. Совсем.
– Ты что, опять с похмелья, Максимыч?
– Наоборот протрезвел. Вот это, – Зорькин бухнул на стол перед начальником тяжелый пакет, – информация. Наша, официальная и всякая иная – пресса там, Интернет... Сверху в голубой папке – мой отчет. Прочитаешь – поймешь. Делай с этим что хочешь. Посчитаешь нужным – дай ход. Нет – сожги и забудь. Я уже забыл.
– Ты мне бомбу, что ли, принес? – неуверенно улыбнулся Митрофанов, опасливо косясь на пакет. – По-человечески сказать не можешь, что там?
– Сам поймешь, – хмуро сообщил Зорькин. – Хочешь – скажи, что сам до всего этого допер, мне не жалко.
– Да что там, Максимыч? – забеспокоился начальник. – Сядь, я при тебе посмотрю.
– Нет, – отодвинулся к двери Зорькин. – Я пошел. Мне надо еще рапорт об увольнении зарегистрировать.
– Максимыч...
– Прощай, Олежек. И не препятствуй. Прочитаешь – сам уйти попросишь, чтоб глаза не мозолил. – И не дожидаясь, пока открывший рот Митрофанов скажет что-либо еще, вышел.
* * *
Главврач реанимации пропустил в кабинет двух женщин, показал на кресла:
– К сожалению, к нему сейчас нельзя. Только что закончили прямое переливание крови. Он слаб, очень слаб.
– Он выживет? – не выдерживает дама помоложе, сероглазая красивая шатенка, видимо жена.
– Надеемся, – кивает доктор. – Сейчас все зависит от него самого.
– Мой сын обязательно выживет, – вздергивает подбородок женщина постарше, с седой стрижкой, – он сильный.
– Конечно, – соглашается доктор. – И очень везучий: нашли его вовремя, еще бы немного и...
– А кровь ему хорошую перелили? – неожиданно спохватывается супруга. – Его СПИДом или гепатитом не заразят? Сейчас столько ужасов про это рассказывают!
– У нас не было времени проверять кровь на инфекции, – сухо роняет врач. – Но донор – молодой парень, думаю, все обойдется. Я же сказал, ваш сын и супруг очень везучий человек. Такую кровь, как у него, найти весьма сложно.
– Четвертая, резус отрицательный, – вставляет Алла Юрьевна. – Подобная кровь наличествует у очень небольшого числа людей, и почти все носители этой крови – исключительные личности, начиная с Иисуса Христа.
– Что, у Христа тоже? – удивленно переспрашивает доктор. – Не знал.
– Знаете, есть теория, – с удовольствием просвещает его седая дама, – что группа крови имеет наследственные корни. Особенно такая редкая. Она течет в жилах всего семи процентов землян, и вполне возможно, что все они – дальние родственники.
– Алла Юрьевна, вы хотите сказать, что наш Алик – родственник Христа? – с глупой и гордой улыбкой спрашивает супруга больного.
– Вполне возможно, – скромно пожимает плечами дама.
– Ну а тот донор, у которого сегодня кровь взяли, может, и он – наша родня? – Сероглазая с любопытством смотрит на свекровь. – Надо, наверное, с ним познакомиться?
– Ты же знаешь, Жанна, – покровительственно и холодно цедит Алла Юрьевна, – в Санкт-Петербурге у нас родственников нет. Все умерли в эмиграции. Хотя, конечно, мы должны поблагодарить этого доброго юношу. Доктор, мы можем его навестить?
– Вряд ли, – врач устало трет глаза, – его уже увезли в палату. Спит.
– Ничего-ничего! – машет рукой сероглазая. – Мы потом к нему зайдем, когда Алик поправится, вместе и зайдем! Они же теперь кровные братья! Вы фамилию скажите, я запишу.
– Фамилию? – Доктор роется в бумагах. – Сейчас узнаю.
Нажимает на селектор, долго слушает гудок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Что-то острое впивается в локоть и тут же затекшую руку освобождают от пут.
«Держись, брат, – мысленно подбадривает Ваня. – Я с тобой!»
* * *
Это утро не сулило Зорькину ничего хорошего. Снова бессонная ночь, только теперь не от желания проанализировать и, сложив головоломку, понять, а от ясного понимания этой вдруг разрешившейся шарады. Разгадка не принесла ни радости, ни даже облегчения. Напротив, муторную тяжесть, до тошноты, а еще страх. То, что он узнал, пробив по своим каналам личность капитана Трефилова, в ином мире – Путяти, лишь утвердило Петра Максимовича в правоте своей версии. Собственно, и не версии уже, а вполне материального факта. Три серых листочка пополнились еще одним – схемой, на которой разрозненные квадратики, кружочки и треугольнички с указанием преступлений и мест их совершения неуклонно сходились к центру, где господствовал один большой шестигранник, обозначенный символом «X». В целом схема сильно напоминала паутину, вязкую, мелкоячеистую, множественно и прочно переплетавшуюся. Сам же центровой «X» выглядел натуральным пауком, цепко удерживающим за пунктиры и стрелки все прочие геометрические фигуры...
Подобным произведением следственной мысли вполне можно было гордиться, однако никакой гордости Петр Максимович не ощущал. Голова раскалывалась от мыслей. А ребра в области сердца разрывала расширяющаяся пустота.
В девять его ждет Митрофанов. Дернул же черт сыграть в благородство! Отзыв обвинительного... Продление следствия... Новые обстоятельства... Идиот! Копал, копал – выкопал.
Могилу он себе выкопал, вот что.
Сказать Митрофанову, что пошутил? А все это сжечь к едрене фене? Но... А внук? А та фруктовая тетка с рынка? А пацан этот безрукий?
С другой стороны, похоже, что он, рядовой следак, в одиночку раскрыл...
Что раскрыл? Вон он, основной вопрос... Без ответа.
Сжечь. Уничтожить. А как тогда жить? Зная...
А что, если... В конце концов, у него есть начальство! Тот же Митрофанов.
– Петр Максимович, – поднялся навстречу бывший ученик. – Как ты? Чего удумал? Я, грешным делом, решил, что ты снова – того! – Митрофанов выразительно щелкнул себя по кадыку. – Я тут ради тебя горло деру, убеждаю, что ты – лучшая кандидатура на кадры, а ты мне такой бэмс... Надеюсь, больше никому эту свою идею с отзывом обвинительного не излагал?
– Нет.
– Ну и ладно, ну и славненько. Очень ты мне там, в кадрах, пригодишься. Работать все сложнее, свои люди во как нужны! – Митрофанов снова потревожил свой кадык, теперь полоснув по нему ладонью.
– Зря старался, Олег, – буркнул Зорькин. – Не пойду.
– Что – зря? – Собеседник покровительственно хмыкнул. – С твоим опытом сам Бог велел воспитывать молодежь. Учить уму-разуму.
– Нет, – снова повторил Зорькин. – Не надо.
– Что за каприз, Максимыч? – недовольно уставился на него Митрофанов. – Я что, зря жопу рвал?
– Зря. Увольняюсь.
– Что?
– Увольняюсь я, Олег Вячеславович. Совсем.
– Ты что, опять с похмелья, Максимыч?
– Наоборот протрезвел. Вот это, – Зорькин бухнул на стол перед начальником тяжелый пакет, – информация. Наша, официальная и всякая иная – пресса там, Интернет... Сверху в голубой папке – мой отчет. Прочитаешь – поймешь. Делай с этим что хочешь. Посчитаешь нужным – дай ход. Нет – сожги и забудь. Я уже забыл.
– Ты мне бомбу, что ли, принес? – неуверенно улыбнулся Митрофанов, опасливо косясь на пакет. – По-человечески сказать не можешь, что там?
– Сам поймешь, – хмуро сообщил Зорькин. – Хочешь – скажи, что сам до всего этого допер, мне не жалко.
– Да что там, Максимыч? – забеспокоился начальник. – Сядь, я при тебе посмотрю.
– Нет, – отодвинулся к двери Зорькин. – Я пошел. Мне надо еще рапорт об увольнении зарегистрировать.
– Максимыч...
– Прощай, Олежек. И не препятствуй. Прочитаешь – сам уйти попросишь, чтоб глаза не мозолил. – И не дожидаясь, пока открывший рот Митрофанов скажет что-либо еще, вышел.
* * *
Главврач реанимации пропустил в кабинет двух женщин, показал на кресла:
– К сожалению, к нему сейчас нельзя. Только что закончили прямое переливание крови. Он слаб, очень слаб.
– Он выживет? – не выдерживает дама помоложе, сероглазая красивая шатенка, видимо жена.
– Надеемся, – кивает доктор. – Сейчас все зависит от него самого.
– Мой сын обязательно выживет, – вздергивает подбородок женщина постарше, с седой стрижкой, – он сильный.
– Конечно, – соглашается доктор. – И очень везучий: нашли его вовремя, еще бы немного и...
– А кровь ему хорошую перелили? – неожиданно спохватывается супруга. – Его СПИДом или гепатитом не заразят? Сейчас столько ужасов про это рассказывают!
– У нас не было времени проверять кровь на инфекции, – сухо роняет врач. – Но донор – молодой парень, думаю, все обойдется. Я же сказал, ваш сын и супруг очень везучий человек. Такую кровь, как у него, найти весьма сложно.
– Четвертая, резус отрицательный, – вставляет Алла Юрьевна. – Подобная кровь наличествует у очень небольшого числа людей, и почти все носители этой крови – исключительные личности, начиная с Иисуса Христа.
– Что, у Христа тоже? – удивленно переспрашивает доктор. – Не знал.
– Знаете, есть теория, – с удовольствием просвещает его седая дама, – что группа крови имеет наследственные корни. Особенно такая редкая. Она течет в жилах всего семи процентов землян, и вполне возможно, что все они – дальние родственники.
– Алла Юрьевна, вы хотите сказать, что наш Алик – родственник Христа? – с глупой и гордой улыбкой спрашивает супруга больного.
– Вполне возможно, – скромно пожимает плечами дама.
– Ну а тот донор, у которого сегодня кровь взяли, может, и он – наша родня? – Сероглазая с любопытством смотрит на свекровь. – Надо, наверное, с ним познакомиться?
– Ты же знаешь, Жанна, – покровительственно и холодно цедит Алла Юрьевна, – в Санкт-Петербурге у нас родственников нет. Все умерли в эмиграции. Хотя, конечно, мы должны поблагодарить этого доброго юношу. Доктор, мы можем его навестить?
– Вряд ли, – врач устало трет глаза, – его уже увезли в палату. Спит.
– Ничего-ничего! – машет рукой сероглазая. – Мы потом к нему зайдем, когда Алик поправится, вместе и зайдем! Они же теперь кровные братья! Вы фамилию скажите, я запишу.
– Фамилию? – Доктор роется в бумагах. – Сейчас узнаю.
Нажимает на селектор, долго слушает гудок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89