В конце концов, рука – не голова. И без ног люди живут, и без рук, всякое случается. Не один же он на белом свете! А вместе любую беду одолеть можно.
– Сыночка, следователь говорит, что ты должен чистосердечно все рассказать. Ну, кто там был, кто дрался. Ты ведь просто мимо проходил, но все видел? Вот и надо разъяснить как да что. А то ведь ребята эти, которых сейчас в милицию забрали, все на тебя сваливают. Ты, когда бредил, наверное, наговорил чего, как мне тогда в подвале. Я же тогда тоже тебе поверила, чуть с ума не сошла. Вот и следователь тоже. И татуировка на руке. Когда ты ее сделал? Я и не видела. Следователь говорит, что две восьмерки – это «Хайль, Гитлер!». Вроде символ скинхедов. Значит, и ты – скинхед! Додуматься ж надо! Даже я сначала поверила... Уж потом дома сообразила, что это никакие ни восьмерки, а инициалы твои – Ваня Ватрушев, ВВ. Похоже на восьмерки. Но не восьмерки! Следователь ведь не знает, что твоя настоящая фамилия Ватрушев, а не Баязитов, вот и не понял...
Ваня молчит. Даже если б вдруг прорезался голос, что тут скажешь? Тем более матери. Последние сто лет о чем они с ней разговаривали? «Есть будешь?» Или: «Хлеба купил?» Ну, еще про Катьку спросить может. И раньше-то особо не общались, а после смерти отчима, когда мать снова на вторую работу пошла... Да и о чем базарить? Что квартплату опять повысили? Или яйца подорожали? Что она в жизни понимает? Кудахчет, как курица. То на Катьку ни с того ни с сего наорет, то разревется без повода. Истеричка.
* * *
Не зря когда-то Петр Зорькин считался лучшим следователем в городе. Несмотря на злость и раздражение, душившие его после памятной встречи с одноклассником, папочку, собранную им, он внимательно изучил, а после запросил множество всяких разных документов из архива прокуратуры и милиции.
Сам того не ожидая, он все время размышлял о словах приятеля. И чем больше думал, тем больше мрачнел.
В том, что скинхеды группируются Москве и Питере, ничего удивительного. Именно тут больше всего приезжих. А кто такие приезжие? В основном люди, недовольные жизнью на родине. Слюнтяи и слабаки никуда не поедут, так и останутся дома, ныть и жаловаться, а те, кто посильнее и понастырнее, выдвигаются в поисках лучшей жизни. Лучшая жизнь просто так не дается, потому – напор и агрессия.
Отлично помнилось время детства и юности, да и студенческие годы тоже. Тогда в Питере ни азербайджанцев, ни таджиков практически не было. Совершенно русский город. А потом задымился Кавказ, захаркала кровью Средняя Азия. Казалось, далеко, непонятно и поэтому – почти – неправда, а на деле получилось рукой подать. Его родственники – семья двоюродного брата – съехали из обустроенной квартиры на Серебристом бульваре только потому, что всю лестничную клетку скупили азербайджанцы. У них, в соседней пятиэтажке, весь четвертый подъезд – цыгане. Сначала приехала одна семья, потом перетащили родственников. Все по закону, не подкопаешься, а сколько раз ему соседи жаловались, что по двору не пройти, страшно...
Эти приезжие по одному и не селятся, все стараются кучно, по-родственному. С одной стороны – правильно, жить в чужом городе в одиночку не слишком радостно, вот они и создают мини-колонии. Но оттуда взялась эта взаимная ненависть? Не было ведь ее раньше! Зависть? Слабого к сильному? Удачливого к неудачникам? Тогда возникает вопрос: кто есть кто? Кто слабый? Тот, кто безропотно меняет квартиру, оказавшись среди «чурок», или сами «чурки», вынужденные в чужой стране локтями и зубами отвоевывать себе пространство? Как сказал умный Рогов, «налицо конфликт культур». Каких культур? Культура у них была одна на всех, общая, советская, многонациональная. Еще со школы Зорькин помнил, что на шестой части суши зародилась совершенно новая формация – единая историческая общность «советский народ».
Тот самый, который сейчас друг друга ненавидит и убивает...
Уголовные дела, запрошенные из архива, озадачили Зорькина еще больше. Вот, например, двойное нападение на азербайджанцев в Приморском районе. Двадцать подростков убили шестидесятилетнего торговца овощами. Били руками, ногами, железными прутьями. Добивали просто ножами. Весь процесс снимался на видео. Для отчета? Никто не вступился, никто убийц не остановил. На следующий день они же напали на другого азербайджанца, этого убивать не стали, вырезали кресты на ладонях и отпустили, чтоб всем свои руки показал...
Нападавшие подростки были скинхедами. Милиция отнесла оба эти преступления в разряд бытовых, и причину отыскали вескую: азербайджанцы обвешивали местных бабушек и втюхивали гнилой товар.
Ага, вот и официальная статистика. Апрель. В Москве – около тысячи скинхедов, в Питере – столько же. Стоп. Апрель?
Но именно в апреле, Зорькин это отлично помнил, вся пресса вопила о том, что в день рождения Гитлера скины намереваются учинить массовые беспорядки. И цифры звучали: от пяти до пятнадцати тысяч бритоголовых собираются выйти на улицы Москвы, чтобы захватить почты, вокзалы, банки. Они тогда в прокуратуре очень потешались над этим! Кто-то даже предложил подогнать на помощь столице крейсер «Аврора». А потом еще больше изумлялись, когда узнали, что москвичи в самом деле перепугались, ибо вывели-таки на правый бой со скинами больше двадцати тысяч милиционеров!
Что же получается, никак не мог сообразить Зорькин, где правда? Если скинов тысяча, то зачем выводить двадцать тысяч? А если их столько, сколько насчитала пресса, то...
Хорошо спланированная провокация? Кем? Для чего? А у них в Питере то самое знаменитое шествие по проспекту Просвещения... Надо бы поднять материалы и поговорить с Митрофановым, вроде он тогда курировал расследование.
Олег Митрофанов был его учеником, из тех, у кого ему, учителю, не зазорно было бы и поучиться. Олег давно занимал отдельный кабинет с секретаршей. Последнее время ходили слухи, что его забирают в Генеральную прокуратуру.
Митрофанов принял его сразу же. Сам вышел в приемную:
– Петр Максимыч, вот неожиданность, проходи!
Зорькина немного кольнуло это барское «проходи», но за то время, что раздевался, так и не припомнилось, переходили они на «ты» или нет.
– Олег Вячеславович, – официально обратился Зорькин, – як вам по делу.
– Какие дела, Максимыч? – Митрофанов уже доставал из шкафа коньяк и рюмки. – Ведь ты у меня первый раз? А я каждый день вспоминаю, как ты меня уму-разуму учил.
– А вот теперь сам на учебу пришел. – Зорькин отодвинул коньяк: – Не пью на работе.
– Так уже шесть, – хохотнул Митрофанов, – море на замке!
– Нет, – повторил Зорькин. Пить с начальством, пусть даже выбившимся из собственных учеников, он не любил, да и не умел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Сыночка, следователь говорит, что ты должен чистосердечно все рассказать. Ну, кто там был, кто дрался. Ты ведь просто мимо проходил, но все видел? Вот и надо разъяснить как да что. А то ведь ребята эти, которых сейчас в милицию забрали, все на тебя сваливают. Ты, когда бредил, наверное, наговорил чего, как мне тогда в подвале. Я же тогда тоже тебе поверила, чуть с ума не сошла. Вот и следователь тоже. И татуировка на руке. Когда ты ее сделал? Я и не видела. Следователь говорит, что две восьмерки – это «Хайль, Гитлер!». Вроде символ скинхедов. Значит, и ты – скинхед! Додуматься ж надо! Даже я сначала поверила... Уж потом дома сообразила, что это никакие ни восьмерки, а инициалы твои – Ваня Ватрушев, ВВ. Похоже на восьмерки. Но не восьмерки! Следователь ведь не знает, что твоя настоящая фамилия Ватрушев, а не Баязитов, вот и не понял...
Ваня молчит. Даже если б вдруг прорезался голос, что тут скажешь? Тем более матери. Последние сто лет о чем они с ней разговаривали? «Есть будешь?» Или: «Хлеба купил?» Ну, еще про Катьку спросить может. И раньше-то особо не общались, а после смерти отчима, когда мать снова на вторую работу пошла... Да и о чем базарить? Что квартплату опять повысили? Или яйца подорожали? Что она в жизни понимает? Кудахчет, как курица. То на Катьку ни с того ни с сего наорет, то разревется без повода. Истеричка.
* * *
Не зря когда-то Петр Зорькин считался лучшим следователем в городе. Несмотря на злость и раздражение, душившие его после памятной встречи с одноклассником, папочку, собранную им, он внимательно изучил, а после запросил множество всяких разных документов из архива прокуратуры и милиции.
Сам того не ожидая, он все время размышлял о словах приятеля. И чем больше думал, тем больше мрачнел.
В том, что скинхеды группируются Москве и Питере, ничего удивительного. Именно тут больше всего приезжих. А кто такие приезжие? В основном люди, недовольные жизнью на родине. Слюнтяи и слабаки никуда не поедут, так и останутся дома, ныть и жаловаться, а те, кто посильнее и понастырнее, выдвигаются в поисках лучшей жизни. Лучшая жизнь просто так не дается, потому – напор и агрессия.
Отлично помнилось время детства и юности, да и студенческие годы тоже. Тогда в Питере ни азербайджанцев, ни таджиков практически не было. Совершенно русский город. А потом задымился Кавказ, захаркала кровью Средняя Азия. Казалось, далеко, непонятно и поэтому – почти – неправда, а на деле получилось рукой подать. Его родственники – семья двоюродного брата – съехали из обустроенной квартиры на Серебристом бульваре только потому, что всю лестничную клетку скупили азербайджанцы. У них, в соседней пятиэтажке, весь четвертый подъезд – цыгане. Сначала приехала одна семья, потом перетащили родственников. Все по закону, не подкопаешься, а сколько раз ему соседи жаловались, что по двору не пройти, страшно...
Эти приезжие по одному и не селятся, все стараются кучно, по-родственному. С одной стороны – правильно, жить в чужом городе в одиночку не слишком радостно, вот они и создают мини-колонии. Но оттуда взялась эта взаимная ненависть? Не было ведь ее раньше! Зависть? Слабого к сильному? Удачливого к неудачникам? Тогда возникает вопрос: кто есть кто? Кто слабый? Тот, кто безропотно меняет квартиру, оказавшись среди «чурок», или сами «чурки», вынужденные в чужой стране локтями и зубами отвоевывать себе пространство? Как сказал умный Рогов, «налицо конфликт культур». Каких культур? Культура у них была одна на всех, общая, советская, многонациональная. Еще со школы Зорькин помнил, что на шестой части суши зародилась совершенно новая формация – единая историческая общность «советский народ».
Тот самый, который сейчас друг друга ненавидит и убивает...
Уголовные дела, запрошенные из архива, озадачили Зорькина еще больше. Вот, например, двойное нападение на азербайджанцев в Приморском районе. Двадцать подростков убили шестидесятилетнего торговца овощами. Били руками, ногами, железными прутьями. Добивали просто ножами. Весь процесс снимался на видео. Для отчета? Никто не вступился, никто убийц не остановил. На следующий день они же напали на другого азербайджанца, этого убивать не стали, вырезали кресты на ладонях и отпустили, чтоб всем свои руки показал...
Нападавшие подростки были скинхедами. Милиция отнесла оба эти преступления в разряд бытовых, и причину отыскали вескую: азербайджанцы обвешивали местных бабушек и втюхивали гнилой товар.
Ага, вот и официальная статистика. Апрель. В Москве – около тысячи скинхедов, в Питере – столько же. Стоп. Апрель?
Но именно в апреле, Зорькин это отлично помнил, вся пресса вопила о том, что в день рождения Гитлера скины намереваются учинить массовые беспорядки. И цифры звучали: от пяти до пятнадцати тысяч бритоголовых собираются выйти на улицы Москвы, чтобы захватить почты, вокзалы, банки. Они тогда в прокуратуре очень потешались над этим! Кто-то даже предложил подогнать на помощь столице крейсер «Аврора». А потом еще больше изумлялись, когда узнали, что москвичи в самом деле перепугались, ибо вывели-таки на правый бой со скинами больше двадцати тысяч милиционеров!
Что же получается, никак не мог сообразить Зорькин, где правда? Если скинов тысяча, то зачем выводить двадцать тысяч? А если их столько, сколько насчитала пресса, то...
Хорошо спланированная провокация? Кем? Для чего? А у них в Питере то самое знаменитое шествие по проспекту Просвещения... Надо бы поднять материалы и поговорить с Митрофановым, вроде он тогда курировал расследование.
Олег Митрофанов был его учеником, из тех, у кого ему, учителю, не зазорно было бы и поучиться. Олег давно занимал отдельный кабинет с секретаршей. Последнее время ходили слухи, что его забирают в Генеральную прокуратуру.
Митрофанов принял его сразу же. Сам вышел в приемную:
– Петр Максимыч, вот неожиданность, проходи!
Зорькина немного кольнуло это барское «проходи», но за то время, что раздевался, так и не припомнилось, переходили они на «ты» или нет.
– Олег Вячеславович, – официально обратился Зорькин, – як вам по делу.
– Какие дела, Максимыч? – Митрофанов уже доставал из шкафа коньяк и рюмки. – Ведь ты у меня первый раз? А я каждый день вспоминаю, как ты меня уму-разуму учил.
– А вот теперь сам на учебу пришел. – Зорькин отодвинул коньяк: – Не пью на работе.
– Так уже шесть, – хохотнул Митрофанов, – море на замке!
– Нет, – повторил Зорькин. Пить с начальством, пусть даже выбившимся из собственных учеников, он не любил, да и не умел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89