Во сне — коротком и четком, как воспоминание, — я подошел к столу, спрятанному под па-лапой на самом краю апельсиновой рощи, за которым сидела Изабелла. Она подняла ко мне свое лицо и зашевелила губами, но не сумела издать ни звука.
Через шесть часов в приемной появился Пол Нессон и направился в нашу сторону.
Он выглядел спокойным, сдержанным и, как ни странно, стал словно ниже ростом. На нем все еще были бледно-зеленые штаны, а каждый башмак утопал в зеленом пластиковом мокасине, завязанном наверху наподобие банной шапочки. Он слабо улыбнулся нам.
— Она держится молодцом. Все прошло отлично.
— Много вы из нее вынули?
— Все, что смог. По периметру опухоли располагаются жизнеспособные клетки мозга, поэтому я затронул только сердцевину — омертвевшие ткани.
— Сколько от опухоли осталось?
— Пока трудно сказать. Эти астроцитомы растут очень медленно и совсем помалу. Они чем-то похожи на корни сорняков. Через день-два мы сможем обсудить кое-какие новые методы лечения.
В разговоре возникла пауза, во время которой я заметил в глазах Пола Нессона полнейшее отупение от охватившей его усталости.
Коррин высморкалась в бумажную салфетку, откашлялась и спросила:
— Долго все это будет продолжаться?
— Пока можно лишь строить предположения, а потому сейчас я не хотел бы касаться этой темы. Эта разновидность опухоли вообще ведет себя крайне непредсказуемо — то ускоряет свое развитие, то как бы замирает, то снова ускоряет.
— Были у вас случаи, когда опухоли полностью исчезали? — спросил Джо.
— Нет. А теперь Изабелла около часа проведет в послеоперационной палате, потом я хотел бы поместить ее в реанимацию. Через пару часов она сможет сказать вам несколько слов. Ну а после этого, как я полагаю, вы тоже сможете немного передохнуть.
— Спасибо вам, — сказал я.
— Пожалуйста, — ответил Нессон, после чего снова исчез за двойными дверями.
* * *
На голове Изабеллы была громадная марлевая повязка, очень похожая на тюрбан. Оба глаза распухли, причем под левым уже появился фиолетовый отек. Ее все еще подпитывали кислородом — через вставленную в нос пластиковую трубочку.
Она не сразу узнала меня.
Характеристики жизнедеятельности организма выводились на экран стоявшего в углу монитора.
Я прижался щекой к ее щеке и прислушался к дыханию.
— Ты даже не поверишь, — сказала она, когда наконец пришла немного в себя. Ее голос был тих, но слова она произносила четко. — Я уже начинаю поправляться. Мне снилось это, когда я была под... что они вынули все плохое... гадость... из меня. Со мной все будет о'кей. Ни заикания, ни оговорок.
— Я люблю тебя, — сказал я.
— Я так рада... что ты пришел.
— Ты все еще моя маленькая?
— Я буду твоей маленькой, пока... пока... ты... будешь хотеть меня.
— А как насчет того, чтобы навсегда?
— Навсегда... звучит очень даже мило.
* * *
Несмотря на то что я был измучен, у меня хватило сил удивиться, когда в больничном холле я увидел Карен Шульц. Ее каблуки громко процокали по плиткам пола, и она мгновенно высмотрела меня в напряженно тихой группе людей прежде, чем я осознал, что это она.
Она коротко улыбнулась всем, пожала каждому руку, когда я представил ее, и сразу устремила свои усталые глаза на меня.
— Рассел, мы можем поговорить?
Я вышел с ней на улицу.
Термометр в аллее на противоположной стороне улицы показывал девяносто градусов. Хрупкая женщина толкала перед собой вверх по склону — к башне — инвалидное кресло с крупным мужчиной, и кресло это двигалось зигзагами.
— Ну как она?
— Отлично. Они удалили большую часть опухоли.
— О Рассел, как же я рада слышать это! — Она смахнула со щеки слезу и отвернулась, стала смотреть на шоссе. — Я никогда не знаю, что надо делать в... ситуациях, подобных этой, — сказала она смущенно.
— Хорошо, что пришла. Хочешь, можешь оставить цветы или записку.
— Нет. Я пришла по делу. — Она обхватила себя руками и двинулась в дальний конец дворика, где находился сломанный лифт для инвалидных кресел — заброшенный и до сих пор не отремонтированный.
В ожидании, когда она заговорит, я закурил.
— Смотри, — сказала она, повернувшись ко мне. В ярком послеполуденном свете Карен выглядела лет на сто. — Я была... жизнь... порой полна компромиссов. Я всего лишь одинокая девушка, которая нуждается в своей работе и любит свою работу. И если я даже время от времени спорю с Винтерсом по поводу его решений, то в конце концов он именно за это и платит мне. Я хочу сказать, никогда ничего я не делаю против кого-либо в нашем управлении. Я люблю наше управление и считаю, мы не даром едим свой хлеб, мы занимаемся нужным делом. Но...
Карен посмотрела в сторону аллеи, и голос ее почти совсем пропал.
— А не могли они подобрать для больницы более отвратительного места?
— Нет, наверное.
В глазах Карен застыла боль, хотя они по-прежнему казались непроницаемыми.
— Послушай, ты разговаривал с Четом об этих... несообразностях в деле?
— Да.
— И ты представляешь, что они могут означать?
— За ними стоит тот факт, что Мартин намерен обвинить меня и мою дочь в преступлении, которого мы не совершали.
— Это так. Но ты отстаешь на один шаг, Рассел. Ты представляешь себе, что все это означает в практическом смысле?
Я не смог представить себе, но невольно подумал о том, что Карен увидела отснятую Мартином пленку про меня и Элис Фульц. Хотя какую пользу из этого мог извлечь Пэриш, если бы обнародовал ее именно сейчас, я не представлял.
— Пока не знаю, как реагировать на действия Мартина, — сказал я.
— Рассел, я скажу тебе. Ты знаешь какого-нибудь хорошего адвоката по уголовным делам?
— Да.
— Найми его.
Эта плохая, но, по-видимому, неизбежная идея, казалось, явилась ко мне из какого-то дальнего уголка моего сознания.
— Ты думаешь, Пэриш собирается передать дело окружному прокурору?
— Рассел, он уже сделал это.
Глава 22
Я просидел с Изабеллой все три часа, пока она спала.
Пока я смотрел на ее распухшее лицо, на некогда очаровательную, а сейчас обмотанную марлей головку, на пластиковую кислородную маску, пересекающую рот и нос, я лишь дивился тому, как далеко смогла зайти эта женщина, под какую угрозу поставлена и каким пыткам подверглась ее плоть, как предала ее жизнь.
Позади себя я услышал шорох шагов, решил, что зашла медсестра, но, обернувшись, увидел ее, ту, что искала меня, женщину со скорбным взглядом темных глаз, увидел Тину Шарп из «Эквитебл».
— Мы можем поговорить?
— Давайте выйдем, — сказал я.
Пахла Тина Шарп неприятными духами. В руке держала сумочку. Глаза у нее были чуть навыкате, бесцветные и невыразительные.
— Извините, что приходится отлавливать вас подобным образом, — сказала она. — Но вы не ответили ни на мои звонки, ни на мое письмо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Через шесть часов в приемной появился Пол Нессон и направился в нашу сторону.
Он выглядел спокойным, сдержанным и, как ни странно, стал словно ниже ростом. На нем все еще были бледно-зеленые штаны, а каждый башмак утопал в зеленом пластиковом мокасине, завязанном наверху наподобие банной шапочки. Он слабо улыбнулся нам.
— Она держится молодцом. Все прошло отлично.
— Много вы из нее вынули?
— Все, что смог. По периметру опухоли располагаются жизнеспособные клетки мозга, поэтому я затронул только сердцевину — омертвевшие ткани.
— Сколько от опухоли осталось?
— Пока трудно сказать. Эти астроцитомы растут очень медленно и совсем помалу. Они чем-то похожи на корни сорняков. Через день-два мы сможем обсудить кое-какие новые методы лечения.
В разговоре возникла пауза, во время которой я заметил в глазах Пола Нессона полнейшее отупение от охватившей его усталости.
Коррин высморкалась в бумажную салфетку, откашлялась и спросила:
— Долго все это будет продолжаться?
— Пока можно лишь строить предположения, а потому сейчас я не хотел бы касаться этой темы. Эта разновидность опухоли вообще ведет себя крайне непредсказуемо — то ускоряет свое развитие, то как бы замирает, то снова ускоряет.
— Были у вас случаи, когда опухоли полностью исчезали? — спросил Джо.
— Нет. А теперь Изабелла около часа проведет в послеоперационной палате, потом я хотел бы поместить ее в реанимацию. Через пару часов она сможет сказать вам несколько слов. Ну а после этого, как я полагаю, вы тоже сможете немного передохнуть.
— Спасибо вам, — сказал я.
— Пожалуйста, — ответил Нессон, после чего снова исчез за двойными дверями.
* * *
На голове Изабеллы была громадная марлевая повязка, очень похожая на тюрбан. Оба глаза распухли, причем под левым уже появился фиолетовый отек. Ее все еще подпитывали кислородом — через вставленную в нос пластиковую трубочку.
Она не сразу узнала меня.
Характеристики жизнедеятельности организма выводились на экран стоявшего в углу монитора.
Я прижался щекой к ее щеке и прислушался к дыханию.
— Ты даже не поверишь, — сказала она, когда наконец пришла немного в себя. Ее голос был тих, но слова она произносила четко. — Я уже начинаю поправляться. Мне снилось это, когда я была под... что они вынули все плохое... гадость... из меня. Со мной все будет о'кей. Ни заикания, ни оговорок.
— Я люблю тебя, — сказал я.
— Я так рада... что ты пришел.
— Ты все еще моя маленькая?
— Я буду твоей маленькой, пока... пока... ты... будешь хотеть меня.
— А как насчет того, чтобы навсегда?
— Навсегда... звучит очень даже мило.
* * *
Несмотря на то что я был измучен, у меня хватило сил удивиться, когда в больничном холле я увидел Карен Шульц. Ее каблуки громко процокали по плиткам пола, и она мгновенно высмотрела меня в напряженно тихой группе людей прежде, чем я осознал, что это она.
Она коротко улыбнулась всем, пожала каждому руку, когда я представил ее, и сразу устремила свои усталые глаза на меня.
— Рассел, мы можем поговорить?
Я вышел с ней на улицу.
Термометр в аллее на противоположной стороне улицы показывал девяносто градусов. Хрупкая женщина толкала перед собой вверх по склону — к башне — инвалидное кресло с крупным мужчиной, и кресло это двигалось зигзагами.
— Ну как она?
— Отлично. Они удалили большую часть опухоли.
— О Рассел, как же я рада слышать это! — Она смахнула со щеки слезу и отвернулась, стала смотреть на шоссе. — Я никогда не знаю, что надо делать в... ситуациях, подобных этой, — сказала она смущенно.
— Хорошо, что пришла. Хочешь, можешь оставить цветы или записку.
— Нет. Я пришла по делу. — Она обхватила себя руками и двинулась в дальний конец дворика, где находился сломанный лифт для инвалидных кресел — заброшенный и до сих пор не отремонтированный.
В ожидании, когда она заговорит, я закурил.
— Смотри, — сказала она, повернувшись ко мне. В ярком послеполуденном свете Карен выглядела лет на сто. — Я была... жизнь... порой полна компромиссов. Я всего лишь одинокая девушка, которая нуждается в своей работе и любит свою работу. И если я даже время от времени спорю с Винтерсом по поводу его решений, то в конце концов он именно за это и платит мне. Я хочу сказать, никогда ничего я не делаю против кого-либо в нашем управлении. Я люблю наше управление и считаю, мы не даром едим свой хлеб, мы занимаемся нужным делом. Но...
Карен посмотрела в сторону аллеи, и голос ее почти совсем пропал.
— А не могли они подобрать для больницы более отвратительного места?
— Нет, наверное.
В глазах Карен застыла боль, хотя они по-прежнему казались непроницаемыми.
— Послушай, ты разговаривал с Четом об этих... несообразностях в деле?
— Да.
— И ты представляешь, что они могут означать?
— За ними стоит тот факт, что Мартин намерен обвинить меня и мою дочь в преступлении, которого мы не совершали.
— Это так. Но ты отстаешь на один шаг, Рассел. Ты представляешь себе, что все это означает в практическом смысле?
Я не смог представить себе, но невольно подумал о том, что Карен увидела отснятую Мартином пленку про меня и Элис Фульц. Хотя какую пользу из этого мог извлечь Пэриш, если бы обнародовал ее именно сейчас, я не представлял.
— Пока не знаю, как реагировать на действия Мартина, — сказал я.
— Рассел, я скажу тебе. Ты знаешь какого-нибудь хорошего адвоката по уголовным делам?
— Да.
— Найми его.
Эта плохая, но, по-видимому, неизбежная идея, казалось, явилась ко мне из какого-то дальнего уголка моего сознания.
— Ты думаешь, Пэриш собирается передать дело окружному прокурору?
— Рассел, он уже сделал это.
Глава 22
Я просидел с Изабеллой все три часа, пока она спала.
Пока я смотрел на ее распухшее лицо, на некогда очаровательную, а сейчас обмотанную марлей головку, на пластиковую кислородную маску, пересекающую рот и нос, я лишь дивился тому, как далеко смогла зайти эта женщина, под какую угрозу поставлена и каким пыткам подверглась ее плоть, как предала ее жизнь.
Позади себя я услышал шорох шагов, решил, что зашла медсестра, но, обернувшись, увидел ее, ту, что искала меня, женщину со скорбным взглядом темных глаз, увидел Тину Шарп из «Эквитебл».
— Мы можем поговорить?
— Давайте выйдем, — сказал я.
Пахла Тина Шарп неприятными духами. В руке держала сумочку. Глаза у нее были чуть навыкате, бесцветные и невыразительные.
— Извините, что приходится отлавливать вас подобным образом, — сказала она. — Но вы не ответили ни на мои звонки, ни на мое письмо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100