— А я бы с удовольствием предложил вам выпить, но у меня есть только двадцать фунтов еды. Я принесу, хотите? Она в машине. Моя матушка готовила. Обычно у нее получается очень вкусно.
Девушка неожиданно скорчила смешную рожицу и тут же кивнула. Когда я двинулся от машины с объемистой коробкой материнских даров, Изабелла Сэндовал залилась громким смехом, причем смеялась она явно надо мной.
Я как бы взглянул на себя ее глазами: рослый тридцатичетырехлетний лбина несет коробку с едой, изготовленной любящей матерью, чтобы разделить ее с симпатичной девушкой, с которой познакомился две минуты тому назад. Я рассмеялся следом, — покраснев при этом, — и смех исходил из тех уголков моей души, которые я тщательно оберегал от отцовского цинизма, равно как и от собственной тупой убежденности в том, что значит быть настоящим мужчиной.
Я сразу влюбился в смех Изабеллы, а несколькими часами позже начал влюбляться и во все остальное. Буквально глаз не мог отвести от нее. Это было самое чистое, самое громадное и самое простое чувство, которое когда-либо испытывал, и никогда с тех пор мне не довелось испытать ничего даже близко на него похожего. В тот момент я был уверен, что мое опьянение будет длиться целую мою жизнь. Но все это оказалось — когда мы шесть лет спустя возвращались с Изабеллой из больницы — гораздо сложнее и много, много больше, чем целая моя жизнь.
* * *
Я медленно въехал в рощу и развернулся, чтобы максимально сократить путь, который Изабелле предстояло пройти. Следы ее палок оставляли на земле две дорожки ровно очерченных кружочков с обеих сторон от нее. Мне показалось, ушло несколько часов на преодоление нескольких ярдов. Неожиданно она начала падать, но я успел подхватить ее.
Когда мы наконец разместились за одним из столов под палапой, Изабелла сняла бейсбольную шапочку, а я стал доставать еду. Она вопросительно посмотрела на меня, когда я принес из машины свою фляжку и поставил ее на старый, сколоченный из красного дерева стол.
— Ты забыла пиво, — сказал я, улыбнувшись.
Изабелла улыбнулась в ответ. Я отхлебнул из фляжки.
Мы ели, а солнце пока волокло себя над вершинами западных холмов и начинало медленно клониться к закату.
Виски обожгло мне внутренности и тут же с нарастающей скоростью стало растекаться по периферии.
Ни один из нас не проронил ни слова. Мало найдется в человеческой жизни более мучительных вещей, чем волшебное место, потерявшее свою былую магию.
В свете догорающего дня окружавшие нас деревья и холмы приобретали пронзительную отчетливость, а каждый комок земли, каждая крупица почвы казались изолированными друг от друга, совершенно одинокими.
«Виски, — подумал я, — смягчит горечь этой потери».
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила Изабелла.
— Нормально.
— Мне не н-н-нужна операция, правда ведь?
— Нет, — сказал я, снова глотнув из фляжки. В этот момент в небо взмыла с гортанным криком пара голубей. Можно было только удивляться красоте и стремительности их полета. Они все уменьшались и уменьшались и вскоре исчезли совсем.
— Я бы не обиделась, если бы ты куда-нибудь уехал — на воду, — сказала она и тут же поправилась, — на время.
— Не хочу я никуда уезжать.
— Если бы я была на твоем месте, я бы уехала.
— Даже если бы я уехал, я все равно остался бы с тобой.
— Как прикованный. Ко мне.
— Нет! — спокойно сказал я, хотя внутри меня этот же голос заорал благим матом: "Да! Да! Прикованный! Прикованный к якорю! Похороненный! Пей же!"
— Помнишь, что ты сказал мне, когда мы в последний раз говорили... о... это...
Я не помнил.
— Ты сказал, что с-ста-ставаться... остаться со мной — благородное дело.
— Я не имел в виду ничего дурного.
— А я не хочу, чтобы ты оставался со мной. Я всегда х-х-хотела сама заботиться о тебе. Потому что у тебя тяжелый характер, и я знаю, тебе кто-то нужен. Мне хотелось, чтобы этим человеком была я.
— Ты и есть этот человек, Изабелла, только ты! — "Лжец! Дешевка! Дурак! Пей свое виски!" — орал голос внутри.
— Как бы мне хотелось снова заниматься с тобой любовью.
— Я в этом виноват.
— Ты бы мог закрыть глаза.
— Я знаю.
— Мне не хотелось бы, чтобы ты ради этого ходил в какое-то другое место.
— Никогда в жизни. Мне нужна только ты. Я сделал большой глоток.
Солнце очень медленно ползло по небу. На мгновение я взглянул на свои руки — какие же сухие, и жесткие, и испещренные жилами!
— Знаешь, что на свете самое х-х-худшее?
Я покачал головой. Слишком много, казалось, на свете таких вещей, из которых можно выбрать самое худшее.
— Потерять тебя.
Я встал и с фляжкой в руке подошел к находившемуся за спиной Изабеллы краю прогалины.
— Я не позволю этому случиться, — сказал я. — Это не может случиться. Это единственное, что они не смогут отнять у нас.
Тут мне глаза словно обожгло, и я закрыл их, но слезы все же вырвались наружу. Я поднял фляжку и осушил ее до дна. Никогда не хватает.
— О, — услышал я позади себя ее голос. — О Расс... вот ведь черт.
Когда я обернулся, чтобы посмотреть, в чем дело, ее голова резко кренилась вправо, лицо дергалось, правое плечо было приподнято и билось в конвульсиях, рука дергалась так, словно ее сотрясало высоковольтное напряжение. Глаза были широко раскрыты.
Этот приступ оказался самым сильным за все время ее болезни — сильнее даже того, первого, который произошел полтора года тому назад. Я подбежал, обхватил ее сотрясающееся тело, прижался лицом к ее сильно дергающейся щеке. Наверняка у нее возникло ощущение, что она — в моих руках — оказалась в плену чьей-то враждебной силы. Слова ее были медленны, едва выдавливались ею, за гранью понимания:
— Так ша-а-ак што с-с-сделать... э... о... тебе... бо-о-олш это не-е-е пов-в-втотс...
Я засек время по часам. Как всегда: одна минута и сорок пять секунд. Вы ни за что не поверили бы, какими долгими могут быть эти минута и сорок пять секунд.
Но вот Изабелла как бы слегка осела, откинулась в своем кресле — демоны покинули ее. Сердце билось учащенно. Она глубоко вздохнула и стала медленно выпускать воздух из легких.
— Я сорась сдеть то.
— Что ты собираешься сделать, Из?
— Операцию. Я собираюсь р-р-разрешить им сделать ее.
По пути домой ее речь стала намного чище. Она спросила меня, понял ли я, что она говорила во время приступа? Я покачал головой.
— А мне самой казалось все таким п-п-понятным. Я сказала, что мне очень жаль причинять тебе такое беспокойство. И что я не хотела, чтобы это случилось.
Я обнял ее, прижал к себе.
— Я знаю, маленькая. Знаю.
Глава 10
В тот же вечер, после того как Изабелла уснула, я прошел в свой кабинет и достал неоплаченные медицинские счета. Это была пачка толщиной в несколько дюймов, с множеством конвертов, окантованных красным, со штемпелями, выбитыми на счетах, — «ВНИМАНИЕ:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100