с одной стороны, она ему понравилась, а с другой -- она
некрасива. Стало быть, не будет чересчур много о себе воображать и оценит
глубину будущего чувства его, Кашина.
-- Так-с, -- он взял анкету и ходил вокруг, время от времени поглядывая
то в анкету, то на Светлозерскую. -- Значит, Мария Абрамовна?..
-- Только по паспорту, -- строго сказала она. -- Я прошу, чтобы меня
все звали Инной.
-- Почему, Маша?
-- Никаких Маш! Имя Маша я терпеть не могу, Мария -- тем более, а за
Марусю просто готова глаза выцарапать, -- она с улыбкой показала, как она
это сделала бы. -- Я и с мужем-то последним разошлась частично из-за этого.
-- Хорошо. Пусть Инна... -- он вдруг придумал ход и доверительно
наклонился. -- Сделаем так: я эту тайну оставлю в сейфе, возьму грех на
душу, как ответственный за кадры... Только вот отчество у вас странное...
для русской...
Инна, как впоследствии выяснилось, очень любила, когда ее принимали за
еврейку. Была она патриархальной славянкой, и от имени ее отца Абрама
Пешкова, дальнего родича великого писателя Алексея-Максима Пешкова-Горького,
ничем не веяло, кроме православной волжской дремучей старины. Инна привезла
с Волги русые волосы, стянутые в старомодный узел, который ей шел, и хромоту
оканья, которую евреям, при всей их переимчивости, освоить не дано.
Зацепок в анкете Светлозерской было более чем достаточно, но Кашин уже
так настроился ее взять, что некоторые изъяны (например, неудачливую
семейную жизнь) оценил как плюс лично для себя, а другие (вроде отсутствия
московской прописки) принял как выгодный шажок для последующего. Он, Кашин,
сможет пробить ей прописку, если она хорошо себя зарекомендует.
У Инны-Марии была своя причина временной прописки во Владимирской
области. Решив развестись со своим вторым мужем Грязновым, она начала новую
жизнь и приехала в столицу. Тут, на улице Горького, Инна приняла свою
излюбленную позу статуи современной Афродиты с сумочкой за спиной. К ней
сразу стал клеиться итальянец, вышедший с Центрального телеграфа, как
оказалось, технический представитель фирмы "Оливетти", заключившей контракт
на поставку специальной мебели для ЦК КПСС. Инна встречалась с Альдо у него
в номере гостиницы "Берлин" дважды в неделю в течение трех месяцев, и хотя
он плохо говорил по-русски, а Светлозерская ограничивалась в итальянском
одним "чао!", она чувствовала, что он открыл ей мир страстей, до этого никем
ей не объясненный. Инну взяла на учет служба внешнего наблюдения. Прошлого у
нее не было, итальянец поставлял оборудование в ЦК, и обижать его не было
указаний. Предполагалось, что после его отъезда Инна будет встречаться с
другими иностранцами. И тогда органы решат, что с ней делать. Но едва Альдо
уехал, Инна из Москвы исчезла.
Появилась она в Киржаче, под Владимиром, в доме матери Грязнова. Тут
она родила итальянцу сына, честно все сообщив грязновой матери. Бабка,
однако, привязавшись к мальчику, немедля после отъезда бывшей снохи
ухитрилась в местном ЗАГСе черноволосого худенького мальчика усыновить за
поднесенную курицу и два десятка отборных яиц. А с Инны теперь в каждый ее
приезд требовала денег только на поддержание временной прописки, за которую
надо давать взятку трояк в месяц участковому оперу.
Освободившись от итальянца и его ребенка, Инна не могла найти себя и от
скучности окружающей ее действительности согласилась выйти замуж за
сержанта-сверхсрочника Альфреда Светлозерского: его имя напоминало ей Альдо.
Других точек соприкосновения не нашлось. Долго возле него продержаться она
не смогла. Он был ей физически противен, а его глупые шутки заставляли ее
морщиться, будто от зубной боли.
Она уехала в Москву, решив начать сызнова, и устроилась машинисткой,
числясь на должности дворника, так как только на эту должность ее взяли без
прописки. Работала она в окружении таких же туповатых, как ее последний муж,
полувоенных-полужурналистов. Она продолжала одеваться в шмотки, подаренные
ей Альдо, и от офицеров не было отбою. В газете ей нравилось, но хотелось
более интеллигентного окружения. В расцвете своих физиологических сил она
очутилась в "Трудовой правде".
В машбюро говорили только о тряпках и мужчинах, а в перерывах между
разговорами печатали. Языкастая умница Светлозерская прижилась сразу. На
вопрос, сколько у тебя, Инна, было мужчин, она немедля ответила вопросом:
"Когда? Сегодня?" Ибо до вчерашнего дня у нее был в жизни четыреста
восемьдесят один мужчина. Первые сотни имен стали выкрашиваться из памяти,
но счет не нарушался.
-- С какой стороны ни глянь, у Инки фигура -- лучшая в редакции, --
говорили машинистки с гордостью. -- Жаль, нельзя голой ходить. Любая одежда,
даже импортная, такую фигуру только портит.
-- Не портит! -- успокаивала их Светлозерская. -- Если сразу раздеться,
то и пообещать нечего. А если мужик выпил, что ему ни подложи, все красиво.
Так что, девки, не расстраивайтесь!
С такой житейской мудростью, да получи она хоть плохонькое высшее
образованьице, Светлозерская могла бы шагнуть ой как далеко! Так считали ее
подруги. Но сама она уговаривала -- не столько их, сколько себя:
-- Да что вы, девахи! Мне не отсутствие диплома препятствует, а то, что
я женщина: гормон так и прет.
-- А у мужика разве не прет?
-- Прет, да после отдых дает, -- отстаивала свою точку зрения Инна. --
А у нас без перерыва! Если б не гормон, я бы такие высоты взяла!..
В "Трудовой правде" ей поручали самую ответственную работу. Грамотность
у нее была природная -- откуда же ей взяться с шестью-то классами с
половиной? А скорострельность выше всяких похвал, и пальцы никогда не
болели, и не бюллетенила никогда, даже после абортов.
-- Самые несчастные люди в редакции мы, машинистки, -- философствовала
она. -- Мы должны вдумчиво переписывать двумя руками ту белиберду, которую в
отделах, не задумываясь, строчат одной правой.
Жила Инна небедно за счет халтуры. Между делом она успевала пропустить
в день две-три левых статьи. Из Балахны, из своего детства, она привезла
умение гадать на картax, которое вдруг с тайным интересом потянуло к ней
женщин. Она гадала всем -- у всех были несчастья или неопределенные
ситуации. Все мужчины в редакции от Макарцева до алкашей-печатников в цехах
были перегаданы сотни раз, распределены по королям и валетам, скрещены с
разными дамами. Много зная, Инна могла злоупотребить чьим-то доверием, но
никогда этого не делала. Мужская часть редакции называла ее "своим парнем",
хотя все меньше оставалось таких, кто лично не убедился, что она женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
некрасива. Стало быть, не будет чересчур много о себе воображать и оценит
глубину будущего чувства его, Кашина.
-- Так-с, -- он взял анкету и ходил вокруг, время от времени поглядывая
то в анкету, то на Светлозерскую. -- Значит, Мария Абрамовна?..
-- Только по паспорту, -- строго сказала она. -- Я прошу, чтобы меня
все звали Инной.
-- Почему, Маша?
-- Никаких Маш! Имя Маша я терпеть не могу, Мария -- тем более, а за
Марусю просто готова глаза выцарапать, -- она с улыбкой показала, как она
это сделала бы. -- Я и с мужем-то последним разошлась частично из-за этого.
-- Хорошо. Пусть Инна... -- он вдруг придумал ход и доверительно
наклонился. -- Сделаем так: я эту тайну оставлю в сейфе, возьму грех на
душу, как ответственный за кадры... Только вот отчество у вас странное...
для русской...
Инна, как впоследствии выяснилось, очень любила, когда ее принимали за
еврейку. Была она патриархальной славянкой, и от имени ее отца Абрама
Пешкова, дальнего родича великого писателя Алексея-Максима Пешкова-Горького,
ничем не веяло, кроме православной волжской дремучей старины. Инна привезла
с Волги русые волосы, стянутые в старомодный узел, который ей шел, и хромоту
оканья, которую евреям, при всей их переимчивости, освоить не дано.
Зацепок в анкете Светлозерской было более чем достаточно, но Кашин уже
так настроился ее взять, что некоторые изъяны (например, неудачливую
семейную жизнь) оценил как плюс лично для себя, а другие (вроде отсутствия
московской прописки) принял как выгодный шажок для последующего. Он, Кашин,
сможет пробить ей прописку, если она хорошо себя зарекомендует.
У Инны-Марии была своя причина временной прописки во Владимирской
области. Решив развестись со своим вторым мужем Грязновым, она начала новую
жизнь и приехала в столицу. Тут, на улице Горького, Инна приняла свою
излюбленную позу статуи современной Афродиты с сумочкой за спиной. К ней
сразу стал клеиться итальянец, вышедший с Центрального телеграфа, как
оказалось, технический представитель фирмы "Оливетти", заключившей контракт
на поставку специальной мебели для ЦК КПСС. Инна встречалась с Альдо у него
в номере гостиницы "Берлин" дважды в неделю в течение трех месяцев, и хотя
он плохо говорил по-русски, а Светлозерская ограничивалась в итальянском
одним "чао!", она чувствовала, что он открыл ей мир страстей, до этого никем
ей не объясненный. Инну взяла на учет служба внешнего наблюдения. Прошлого у
нее не было, итальянец поставлял оборудование в ЦК, и обижать его не было
указаний. Предполагалось, что после его отъезда Инна будет встречаться с
другими иностранцами. И тогда органы решат, что с ней делать. Но едва Альдо
уехал, Инна из Москвы исчезла.
Появилась она в Киржаче, под Владимиром, в доме матери Грязнова. Тут
она родила итальянцу сына, честно все сообщив грязновой матери. Бабка,
однако, привязавшись к мальчику, немедля после отъезда бывшей снохи
ухитрилась в местном ЗАГСе черноволосого худенького мальчика усыновить за
поднесенную курицу и два десятка отборных яиц. А с Инны теперь в каждый ее
приезд требовала денег только на поддержание временной прописки, за которую
надо давать взятку трояк в месяц участковому оперу.
Освободившись от итальянца и его ребенка, Инна не могла найти себя и от
скучности окружающей ее действительности согласилась выйти замуж за
сержанта-сверхсрочника Альфреда Светлозерского: его имя напоминало ей Альдо.
Других точек соприкосновения не нашлось. Долго возле него продержаться она
не смогла. Он был ей физически противен, а его глупые шутки заставляли ее
морщиться, будто от зубной боли.
Она уехала в Москву, решив начать сызнова, и устроилась машинисткой,
числясь на должности дворника, так как только на эту должность ее взяли без
прописки. Работала она в окружении таких же туповатых, как ее последний муж,
полувоенных-полужурналистов. Она продолжала одеваться в шмотки, подаренные
ей Альдо, и от офицеров не было отбою. В газете ей нравилось, но хотелось
более интеллигентного окружения. В расцвете своих физиологических сил она
очутилась в "Трудовой правде".
В машбюро говорили только о тряпках и мужчинах, а в перерывах между
разговорами печатали. Языкастая умница Светлозерская прижилась сразу. На
вопрос, сколько у тебя, Инна, было мужчин, она немедля ответила вопросом:
"Когда? Сегодня?" Ибо до вчерашнего дня у нее был в жизни четыреста
восемьдесят один мужчина. Первые сотни имен стали выкрашиваться из памяти,
но счет не нарушался.
-- С какой стороны ни глянь, у Инки фигура -- лучшая в редакции, --
говорили машинистки с гордостью. -- Жаль, нельзя голой ходить. Любая одежда,
даже импортная, такую фигуру только портит.
-- Не портит! -- успокаивала их Светлозерская. -- Если сразу раздеться,
то и пообещать нечего. А если мужик выпил, что ему ни подложи, все красиво.
Так что, девки, не расстраивайтесь!
С такой житейской мудростью, да получи она хоть плохонькое высшее
образованьице, Светлозерская могла бы шагнуть ой как далеко! Так считали ее
подруги. Но сама она уговаривала -- не столько их, сколько себя:
-- Да что вы, девахи! Мне не отсутствие диплома препятствует, а то, что
я женщина: гормон так и прет.
-- А у мужика разве не прет?
-- Прет, да после отдых дает, -- отстаивала свою точку зрения Инна. --
А у нас без перерыва! Если б не гормон, я бы такие высоты взяла!..
В "Трудовой правде" ей поручали самую ответственную работу. Грамотность
у нее была природная -- откуда же ей взяться с шестью-то классами с
половиной? А скорострельность выше всяких похвал, и пальцы никогда не
болели, и не бюллетенила никогда, даже после абортов.
-- Самые несчастные люди в редакции мы, машинистки, -- философствовала
она. -- Мы должны вдумчиво переписывать двумя руками ту белиберду, которую в
отделах, не задумываясь, строчат одной правой.
Жила Инна небедно за счет халтуры. Между делом она успевала пропустить
в день две-три левых статьи. Из Балахны, из своего детства, она привезла
умение гадать на картax, которое вдруг с тайным интересом потянуло к ней
женщин. Она гадала всем -- у всех были несчастья или неопределенные
ситуации. Все мужчины в редакции от Макарцева до алкашей-печатников в цехах
были перегаданы сотни раз, распределены по королям и валетам, скрещены с
разными дамами. Много зная, Инна могла злоупотребить чьим-то доверием, но
никогда этого не делала. Мужская часть редакции называла ее "своим парнем",
хотя все меньше оставалось таких, кто лично не убедился, что она женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164