Надежда не обратила на нее внимания. Она мягко опустилась на тахту и
протянула руку к тумбочке. Наощупь она вытащила пачку барбамила, полежала,
лениво прожевывая невкусные, мучнистые таблетки. Возбуждение ее прошло.
Говорить дальшей ей расхотелось. Она просто устала. Она подняла голову
только потому, что дверь скрипнула: там стоял Ивлев.
-- Здравствуй, -- сказала она, и блаженная улыбка поплыла по ее лицу.
Она нисколько не удивилась: не было никаких сомнений, что он придет. -- Не
стой так, будто попал не туда.
Вячеслав погрозил пальцем и стоял, не двигаясь. Наде стало весело, она
звонко и беспечно рассмеялась, перевернулась на спину и протянула к нему
руки, подзывая его пальцами. Он медленно дошел до постели и упал на нее, как
стоял, одетый, и сразу закрылись замки ее рук и ног. Голые, без листьев,
березы зашевелили у Нади над головой тонкими ветками с прошлогодними желтыми
кисточками. А вокруг блестели лужи, и пятачки снега, и мягкая, старая трава.
-- Никогда! -- воскликнула Надя, улыбаясь счастливой блуждающей
улыбкой, гладя Ивлева по плохо выбритым щекам. -- Никогда мне не будет так
хорошо, как в лесу, на мокрой земле, под березами! Так много хочется для
счастья. Но в действительности для счастья не нужно почти ничего.
_71. РАСПЛАТА_
Выйдя с небольшим рюкзачком, повешенным за обе лямки на одно плечо,
Закаморный по зековской привычке глянул направо и налево. Никто у подъезда
газет не читал, от стен не отделился и за ним не последовал.
В вестибюле редакции Максим сдал рюкзачок на вешалку. Он постоял спиной
к вахтеру, делая вид, что ожидает, пока ему закажут пропуск. И когда вахтер
отвернулся, Максим резво скрючился и на четвереньках прополз под столом,
едва не коснувшись ног дежурного, как делал это в молодости в лагерях. В
коридорах он постарался ни с кем не встречаться, и ему это удалось. Из
пустой комнаты Закаморный позвонил Анне Семеновне:
-- Анечка! В буфете дают салями...
Вскоре Анна Семеновна пробежала мимо, и он вошел в приемную. Замены
себе Локоткова не оставила, и Закаморный понял, что Ягубова в кабинете нет.
Максим вытащил из кармана тюбик синтетического клея, отвернул колпачок и,
приставив горлышко к замочной скважине кабинета Ягубова, резким движением
выдавил в отверстие весь тюбик. Замок схватит намертво, придется ломать
дверь. Закаморный спустился к Кашину, приложив ухо к двери, прислушался.
Завредакцией сидел у себя в кабинетике, запершись. Максим вытащил еще тюбик
клею и повторил операцию. Только бы Кашину не понадобилось сейчас выйти,
пока клей не успел схватить.
Повеселев от первой удачи, Максим Петрович с рюкзачком на плече приехал
на Белорусский вокзал. Он взял билет до Звенигорода и в полупустом вагоне
электрички положил ноги на противоположную скамью. Солнце сияло и пекло,
зелень вдоль дороги вдруг вся сразу распустилась, пошла острыми листиками,
и, где не видно было мусора и плохо одетого народа, красота брала душу в
блаженные объятия, и ничто не раздражало глаз, утомленных превратностями
судьбы.
В Звенигороде он долго шагал по краю шоссе, пока не миновал стен
Саввино-Сторожевского монастыря. Он повспоминал на ходу основателя его князя
Юрия Дмитриевича, сына Дмитрия Донского, подумал, как усложняется жизнь, но
тут же сам и отверг собственный тезис, решив, что ничего не осложняется, все
осталось простым и пошлым. С высокого берега открылись Максиму петли
Москвы-реки, пространство полей и лесов с залысинами да кустарниками, столь
полное воздуха и света, что он на мгновение позабыл, для какой-такой цели
сюда прибыл. Купола церковные сияли, восстановленные из тлена. Постояв,
Максим поправил рюкзак, двинулся берегом до моста и перебрался по шатким
доскам на другую сторону Москвы-реки, где было низко и неподалеку шла
дорога. Решил он идти, сколько можно будет, до зеленых заборов, за которыми
вылизаны дорожки, да раскрашены купальни, да посажены на цепь моторные
катера. И царские особняки в соснах стоят и глядят не на вас.
Тут где-то, помнил Закаморный, должен был оставаться карьер, из
которого брали песок на строительство особняков и дорог к ним. Через полчаса
путник действительно до него добрел. В карьер на чистый песок был навален
строительный мусор.
-- Даже здесь гадят, возле правительственных особняков, -- сказал вслух
Максим. -- Поистине, страна-помойка! Это облегчает мою совесть, прости,
Господи, грешного!
Он присел, развязал рюкзак, вынул из него мотки фотопленок, несколько
книг, обернутых в газету. В полиэтиленовых мешках, тщательно заклеенных,
побросал он это на дно котлована.
Вынув из кармана красную повязку, Закаморный нацепил ее на рукав,
придав себе административный вид, а рюкзак положил под куст. Сам сел на
обочину, стал ждать. Людей тут не было, да и машин не было: утром и вечером
прокатывали лихо хозяева особняков да их родня. Максим Петрович, однако,
знал, чего ждать. И дождался. По дороге медленно полз тяжелый ЗИЛ с мышиного
цвета цистерной. Закаморный поднялся с обочины, директивно махнул рукой с
красной повязкой.
-- Полный? -- со знанием дела спросил он шофера.
Тот, притормозив, подтвердил.
-- Значит, приказ такой: спускать в этот котлован. Здесь будет
проводиться научный эксперимент по регенерации и аэрации. Да не бойсь!
Останешься не в обиде. На это дело отпущены средства. Спускай экскремент!..
Шофер подчинился. Выскочил, сбросил толстый шланг, включил насос, и
жидкость забурлила, потекла на дно котлована, заполняя окрестность удушающим
запахом сконцентрированных человеческих испражнений. Максим равнодушно сел
на обочине, задремал.
-- А расчет когда? -- спросил шофер, едва цистерна опорожнилась.
Максим вялой рукой вынул пятерку.
-- Сейчас еще подвезу, -- заспешил шофер, пряча деньги. Этого золота в
дачах тут не перевесть. А не хватит -- из Звенигорода могу!
Нелегко было сидеть полдня, охраняя правительственные испражнения.
После десятой машины, когда финансы иссякли, Максим решил, что в карьере
накоплено достаточно. Он спустился к самому краю зловонного моря и вырыл
норку. В нее положил другую коробочку, извлеченную из рюкзака, и закопал ее,
протянув по краю жижи тонкую проволоку. Он полюбовался делом рук своих,
вскарабкался вверх и, накинув на плечо рюкзачок, потопал по дороге назад к
Звенигороду. Тут, возле почты, нашел он телефон и, опустив монету, набрал
заветный номер, который давно выучил наизусть. Трубку обмотал носовым
платком для искажения голоса, а за обе щеки положил по черствой сушке с
маком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164