Но поскольку сделали ошибку, придется вам как коммунисту доказать, что вы ее
осознали. Вы журналист, умеете писать, вам это нетрудно...
-- А что я должен?
-- Дело несложное, и вы сами убедитесь, что Солженицын -- личность
ничтожная, целиком продавшаяся за немецкие доллары...
-- Марки, -- уточнил Ивлев.
-- Вот именно, -- усмехнулся следователь. -- Вы ведь пишете рассказы.
-- Плохие... Сам их забраковал...
-- Это не страшно. Возьмите рассказы и поезжайте в Рязань к
Солженицыну.
-- Я?!
-- Чего вы испугались? Дорогу мы оплатим. Скажете, что пришли
посоветоваться как начинающий писатель... Можете и поругать кое-что, если
надо.
-- И что?
-- Ничего! Познакомитесь с надеждой русской литературы, как вы в
телеграмме выразились. А вернетесь, позвоните мне.
Ивлев молчал, наклонив голову. Из-под бровей осторожно поглядывал на
следователя. Он ждал чего угодно, только не этого. Он кивнул, чтобы не
рассердить следователя, а сам судорожно думал о том, что сейчас отказаться
нельзя.
-- Согласны?
-- Простите, я не понял. Для чего мне знакомиться с Солженицыным?
-- Вы коммунист? Вот и считайте это партийным поручением... А мы вас в
состав совещания молодых писателей включим.
-- Видите ли, у меня есть недостаток. Я, бывает, рассказываю лишнее, не
то, что надо.
-- Это не страшно.
-- Я проболтаюсь...
-- Нельзя говорить, что мы просили поехать!
-- Дело в том, что я невзначай... Знаете, я не могу взяться! Никак!
-- Ладно! Значит, все ваши раскаяния -- одна видимость. А партийное
собрание еще не состоялось...
Капля пота стекла со лба на переносицу и потекла по щеке.
-- Вы меня не так поняли, -- сказал Вячеслав. -- Я бы согласился, но
испорчу дело.
-- Ну, вот что. Подпишите бумагу, что за разглашение нашего разговора
вам грозит наказание по статье 184 УК. Пока можете идти!..
Партийное собрание, как и обещал всемогущий Макарцев, объявило Ивлеву
строгий выговор с занесением в учетную карточку и предупреждением, что при
еще одном нарушении он будет исключен из партии. Что касается поручения, от
которого он отказался, пока его не тревожили. Возможно, подобрали более
достойную кандидатуру.

_27. ЧЕГО ВЫ БОИТЕСЬ?_
Надя стояла перед дверью с надписью "Спецкоры". За ручку она взялась не
сразу. Снова взглянула на письма, которые держала в руке, перебрала их,
поправила волосы и, решившись, отворила дверь. Ивлев, сидя за столом, что-то
подсчитывал, переворачивая листки календаря. На Сироткину даже не взглянул.
-- Вы заняты, Вячеслав Сергеич? -- тихо спросила она. -- Тогда я
потом...
-- Письма? -- он не повернул головы. -- Оставь...
Просто оставлять их Наде не хотелось, потому что после не будет повода
снова зайти. И она будет опять считать дни. Сироткина переминалась с ноги на
ногу. У него сейчас плохое настроение, уговаривала она себя, уйди. Все
испортишь, не навязывайся... Я и не навязываюсь. Просто он сейчас такой
одинокий и беспомощный, как никогда. Подойди к нему. Положи руку на голову.
Или хотя бы скажи что-нибудь. Ну, найдись!
-- У вас дел много? Может, помочь?
Она сама испугалась того, что сказала. Сейчас он засмеется, и тогда
лучше никогда в жизни ему не попадаться.
-- А как помочь?
Он перестал листать календарь и, заложив пальцем страницу, посмотрел на
нее внимательно, приподняв брови, будто первый раз увидел. Она была слишком
тоненькая. Но все же кое-что было, и теперь, когда он разглядел это кое-что,
оно -- Надя сразу поняла -- его заинтересовало.
Надя спокойно ждала, пока он оглядит ее, и не боялась этого. Прическу
она сегодня сделала в парикмахерской, из-за чего опоздала на работу. Ресницы
тщательно покрасила в уборной французской тушью. Замшевая юбка ей шла, это
все девчонки говорили. А из кофточки со стоячим воротником, круглым вырезом
на груди и дырочками вокруг выреза шея ее, тонкая и длинная, видна была вся,
и любознательный зритель мог усмотреть даже больше, чем положено для первого
раза. Он хмыкнул, и она поняла, что понравилась. Наконец-то!
-- Не смотрите на меня так! -- надув губы, сказала она, чтобы по его
ответу убедиться в своей победе.
Она кокетничала изо всех сил.
-- Нельзя?
-- Нельзя! -- вынесла приговор она и теперь могла себе позволить
покривляться и сменить тему. -- Что это вы считаете?
-- Возраст.
-- И что выходит?
-- Выходит, мне остается еще пять лет на то, чтобы поумнеть.
-- А вам сколько?
-- Тридцать три.
-- Как Иисусу Христу! Всего-то! Вы старше меня только на девять лет. А
я думала...
-- Что?
-- Вы выглядите старше.
-- Десять лет в школе и пять в институте забивают голову, чтобы отучить
думать. А чтобы забыть все, нужно еще пятнадцать. Мне осталось пять.
-- Зачем вам еще умнеть? Будет только трудней.
-- А легче -- скучно.
-- Завидую! Я кончу журфак, мне поумнеть не удастся: во мне ничего нет.
Она посмотрела на него и вдруг, не осознавая до конца что говорит, тихо
произнесла:
-- Я уйду, если я вам не нужна.
-- Ну почему же?
Надежда покраснела и повернулась к нему спиной, чтобы хоть как-то
спастись. Голос стал ватным, непокорным.
-- Хотите, книжки вам буду приносить? Не наши... У отца хорошая
библиотека. Могу кормить или стирать...
-- Для этого у меня есть жена.
"Не заметно", -- подумала она, но не сказала. Надя не хотела обидеть
его жену.
-- Ей ведь некогда, у нее ребенок. Вашему сыну сколько?
-- Шесть.
-- Жаль! Долго ждать, а то бы вышла за него замуж. Прогоните меня, я
идиотка!
-- Ну что ты!..
Она все еще стояла к нему спиной. Он поднялся из-за стола и, чтобы
успокоить ее, положил руки ей на плечи, и, ощутив под тонкой кофточкой
горячую кожу, повел руки вверх, к шее. Ивлев почувствовал, как у него под
пальцами пробежал комок, -- она глотнула и резко повернулась, уткнувшись
носом ему в плечо.
-- А дверь! Дверь, сумасшедшая девка! -- проговорил он, целуя ее в шею,
в ухо, в щеку.
-- Заприте! -- она развела его руки и стояла, закрыв глаза, не
шевелясь, только улыбалась рассеянной, нагловатой улыбкой.
Повернув ключ в скважине, он потряс головой, чтобы прийти в себя. Зачем
это ему? Для чего добровольно нарываться на сплетни? Она прилипнет, не
отвяжешься, будет ходить хвостом. С таким простодушием, как у нее, с ней
просто страшно. Нет! Только сделаю это без хамства, чтобы не обидеть.
-- Надя, -- выговорил он твердо.
Она сделала вперед три неуверенных шага, будто сошла с карусели, и
положила ладони ему на уши.
-- Вы кричите, как в лесу. Я вот...
Ее дыхание согрело ему шею.
-- На кой я тебе? Вон Какабадзе -- холостой, красавец, двадцать восемь,
дети будут -- загляденье!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164