Судя по тому, что рассказал мне Дэв, расчесывание волос было для вас и вашей матери особым ритуалом. Вам нравилось, когда она это делала, ей нравилось это делать.
Возможно, она причесывала вас каждый вечер, перед тем как уложить спать, или утром, когда вы одевались.
Но независимо от места и времени этот ритуал был формой физического контакта, которая была важна для вас обеих. И это действие, независимо от того, кто его производит, всегда как бы возвращает вам мать. Вы провели с ней пять лет. Помните, кто сказал: «Дайте мне ребенка до семи лет, и он мой на всю жизнь»?
— Игнатий Лойола.
— И он был абсолютно прав. Именно в первые пять лет мы больше всего и быстрее всего учимся. Особенно любви.
— И потому я терпеть не могла, когда дотрагивались до моих волос?
Осторожно и благодарно следуя по проложенному Дэвом пути, Луис ответил:
— Полагаю, на этот вопрос можно с уверенностью ответить утвердительно. В данном случае ваше сознание поставило защитный барьер.
Внимательно, словно боясь упасть, Элизабет изучала почву у себя под ногами.
— Означает ли это… что я… лишившись матери, пережила эмоциональное потрясение?
— Подобных случаев сколько угодно. — Луис осторожно нащупывал путь. — Приемные психиатров полны людьми, пытающимися вернуть любовь, которой они лишились со смертью матери.
— Но я никогда к этому не стремилась, — тотчас возразила она.
— Потому что есть и другая категория людей, которые, считая себя отвергнутыми, сами отвергают, чтобы их больше не отвергли. Звучит довольно запутанно, — прибавил он извиняющимся тоном, — но такова человеческая природа. И любовь.
И снова они шагали молча. Наконец она произнесла:
— Я никогда не была на это способна. На любовь. — Ее голос был лишен всякого выражения.
— Считается, что наши действия продиктованы разумом. Даже теперь, когда нам столько о нем известно, мы не в состоянии до конца оценить его могущество. Мы используем не весь наш мозг, лишь некоторые его части, но даже их — не в полную силу. Однако нам определенно известно, что на самом деле наши действия обусловлены подсознательной мотивацией.
— Вы хотите сказать, что причина наших действий может быть вовсе не такой, как нам кажется?
— Опять не в бровь, а в глаз. — Она на редкость точно наносит удары, подумал он.
— Значит, мы не обязательно такие, какими себя считаем?
— Как правило, нет.
И снова последовало молчание.
— То есть, вы хотите сказать, что, несмотря на нашу уверенность в обратном, на самом деле мы не совсем понимаем, что мы делаем и почему? И что под гипнозом всплывает наше подлинное «я»?
— Я вовсе этого не говорил, я просто допускаю такую возможность. Я, например, сказал, что мозг ничего не забывает. Те первые пять лет, которых вы не помните, тоже хранятся там. Как фотографии на негативе.
— Но память можно стереть?
Луис подумал о Хелен.
— Да. Мозги можно промыть, как и все остальное.
— Это вы и хотите со мной проделать?
— Боже упаси! — от изумления Луис остановился. — Гипноз — это освобождение. Фигурально выражаясь, вы отваливаете камень от пещеры, чтобы выпустить воспоминания наружу. Но это не означает, что они испарятся при свете дня.
Он видел, что не убедил ее.
— Позвольте, я вам объясню, — сказал он, беря ее за руку. Луис свято верил в телесный контакт, он говорил о состоянии пациента не меньше, чем карта температуры.
— Речь идет не о фокусах в ночном клубе. Люди под гипнозом не делают ничего такого, что противоречило бы их сознательным убеждениям. Просто гипноз обостряет память, усыпляя внутреннего цензора — эдакого ангела-хранителя нашей психики, который освобождает нас от непосильного груза забытых чувств и похороненных воспоминаний, он сортирует их, а потом либо отбрасывает, либо пропускает в сознание. Под гипнозом мы просто даем этому ангелу-хранителю снотворное, и наши воспоминания без помех проскальзывают мимо него на цыпочках.
— Тогда не обязательно, чтобы сознание было выключено?
— Нет. Позвольте мне объяснить, что именно должно произойти.
А в это время в доме бушевали страсти. Касс была оскорблена.
— Ты не имеешь права здесь распоряжаться, — возмущенно говорила она Дэву. — Ты слишком много на себя берешь! И пользуешься негодными средствами!
Элизабет Шеридан никогда не позволит лишить себя самоконтроля.
— Позволит, если захочет узнать о себе правду.
— Нам всем этого хочется, — добавила Матти.
— Этого хочется тебе! И мы прекрасно знаем, почему.
Касс собрала всех: Дейвида, Ньевес и Харви, который вернулся из больницы до странного притихшим.
— Каждый лезет не в свое дело, и в результате мы ходим по кругу. Не забывайте, что как душеприказчики мы с Харви командуем этим кораблем!
— Этот корабль — Элизабет, — сказал Дэв.
— Дэв прав, — покорно подтвердил Харви. — Последнее слово остается за Элизабет и Хелен.
— А мы обязаны блюсти их интересы. Ты отвечаешь за Хелен, а Элизабет оставь мне.
— И не надейся, — пробормотала Матти себе под нос.
— Так, значит, ты не хочешь знать правду? — спросил Дэв.
— Я ничего подобного не говорила! Я говорила только, что некоторые люди присваивают все права себе!
— Ах, прекрати, Касс… — искренне наслаждавшаяся этой сценой Матти напустила на себя обиженный вид. — Дэв просто хочет помочь. Мы все заинтересованы в правде.
— Верно, и всем известно, зачем эта правда нужна тебе! Чтобы снова водрузить Ричарда на пьедестал!
Тебе выгодно, чтобы у Ричарда не было дочери от другой женщины! Тогда ты опять станешь первой, не так ли? И он будет принадлежать одной тебе.
От томной невозмутимости Матти не осталось и следа.
— Всем так же известно, что и ты мечтаешь о том, чтобы некая особа принадлежала одной тебе! У тебя в глазах позеленело от ревности! Но зеленый все же лучше черно-белого!
— Вы только ее послушайте! — Касс сорвалась с места. — Ты просто не можешь смириться с тем, что она дочь Ричарда! Что он оставил ей все свое состояние!
И ты еще смеешь обвинять меня в ревности?
— Нет, ты неисправима! Ты хочешь всем распоряжаться, все иметь и всеми командовать. Это ты на себя слишком много берешь!
Рука Касс с маху обрушилась на щеку Матти.
— Касс! — голос Харви звучал уже более привычно. — Ты удивляешь меня! Что это на тебя нашло?
— Что на меня нашло? Не тебе об этом говорить! Ты зеленеешь от ревности не хуже любого другого! Тебе невыносима мысль о том, что Хелен Темпест — чистая, святая, девственная Хелен Темпест — мать внебрачного ребенка!
— Да как ты смеешь? КАК ТЫ СМЕЕШЬ! — взорвался Харви. — Я раз и навсегда запретил тебе пачкать имя Хелен Темпест в моем присутствии! Лучше погляди на себя. Матти права. Я тоже не слепой. Я видел, как ты…
— Харви! — тихо произнес Дэв. Но этого было достаточно, чтобы Харви замолчал на полуслове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
Возможно, она причесывала вас каждый вечер, перед тем как уложить спать, или утром, когда вы одевались.
Но независимо от места и времени этот ритуал был формой физического контакта, которая была важна для вас обеих. И это действие, независимо от того, кто его производит, всегда как бы возвращает вам мать. Вы провели с ней пять лет. Помните, кто сказал: «Дайте мне ребенка до семи лет, и он мой на всю жизнь»?
— Игнатий Лойола.
— И он был абсолютно прав. Именно в первые пять лет мы больше всего и быстрее всего учимся. Особенно любви.
— И потому я терпеть не могла, когда дотрагивались до моих волос?
Осторожно и благодарно следуя по проложенному Дэвом пути, Луис ответил:
— Полагаю, на этот вопрос можно с уверенностью ответить утвердительно. В данном случае ваше сознание поставило защитный барьер.
Внимательно, словно боясь упасть, Элизабет изучала почву у себя под ногами.
— Означает ли это… что я… лишившись матери, пережила эмоциональное потрясение?
— Подобных случаев сколько угодно. — Луис осторожно нащупывал путь. — Приемные психиатров полны людьми, пытающимися вернуть любовь, которой они лишились со смертью матери.
— Но я никогда к этому не стремилась, — тотчас возразила она.
— Потому что есть и другая категория людей, которые, считая себя отвергнутыми, сами отвергают, чтобы их больше не отвергли. Звучит довольно запутанно, — прибавил он извиняющимся тоном, — но такова человеческая природа. И любовь.
И снова они шагали молча. Наконец она произнесла:
— Я никогда не была на это способна. На любовь. — Ее голос был лишен всякого выражения.
— Считается, что наши действия продиктованы разумом. Даже теперь, когда нам столько о нем известно, мы не в состоянии до конца оценить его могущество. Мы используем не весь наш мозг, лишь некоторые его части, но даже их — не в полную силу. Однако нам определенно известно, что на самом деле наши действия обусловлены подсознательной мотивацией.
— Вы хотите сказать, что причина наших действий может быть вовсе не такой, как нам кажется?
— Опять не в бровь, а в глаз. — Она на редкость точно наносит удары, подумал он.
— Значит, мы не обязательно такие, какими себя считаем?
— Как правило, нет.
И снова последовало молчание.
— То есть, вы хотите сказать, что, несмотря на нашу уверенность в обратном, на самом деле мы не совсем понимаем, что мы делаем и почему? И что под гипнозом всплывает наше подлинное «я»?
— Я вовсе этого не говорил, я просто допускаю такую возможность. Я, например, сказал, что мозг ничего не забывает. Те первые пять лет, которых вы не помните, тоже хранятся там. Как фотографии на негативе.
— Но память можно стереть?
Луис подумал о Хелен.
— Да. Мозги можно промыть, как и все остальное.
— Это вы и хотите со мной проделать?
— Боже упаси! — от изумления Луис остановился. — Гипноз — это освобождение. Фигурально выражаясь, вы отваливаете камень от пещеры, чтобы выпустить воспоминания наружу. Но это не означает, что они испарятся при свете дня.
Он видел, что не убедил ее.
— Позвольте, я вам объясню, — сказал он, беря ее за руку. Луис свято верил в телесный контакт, он говорил о состоянии пациента не меньше, чем карта температуры.
— Речь идет не о фокусах в ночном клубе. Люди под гипнозом не делают ничего такого, что противоречило бы их сознательным убеждениям. Просто гипноз обостряет память, усыпляя внутреннего цензора — эдакого ангела-хранителя нашей психики, который освобождает нас от непосильного груза забытых чувств и похороненных воспоминаний, он сортирует их, а потом либо отбрасывает, либо пропускает в сознание. Под гипнозом мы просто даем этому ангелу-хранителю снотворное, и наши воспоминания без помех проскальзывают мимо него на цыпочках.
— Тогда не обязательно, чтобы сознание было выключено?
— Нет. Позвольте мне объяснить, что именно должно произойти.
А в это время в доме бушевали страсти. Касс была оскорблена.
— Ты не имеешь права здесь распоряжаться, — возмущенно говорила она Дэву. — Ты слишком много на себя берешь! И пользуешься негодными средствами!
Элизабет Шеридан никогда не позволит лишить себя самоконтроля.
— Позволит, если захочет узнать о себе правду.
— Нам всем этого хочется, — добавила Матти.
— Этого хочется тебе! И мы прекрасно знаем, почему.
Касс собрала всех: Дейвида, Ньевес и Харви, который вернулся из больницы до странного притихшим.
— Каждый лезет не в свое дело, и в результате мы ходим по кругу. Не забывайте, что как душеприказчики мы с Харви командуем этим кораблем!
— Этот корабль — Элизабет, — сказал Дэв.
— Дэв прав, — покорно подтвердил Харви. — Последнее слово остается за Элизабет и Хелен.
— А мы обязаны блюсти их интересы. Ты отвечаешь за Хелен, а Элизабет оставь мне.
— И не надейся, — пробормотала Матти себе под нос.
— Так, значит, ты не хочешь знать правду? — спросил Дэв.
— Я ничего подобного не говорила! Я говорила только, что некоторые люди присваивают все права себе!
— Ах, прекрати, Касс… — искренне наслаждавшаяся этой сценой Матти напустила на себя обиженный вид. — Дэв просто хочет помочь. Мы все заинтересованы в правде.
— Верно, и всем известно, зачем эта правда нужна тебе! Чтобы снова водрузить Ричарда на пьедестал!
Тебе выгодно, чтобы у Ричарда не было дочери от другой женщины! Тогда ты опять станешь первой, не так ли? И он будет принадлежать одной тебе.
От томной невозмутимости Матти не осталось и следа.
— Всем так же известно, что и ты мечтаешь о том, чтобы некая особа принадлежала одной тебе! У тебя в глазах позеленело от ревности! Но зеленый все же лучше черно-белого!
— Вы только ее послушайте! — Касс сорвалась с места. — Ты просто не можешь смириться с тем, что она дочь Ричарда! Что он оставил ей все свое состояние!
И ты еще смеешь обвинять меня в ревности?
— Нет, ты неисправима! Ты хочешь всем распоряжаться, все иметь и всеми командовать. Это ты на себя слишком много берешь!
Рука Касс с маху обрушилась на щеку Матти.
— Касс! — голос Харви звучал уже более привычно. — Ты удивляешь меня! Что это на тебя нашло?
— Что на меня нашло? Не тебе об этом говорить! Ты зеленеешь от ревности не хуже любого другого! Тебе невыносима мысль о том, что Хелен Темпест — чистая, святая, девственная Хелен Темпест — мать внебрачного ребенка!
— Да как ты смеешь? КАК ТЫ СМЕЕШЬ! — взорвался Харви. — Я раз и навсегда запретил тебе пачкать имя Хелен Темпест в моем присутствии! Лучше погляди на себя. Матти права. Я тоже не слепой. Я видел, как ты…
— Харви! — тихо произнес Дэв. Но этого было достаточно, чтобы Харви замолчал на полуслове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129