Харри был не такой, как другие. Он был нежным. Марджери не могла устоять перед нежностью. Она не привыкла к ней. Она вышла за него, повинуясь порыву, и пожалела об этом тут же, как только оказалась с ним в постели, а еще больше, когда он повез ее в Тоскану, в свой убогий замок в глуши, где, как предполагалось, они должны были жить с его матушкой-ведьмой и сестрами-горгонами.
Она бежала оттуда немедленно, прихватив с собою фамильные драгоценности семейства Примачелли, которые сразу же продала. Тут разверзся сущий ад.
Ювелир, узнав ее, связался с Ричардом, и тот выкупил драгоценности, намереваясь этим устрашить семью.
При этом он обнаружил, что драгоценности поддельные. Харри продал подлинные сразу после войны, когда отчаянно нуждался в деньгах, и заказал поддельные, чтобы, по итальянскому обычаю, сохранить видимость.
Ее свекровь и невестки были вне себя от ярости. Как им смотреть людям в глаза и так далее и тому подобное.
Марджери не обращала на них внимания, она устала сражаться с ними. В наказание за то, что она вышла за Харри, она была вынуждена оставаться его женой. Ричард выкупил драгоценности и вернул Харри их полную стоимость, потребовав в обмен, чтобы тот не давал Марджери развода. Он наказал их обоих. Харри — дав ему денег, в которых он так нуждался для хозяйства, Марджери — навсегда привязав ее к человеку, которого она презирала. Да и все семейство Примачелли было у него в руках, поскольку он знал, что их богатство — видимость.
Он всегда держал меня связанной по рукам и ногам, думала Марджери. И чем больше я брыкалась, тем крепче запутывалась.
Он умер, и она могла бы быть свободной, ощущать себя свободной. Но она все так же связана, и Андреа все так же недостижим. О Боже! У нее вырвалось рыдание.
Андреа больше не останется с ней… а он так необходим ей. Она чувствовала, как желание раздирает ее внутренности, чувствовала жар, унять который способен один Андреа. Но она не сможет больше позволить себе содержать его. Не сможет. Он уйдет от нее к этой шлюхе с жестким лицом, разбогатевшей на косметике. Она ткнулась лицом в подушку и плакала, пока лицо не распухло, а когда слезы прекратились, она стала царапать скрюченными, похожими на когти, пальцами одеяло, чувствуя, как жар и боль внутри все разрастаются. Существовал лишь один способ справиться с ними.
Марджери с трудом дотянулась до отделанного позолотой столика, выдвинула ящик, вытащила маленькую коробочку и крошечную серебряную ложечку. Трясущимися руками она набрала в ложечку белого порошка и поднесла ее к ноздре, прикрыв пальцем другую. И сразу же почувствовала, словно белый взрыв, охватившее ее возбуждение. Как будто бы она ракетой уносилась ввысь. В глазах засверкали огни, а затем на нее снизошел удивительный звенящий покой. Она откинулась на постель и закрыла глаза, тело ее расслабилось, сознание ушло.
Дан лежал в постели, закинув руки за голову, но не спал. Он размышлял. Его холодный, острый ум взвешивал и оценивал. Единственное, что он счел очком в свою пользу, — то, что Ричарду наследует женщина.
Иметь дело с женщинами было привычно, это было его ремесло. Тем более необходимо вышибить ее из равновесия. Насколько он разбирался в женщинах, это, возможно, окажется не так уж сложно — вряд ли ей раньше приходилось возноситься так высоко. Надо добраться до нее, пока она еще не опомнилась. Но как?
Как? Руки у него связаны, так как Ричард объявил его несостоятельным в качестве наследника, рот заткнут из-за этого проклятого досье.
Ты сделал большую ошибку, мой мальчик, рассуждал он. Нужно было смириться с тем, что Ричард Темпест обязательно навесит на тебя ярлык.
Беда в том, что она — величина неизвестная. Как уран, пока не раскололи его ядро. Каким-то образом ему нужно расколоть и ее. Как раз посередке, если получится. Хорошо, он подождет и присмотрится, а потом решит. Он сел, поправил подушки, отбросил одну в сторону, потому что никогда не спал выше, чем на одной, и улегся, собираясь заснуть. Кроме всего прочего, думал Дан, какая польза плакать о молоке, которое не только пролито, но уже впиталось в ковер.
Высоко, под самой крышей, Дейвид Боскомб рисовал, впервые за несколько лет. Он расставил мольберт, разыскал остатки пастели и, прислонив фотографию к бутылке «Джека Дэниэла», попытался сделать набросок лица Элизабет Шеридан. Он работал старательно, кропотливо, но в получившемся портрете не было жизни.
Чертыхнувшись, он сорвал и смял бумагу, прежняя подавленность вновь охватила его. Бесполезно. Какого черта он это затеял? Его время прошло…
Он схватил бутылку и поднес ее к губам, а допив до дна, швырнул на пол.
— Будь он проклят! — Это был крик непереносимой боли. — Будь он проклят! Если справедливость есть, он должен сейчас гореть в аду!
Двумя этажами ниже его дочь, наплакавшись, забылась тяжелым сном. Перед статуэткой Девы Марии теплилась свечка. Пальцы Ньевес сжимали четки, она то и дело всхлипывала во сне и бормотала: «Дэв!.. О Дэв…
Дэв…»
Глава 5
Харви расплатился с таксистом на углу улицы. Осторожность подсказывала ему пройти, несмотря на дождь, оставшиеся пятьсот ярдов пешком. Таким образом, кто бы ни увидел его — что маловероятно в такой час и в такую погоду, — не сможет сказать с определенностью, куда он идет, и не догадается, что в его портфеле находится информация, относительно которой в последнее время высказываются бесконечные догадки в прессе.
Раскрыв над головой зонт, с портфелем в руке Харви дожидался, пока отъедет такси, и отскочил, выругавшись, когда машина обдала его брызгами. Он попытался стряхнуть воду с намокших брючин, затем, оглянувшись на обе стороны, начал переходить улицу.
Ботинки хлюпали по мокрому асфальту. Да, вот уж не хочется «быть сегодня в Англии — в этот день апреля», подумал он угрюмо. Настроение у Харви было мрачное.
День оказался неприятным, с беспрерывными телефонными звонками — пресса добивалась интервью, требовала комментариев и заявлений. Даже Би-би-си приглашала его выступить в ток-шоу с рассказом о последних годах легендарного, великого Ричарда Темпеста. Он ответил отказом всем. Официальной причиной его пребывания в Лондоне была подготовка к официальному открытию Европейского отделения Организации.
Подавленность его усугублялась тем, что истинная причина его визита в Лондон не отвечала на его телефонные звонки.
В последние три дня он звонил ей чуть ли не ежечасно. И дозвонился только сегодня вечером. Все это раздражало его: и отсрочка, и совершенная незаинтересованность собеседницы, и погода, и то, что сейчас уже половина двенадцатого ночи, и то, что он сидел как на иголках последние три дня.
Он остановился, чтобы проверить на табличке название улицы, отходившей вправо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
Она бежала оттуда немедленно, прихватив с собою фамильные драгоценности семейства Примачелли, которые сразу же продала. Тут разверзся сущий ад.
Ювелир, узнав ее, связался с Ричардом, и тот выкупил драгоценности, намереваясь этим устрашить семью.
При этом он обнаружил, что драгоценности поддельные. Харри продал подлинные сразу после войны, когда отчаянно нуждался в деньгах, и заказал поддельные, чтобы, по итальянскому обычаю, сохранить видимость.
Ее свекровь и невестки были вне себя от ярости. Как им смотреть людям в глаза и так далее и тому подобное.
Марджери не обращала на них внимания, она устала сражаться с ними. В наказание за то, что она вышла за Харри, она была вынуждена оставаться его женой. Ричард выкупил драгоценности и вернул Харри их полную стоимость, потребовав в обмен, чтобы тот не давал Марджери развода. Он наказал их обоих. Харри — дав ему денег, в которых он так нуждался для хозяйства, Марджери — навсегда привязав ее к человеку, которого она презирала. Да и все семейство Примачелли было у него в руках, поскольку он знал, что их богатство — видимость.
Он всегда держал меня связанной по рукам и ногам, думала Марджери. И чем больше я брыкалась, тем крепче запутывалась.
Он умер, и она могла бы быть свободной, ощущать себя свободной. Но она все так же связана, и Андреа все так же недостижим. О Боже! У нее вырвалось рыдание.
Андреа больше не останется с ней… а он так необходим ей. Она чувствовала, как желание раздирает ее внутренности, чувствовала жар, унять который способен один Андреа. Но она не сможет больше позволить себе содержать его. Не сможет. Он уйдет от нее к этой шлюхе с жестким лицом, разбогатевшей на косметике. Она ткнулась лицом в подушку и плакала, пока лицо не распухло, а когда слезы прекратились, она стала царапать скрюченными, похожими на когти, пальцами одеяло, чувствуя, как жар и боль внутри все разрастаются. Существовал лишь один способ справиться с ними.
Марджери с трудом дотянулась до отделанного позолотой столика, выдвинула ящик, вытащила маленькую коробочку и крошечную серебряную ложечку. Трясущимися руками она набрала в ложечку белого порошка и поднесла ее к ноздре, прикрыв пальцем другую. И сразу же почувствовала, словно белый взрыв, охватившее ее возбуждение. Как будто бы она ракетой уносилась ввысь. В глазах засверкали огни, а затем на нее снизошел удивительный звенящий покой. Она откинулась на постель и закрыла глаза, тело ее расслабилось, сознание ушло.
Дан лежал в постели, закинув руки за голову, но не спал. Он размышлял. Его холодный, острый ум взвешивал и оценивал. Единственное, что он счел очком в свою пользу, — то, что Ричарду наследует женщина.
Иметь дело с женщинами было привычно, это было его ремесло. Тем более необходимо вышибить ее из равновесия. Насколько он разбирался в женщинах, это, возможно, окажется не так уж сложно — вряд ли ей раньше приходилось возноситься так высоко. Надо добраться до нее, пока она еще не опомнилась. Но как?
Как? Руки у него связаны, так как Ричард объявил его несостоятельным в качестве наследника, рот заткнут из-за этого проклятого досье.
Ты сделал большую ошибку, мой мальчик, рассуждал он. Нужно было смириться с тем, что Ричард Темпест обязательно навесит на тебя ярлык.
Беда в том, что она — величина неизвестная. Как уран, пока не раскололи его ядро. Каким-то образом ему нужно расколоть и ее. Как раз посередке, если получится. Хорошо, он подождет и присмотрится, а потом решит. Он сел, поправил подушки, отбросил одну в сторону, потому что никогда не спал выше, чем на одной, и улегся, собираясь заснуть. Кроме всего прочего, думал Дан, какая польза плакать о молоке, которое не только пролито, но уже впиталось в ковер.
Высоко, под самой крышей, Дейвид Боскомб рисовал, впервые за несколько лет. Он расставил мольберт, разыскал остатки пастели и, прислонив фотографию к бутылке «Джека Дэниэла», попытался сделать набросок лица Элизабет Шеридан. Он работал старательно, кропотливо, но в получившемся портрете не было жизни.
Чертыхнувшись, он сорвал и смял бумагу, прежняя подавленность вновь охватила его. Бесполезно. Какого черта он это затеял? Его время прошло…
Он схватил бутылку и поднес ее к губам, а допив до дна, швырнул на пол.
— Будь он проклят! — Это был крик непереносимой боли. — Будь он проклят! Если справедливость есть, он должен сейчас гореть в аду!
Двумя этажами ниже его дочь, наплакавшись, забылась тяжелым сном. Перед статуэткой Девы Марии теплилась свечка. Пальцы Ньевес сжимали четки, она то и дело всхлипывала во сне и бормотала: «Дэв!.. О Дэв…
Дэв…»
Глава 5
Харви расплатился с таксистом на углу улицы. Осторожность подсказывала ему пройти, несмотря на дождь, оставшиеся пятьсот ярдов пешком. Таким образом, кто бы ни увидел его — что маловероятно в такой час и в такую погоду, — не сможет сказать с определенностью, куда он идет, и не догадается, что в его портфеле находится информация, относительно которой в последнее время высказываются бесконечные догадки в прессе.
Раскрыв над головой зонт, с портфелем в руке Харви дожидался, пока отъедет такси, и отскочил, выругавшись, когда машина обдала его брызгами. Он попытался стряхнуть воду с намокших брючин, затем, оглянувшись на обе стороны, начал переходить улицу.
Ботинки хлюпали по мокрому асфальту. Да, вот уж не хочется «быть сегодня в Англии — в этот день апреля», подумал он угрюмо. Настроение у Харви было мрачное.
День оказался неприятным, с беспрерывными телефонными звонками — пресса добивалась интервью, требовала комментариев и заявлений. Даже Би-би-си приглашала его выступить в ток-шоу с рассказом о последних годах легендарного, великого Ричарда Темпеста. Он ответил отказом всем. Официальной причиной его пребывания в Лондоне была подготовка к официальному открытию Европейского отделения Организации.
Подавленность его усугублялась тем, что истинная причина его визита в Лондон не отвечала на его телефонные звонки.
В последние три дня он звонил ей чуть ли не ежечасно. И дозвонился только сегодня вечером. Все это раздражало его: и отсрочка, и совершенная незаинтересованность собеседницы, и погода, и то, что сейчас уже половина двенадцатого ночи, и то, что он сидел как на иголках последние три дня.
Он остановился, чтобы проверить на табличке название улицы, отходившей вправо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129