Палач стоял по щиколотку в густой траве немного в стороне от дорожки, на плечах у него, как эполеты, лежали желтые листья, а зажатый в руке пистолет смотрел Бекешину прямо в лоб. – Что, фрайерок, – насмешливо продолжал Палач, – нервишки сдали? Зря ты на старикана наехал, зря. Если бы я в тебя, дурака, по-настоящему стрелял, ты бы сейчас здесь не отсвечивал. Поверь, стрелять я умею. Хочешь, докажу?
Бекешин втянул голову в плечи, стараясь полностью укрыться за Горечаевым и жалея только об одном: что старик на поверку оказался таким щуплым и низкорослым.
– Положи ствол, горилла, – сказал он Палачу, – и вали отсюда, пока я не вышиб старику мозги. Кто тебе заплатит, если этот мешок с дерьмом откинет копыта? Ты ведь, насколько мне известно, даром не стреляешь.
Палач вдруг засмеялся – без малейшей натуги, легко и естественно. Направленный на Бекешина ствол пистолета при этом даже не шелохнулся.
– Что тут смешного? – настороженно спросил Бекешин, начиная потихонечку пятиться к машине и держа перед собой старика как щит. Пистолет плавно следовал за ним.
– Смешного, если хочешь знать, навалом, – доверительно сказал ему Палач. – Одно хорошо: старик заплатил мне за этого твоего приятеля вперед, и заплатил неплохо. Теперь его можно оставить в покое, но, поскольку деньги уплачены, мне ничто не мешает замочить тебя. Так что стрелять даром мне не придется.
– Не пудри мне мозги, – сказал Бекешин, который ничего не понял из этого туманного заявления. – Брось пистолет и уходи, иначе я разнесу старику череп. Считаю до трех. Раз…
– Уймись, дурак, – сказал Палач. – Ты еще можешь спасти свою задницу, если предложишь мне за нее хороший выкуп. И отпусти старика. Тяжело же, наверное, держать… Ты что, не видишь, что он давно помер?
– Вранье, – сказал Бекешин и в то же мгновение понял, что киллер прав: тело Горечаева висело у него на руке мертвой свинцовой тяжестью, и с каждой секундой эта тяжесть, казалось, удваивалась. Он на мгновение оторвал взгляд от Палача с его пистолетом и взглянул старику в лицо. – О дьявол, – прошептал он.
Выражение лица Андрея Михайловича изменилось. Вставные челюсти были оскалены в мучительной гримасе, а глаза широко распахнулись и равнодушно смотрели куда-то в сторону. Бекешин прижимал к себе медленно холодеющий труп – прижимал так тесно, что со стороны они, наверное, напоминали целующихся гомиков. Его едва не вывернуло наизнанку, когда он осознал это, и руки сами собой оттолкнули труп, который мягко повалился на асфальт, застыв в неестественной позе.
– Вот и все, – сказал Палач, и Бекешин с опозданием понял, какую совершил ошибку, бросив тело и подставившись под выстрел. – Насчет выкупа – это я пошутил. Свобода дороже, а ты – единственный свидетель. Шантаж – не моя специальность. Не обижайся.
Бекешин торопливо вскинул “ругер”, отлично понимая и то, что на таком расстоянии эта игрушка вряд ли способна нанести противнику серьезный вред, и то, что профессиональный киллер стреляет быстрее и точнее, и даже то, что все, вся его жизнь с самого начала была сплошной ошибкой… Он нажал на спуск и осознал еще одну, самую последнюю свою ошибку: курок револьвера не был взведен.
Испугаться он не успел. Раздался выстрел, звук которого, как ему показалось, долетел откуда-то со стороны. Бекешин закрыл глаза и торопливо вдохнул – напоследок, на прощание…
Боли не было. Стало темно и тихо. “Хорошо-то как, – промелькнула в угасающем сознании ленивая мысль. – Хорошо, спокойно… А я, дурак, боялся…"
Потом он почувствовал, что ему не хватает воздуха, шумно перевел дыхание и открыл глаза. Все было на месте: и парк, и небо, и дорожка, и похожее на сломанную куклу тело Горечаева на асфальте, и еще одно тело – поодаль, в траве. “А это еще кто? – подумал он растерянно. – Ба! Да это ж Палач! Вот оригинал – .попугал, попугал и застрелился… Странно как-то… С чего бы это вдруг?"
Восхитительное чувство освобождения от всех проблем нахлынуло на него прозрачной бодрящей волной и тут же ушло как вода в песок. Испуг прошел, и к нему стала возвращаться способность соображать. Что-то было не так, о чем-то он впопыхах позабыл…
Бекешин завертел головой во все стороны и почти сразу увидел Филатова, который стоял у него за спиной, устало облокотившись о крыло джипа. В руке у него был пистолет, дымящийся ствол которого смотрел в землю, – Фил, – сказал Бекешин, – старик! Господи, как я рад! Как будто заново родился, ей-Богу… Да я же тебе по гроб жизни должен, ты мне теперь как брат…
– Не думаю, – сказал Филатов. Голос его звучал странно – как-то чересчур сухо и устало. Не было в этом голосе ни радости, ни гордости по поводу удачного выстрела – ничего, кроме сухой усталости и какой-то непонятной горечи. – Боюсь, что отдать мне долги ты уже не успеешь. Я больше не работаю на тебя. Охранять твое тело больше не от кого, да и не хочу я его больше охранять, если честно…
– Ну, не хочешь и не надо, – горячо сказал Бекешин. – Найдем тебе другую работу, поспокойнее… Да ерунда это все! Скажи лучше, откуда ты тут взялся? Как с неба свалился, честное слово. Знаешь, как в древнегреческой пьесе – бог из машины.
– Бог из машины?
– Ну да. У них был такой прием: когда автор по недоумию своему загонял своего героя в абсолютно безвыходное положение, с неба спускался на веревке этакий раззолоченный болван с деревянной молнией в кулаке и разом решал все проблемы. Бог из машины.
– Из машины… – повторил Филатов. – Вот именно – из машины. Из багажного отсека.
– Не понял, – сказал Бекешин, начиная чувствовать, что события еще далеко не закончились. Он словно бы невзначай завел руку с револьвером за спину и взвел курок большим пальцем. Поближе, подумал, он, надо подойти поближе…
– Экий ты, брат, непонятливый, – сказал Филатов. – Это все очень просто. Приходишь в семь утра на стоянку, даешь сторожу сто баксов, чтобы отвернулся, забираешься в багажный отсек и ждешь. Водишь ты неважно, Гошка. Слишком сильно газуешь, сцепление жжешь.
– Поумнел, значит, – медленно сказал Бекешин, делая шаг вперед. – Все слышал, все понял, во всем убедился…
– Вот именно, – сказал Филатов. – Только в другом порядке: сначала понял, потом поумнел, а уже потом услышал и убедился.
– Да ни хрена ты не понял! – воскликнул Бекешин и сделал еще один шаг вперед. Теперь до машины, возле которой стоял Филатов, оставалось метра полтора. – Я сейчас тебе все объясню…
– А вот этого не надо, – сказал Юрий твердо. – Объясняться будешь в прокуратуре. Или на том свете. Выбор за тобой. Как говорится, третьего не дано.
– Я оптимист, – сказал Бекешин, резко вскидывая руку с револьвером. Он стоял уже у самой машины, упираясь коленом в бампер, и ствол револьвера почти коснулся лица Филатова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Бекешин втянул голову в плечи, стараясь полностью укрыться за Горечаевым и жалея только об одном: что старик на поверку оказался таким щуплым и низкорослым.
– Положи ствол, горилла, – сказал он Палачу, – и вали отсюда, пока я не вышиб старику мозги. Кто тебе заплатит, если этот мешок с дерьмом откинет копыта? Ты ведь, насколько мне известно, даром не стреляешь.
Палач вдруг засмеялся – без малейшей натуги, легко и естественно. Направленный на Бекешина ствол пистолета при этом даже не шелохнулся.
– Что тут смешного? – настороженно спросил Бекешин, начиная потихонечку пятиться к машине и держа перед собой старика как щит. Пистолет плавно следовал за ним.
– Смешного, если хочешь знать, навалом, – доверительно сказал ему Палач. – Одно хорошо: старик заплатил мне за этого твоего приятеля вперед, и заплатил неплохо. Теперь его можно оставить в покое, но, поскольку деньги уплачены, мне ничто не мешает замочить тебя. Так что стрелять даром мне не придется.
– Не пудри мне мозги, – сказал Бекешин, который ничего не понял из этого туманного заявления. – Брось пистолет и уходи, иначе я разнесу старику череп. Считаю до трех. Раз…
– Уймись, дурак, – сказал Палач. – Ты еще можешь спасти свою задницу, если предложишь мне за нее хороший выкуп. И отпусти старика. Тяжело же, наверное, держать… Ты что, не видишь, что он давно помер?
– Вранье, – сказал Бекешин и в то же мгновение понял, что киллер прав: тело Горечаева висело у него на руке мертвой свинцовой тяжестью, и с каждой секундой эта тяжесть, казалось, удваивалась. Он на мгновение оторвал взгляд от Палача с его пистолетом и взглянул старику в лицо. – О дьявол, – прошептал он.
Выражение лица Андрея Михайловича изменилось. Вставные челюсти были оскалены в мучительной гримасе, а глаза широко распахнулись и равнодушно смотрели куда-то в сторону. Бекешин прижимал к себе медленно холодеющий труп – прижимал так тесно, что со стороны они, наверное, напоминали целующихся гомиков. Его едва не вывернуло наизнанку, когда он осознал это, и руки сами собой оттолкнули труп, который мягко повалился на асфальт, застыв в неестественной позе.
– Вот и все, – сказал Палач, и Бекешин с опозданием понял, какую совершил ошибку, бросив тело и подставившись под выстрел. – Насчет выкупа – это я пошутил. Свобода дороже, а ты – единственный свидетель. Шантаж – не моя специальность. Не обижайся.
Бекешин торопливо вскинул “ругер”, отлично понимая и то, что на таком расстоянии эта игрушка вряд ли способна нанести противнику серьезный вред, и то, что профессиональный киллер стреляет быстрее и точнее, и даже то, что все, вся его жизнь с самого начала была сплошной ошибкой… Он нажал на спуск и осознал еще одну, самую последнюю свою ошибку: курок револьвера не был взведен.
Испугаться он не успел. Раздался выстрел, звук которого, как ему показалось, долетел откуда-то со стороны. Бекешин закрыл глаза и торопливо вдохнул – напоследок, на прощание…
Боли не было. Стало темно и тихо. “Хорошо-то как, – промелькнула в угасающем сознании ленивая мысль. – Хорошо, спокойно… А я, дурак, боялся…"
Потом он почувствовал, что ему не хватает воздуха, шумно перевел дыхание и открыл глаза. Все было на месте: и парк, и небо, и дорожка, и похожее на сломанную куклу тело Горечаева на асфальте, и еще одно тело – поодаль, в траве. “А это еще кто? – подумал он растерянно. – Ба! Да это ж Палач! Вот оригинал – .попугал, попугал и застрелился… Странно как-то… С чего бы это вдруг?"
Восхитительное чувство освобождения от всех проблем нахлынуло на него прозрачной бодрящей волной и тут же ушло как вода в песок. Испуг прошел, и к нему стала возвращаться способность соображать. Что-то было не так, о чем-то он впопыхах позабыл…
Бекешин завертел головой во все стороны и почти сразу увидел Филатова, который стоял у него за спиной, устало облокотившись о крыло джипа. В руке у него был пистолет, дымящийся ствол которого смотрел в землю, – Фил, – сказал Бекешин, – старик! Господи, как я рад! Как будто заново родился, ей-Богу… Да я же тебе по гроб жизни должен, ты мне теперь как брат…
– Не думаю, – сказал Филатов. Голос его звучал странно – как-то чересчур сухо и устало. Не было в этом голосе ни радости, ни гордости по поводу удачного выстрела – ничего, кроме сухой усталости и какой-то непонятной горечи. – Боюсь, что отдать мне долги ты уже не успеешь. Я больше не работаю на тебя. Охранять твое тело больше не от кого, да и не хочу я его больше охранять, если честно…
– Ну, не хочешь и не надо, – горячо сказал Бекешин. – Найдем тебе другую работу, поспокойнее… Да ерунда это все! Скажи лучше, откуда ты тут взялся? Как с неба свалился, честное слово. Знаешь, как в древнегреческой пьесе – бог из машины.
– Бог из машины?
– Ну да. У них был такой прием: когда автор по недоумию своему загонял своего героя в абсолютно безвыходное положение, с неба спускался на веревке этакий раззолоченный болван с деревянной молнией в кулаке и разом решал все проблемы. Бог из машины.
– Из машины… – повторил Филатов. – Вот именно – из машины. Из багажного отсека.
– Не понял, – сказал Бекешин, начиная чувствовать, что события еще далеко не закончились. Он словно бы невзначай завел руку с револьвером за спину и взвел курок большим пальцем. Поближе, подумал, он, надо подойти поближе…
– Экий ты, брат, непонятливый, – сказал Филатов. – Это все очень просто. Приходишь в семь утра на стоянку, даешь сторожу сто баксов, чтобы отвернулся, забираешься в багажный отсек и ждешь. Водишь ты неважно, Гошка. Слишком сильно газуешь, сцепление жжешь.
– Поумнел, значит, – медленно сказал Бекешин, делая шаг вперед. – Все слышал, все понял, во всем убедился…
– Вот именно, – сказал Филатов. – Только в другом порядке: сначала понял, потом поумнел, а уже потом услышал и убедился.
– Да ни хрена ты не понял! – воскликнул Бекешин и сделал еще один шаг вперед. Теперь до машины, возле которой стоял Филатов, оставалось метра полтора. – Я сейчас тебе все объясню…
– А вот этого не надо, – сказал Юрий твердо. – Объясняться будешь в прокуратуре. Или на том свете. Выбор за тобой. Как говорится, третьего не дано.
– Я оптимист, – сказал Бекешин, резко вскидывая руку с револьвером. Он стоял уже у самой машины, упираясь коленом в бампер, и ствол револьвера почти коснулся лица Филатова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91