Я уселся и прождал так, пожалуй, с добрый час, пока не услышал шаги перед дверью. Я быстро закрыл дверь и начал расталкивать агу. Дело было нелегким, тем более что нужно было сделать это быстро. Я поставил его на ноги, он очухался и уставился на меня.
– Ты, эмир? Где мы?
– В тюрьме. Очнись!
Ответом мне был ошарашенный взгляд.
– В тюрьме? A-a! Как это мы здесь очутились?
– Вспомни о трактире и о лекарстве, припомни и сержанта, которого мы хотим разоблачить.
– Серж… Машалла, я вспомнил! Я спал. Где он? Его еще нет?
– Говори тише! Ты что, не слышишь? Они же стоят под дверью и разговаривают. Разотри свое заспанное лицо!
Добряк Селим выглядел жалко, но он по меньшей мере обрел понимание происходящего и теперь стоял выпрямившись, не шатаясь. И вот, когда внешняя дверь камеры закрылась, ага взял лампу в руку, толкнул нашу дверь и вышел в коридор. Я последовал за ним. Злоумышленники замерли, заметив, что он к ним подходит.
– Откуда вы пришли, псы? – набросился ага.
– Из кофейни, – поколебавшись, ответил сержант.
– Из кофейни! В то время как вам нужно стоять на вахте! Кто дал вам разрешение отлучаться?
– Никто!
Бедные люди, они дрожали от страха, и мне было их жалко. Ведь их небрежность обернулась для меня большим преимуществом. Даже несмотря на то, что язычок пламени был крошечным, я заметил, как ужасно вращал глазами ага. Конец его бороды трясся, а руки от бешенства сжались в кулаки. Но тут, видимо, он вспомнил, что не совсем еще твердо стоит на ногах, и передумал.
– Завтра вас ждет наказание!
Он поставил лампу на ступеньку и повернулся ко мне.
– Или ты, может, считаешь, что мне прямо сейчас следует вынести приговор? Как прикажешь – высечь одного за другим, поочередно?
– Отсрочь их экзекуцию до завтра, Селим-ага! Она от них не уйдет!
– Хорошо, я непременно сделаю так, как ты говоришь. Пошли!
Он открыл дверь и запер ее снаружи.
– Ты что, так долго был с мутеселлимом? – недоверчиво спросила агу Мерсина, когда мы пришли домой.
– Мерсина, – ответил он, – говорю тебе: нас приглашали остаться там до раннего утра, но я, зная, что ты осталась одна дома, отклонил столь радушное приглашение коменданта. Я не хочу, чтобы русские тебе отрезали голову. Ведь началась война!
Она испуганно всплеснула руками.
– Война? Между кем и кем?
– Между турками, русскими, персами, арабами и курдами. Русские уже стоят часах в четырех хода отсюда. Сто тысяч солдат и три тысячи пушек!
– О Аллах! Я умираю, меня уже нет… И ты идешь воевать?
– Да. Смажь мне сапоги, но только так, чтобы никто об этом не узнал. То, что началась война, – это еще государственная тайна, и жители Амадии узнают ее лишь тогда, когда русские завтра окружат город.
Ее качнуло, она обессиленно опустилась на первый же попавшийся горшок.
– Уже завтра! Они в самом деле завтра будут здесь?
– Да.
– И они будут стрелять?
– Конечно, еще как!
– Селим-ага, я не буду смазывать тебе сапоги!
– Это еще почему?
– Ты не должен воевать, тебя не должны застрелить!
– Хорошо, это мне подходит, и поэтому я могу сейчас пойти спать. Доброй ночи, эфенди! Доброй ночи, моя дорогая, моя сладкая Мерсина!
Ага ушел. Цветок дома удивленно уставилась на его удалявшуюся спину, затем поспешила осведомиться:
– Эмир, это правда, что придут русские?
– Пока еще неизвестно. Я полагаю, что ага слишком серьезно воспринял слухи.
– О, ты капаешь бальзам на мое раненое сердце. Разве нельзя сделать так, чтобы они не дошли до Амадии?
– Мы обязательно потом над этим поразмыслим. Ты разобрала кофе?
– Да, господин. Это оказалось очень неприятной работой, но этот злой человек хаджи Халеф Омар не давал мне покоя, пока я не завершила всю работу. Хочешь посмотреть?
– Покажи!
Она принесла банку и пакет с кофе, и я убедился, что она и вправду отлично постаралась.
– И что ты скажешь по этому поводу? Каков будет твой приговор?
– Весьма милостивый для тебя. Поскольку твои нежные руки так часто касались зерен, да будут они все твоими. Посуда, купленная мной сегодня, также принадлежит теперь тебе. Стаканы же я подарю доброму Селиму-аге.
– О эфенди, ты справедливый и мудрый судья. В тебе больше доброты, чем у меня когда-либо было горшков. Этот благоухающий кофе – еще одно доказательство твоего величия. Аллах да подействует на сердца русских, чтобы они не пришли и не застрелили тебя. Ты думаешь, мне удастся спокойно сегодня поспать?
– Конечно же! Уверен!
– Спасибо тебе, ведь покой – это единственное, чем еще может наслаждаться измученная женщина!
– Ты спишь здесь, внизу, Мерсина?
– Да.
– Но ведь не на кухне же, а в комнате?
– Господин, женщине место на кухне, и спит она тоже на кухне.
М-да! Дело оборачивалось не так, как мне хотелось. Во всяком случае, глупая шутка аги оказалась для нас весьма неуместной. Мерсина заснет сегодня не сразу. Я поднялся наверх, но направился не к себе, а в комнату хаддедина. Он уже лег спать, но, как только я вошел, проснулся. Я рассказал ему подробно про свое приключение в тюрьме, чем поверг его в изумление.
Затем мы упаковали съестное, свечу, зажигалку и пробрались в пустую комнату в торце дома. У нее было лишь одно окно, небольшое четырехугольное отверстие, запертое ставнями. Ставни были лишь прикрыты, и я, открыв их, выглянул – передо мной на расстоянии примерно пяти футов находилась гладкая крыша, нависавшая над этой стороной маленького двора. Мы выбрались на крышу, а с нее на двор. Дворовая дверь была заперта, и, таким образом, мы были в одиночестве. Дорога в сад, в котором некогда благоухала красавица Эсме-хан, была практически открыта. Теперь от тюрьмы нас отделяла лишь стена, причем весьма невысокая – до ее верха мы спокойно могли достать рукой.
– Подожди, – попросил я шейха. – Я сначала посмотрю, не наблюдает ли за нами кто-нибудь.
Я потихоньку поднялся на стену и аккуратно спрыгнул на ту сторону. Из первого маленького окошка, справа, на первом этаже, едва пробивался бледный свет. Это была комната, в которой спал пьяный ага и где сейчас, по всей видимости, сидели арнауты, не смеющие от страха даже прикорнуть. Следующее, то есть второе, окно принадлежало камере, в которой нас ждал Амад эль-Гандур.
Внимательно осмотрев и буквально обыскав узкий двор, я не увидал ничего подозрительного. Дверь, ведущая от тюрьмы во двор, была заперта. Я вернулся к стене, за которой стоял хаддедин.
– Мохаммед!
– Ну что?
– Все спокойно. Ты сможешь перебраться через стену?
– Конечно.
– Тогда лезь, только потише.
Через несколько секунд он стоял рядом со мной. Мы быстро пересекли двор и встали под окном, до которого я мог почти достать рукой.
– Нагнись, шейх, обопрись о стену и упри руки в колени.
Я взобрался на спину шейха, и, таким образом, мое лицо оказалось непосредственно перед окном темницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Ты, эмир? Где мы?
– В тюрьме. Очнись!
Ответом мне был ошарашенный взгляд.
– В тюрьме? A-a! Как это мы здесь очутились?
– Вспомни о трактире и о лекарстве, припомни и сержанта, которого мы хотим разоблачить.
– Серж… Машалла, я вспомнил! Я спал. Где он? Его еще нет?
– Говори тише! Ты что, не слышишь? Они же стоят под дверью и разговаривают. Разотри свое заспанное лицо!
Добряк Селим выглядел жалко, но он по меньшей мере обрел понимание происходящего и теперь стоял выпрямившись, не шатаясь. И вот, когда внешняя дверь камеры закрылась, ага взял лампу в руку, толкнул нашу дверь и вышел в коридор. Я последовал за ним. Злоумышленники замерли, заметив, что он к ним подходит.
– Откуда вы пришли, псы? – набросился ага.
– Из кофейни, – поколебавшись, ответил сержант.
– Из кофейни! В то время как вам нужно стоять на вахте! Кто дал вам разрешение отлучаться?
– Никто!
Бедные люди, они дрожали от страха, и мне было их жалко. Ведь их небрежность обернулась для меня большим преимуществом. Даже несмотря на то, что язычок пламени был крошечным, я заметил, как ужасно вращал глазами ага. Конец его бороды трясся, а руки от бешенства сжались в кулаки. Но тут, видимо, он вспомнил, что не совсем еще твердо стоит на ногах, и передумал.
– Завтра вас ждет наказание!
Он поставил лампу на ступеньку и повернулся ко мне.
– Или ты, может, считаешь, что мне прямо сейчас следует вынести приговор? Как прикажешь – высечь одного за другим, поочередно?
– Отсрочь их экзекуцию до завтра, Селим-ага! Она от них не уйдет!
– Хорошо, я непременно сделаю так, как ты говоришь. Пошли!
Он открыл дверь и запер ее снаружи.
– Ты что, так долго был с мутеселлимом? – недоверчиво спросила агу Мерсина, когда мы пришли домой.
– Мерсина, – ответил он, – говорю тебе: нас приглашали остаться там до раннего утра, но я, зная, что ты осталась одна дома, отклонил столь радушное приглашение коменданта. Я не хочу, чтобы русские тебе отрезали голову. Ведь началась война!
Она испуганно всплеснула руками.
– Война? Между кем и кем?
– Между турками, русскими, персами, арабами и курдами. Русские уже стоят часах в четырех хода отсюда. Сто тысяч солдат и три тысячи пушек!
– О Аллах! Я умираю, меня уже нет… И ты идешь воевать?
– Да. Смажь мне сапоги, но только так, чтобы никто об этом не узнал. То, что началась война, – это еще государственная тайна, и жители Амадии узнают ее лишь тогда, когда русские завтра окружат город.
Ее качнуло, она обессиленно опустилась на первый же попавшийся горшок.
– Уже завтра! Они в самом деле завтра будут здесь?
– Да.
– И они будут стрелять?
– Конечно, еще как!
– Селим-ага, я не буду смазывать тебе сапоги!
– Это еще почему?
– Ты не должен воевать, тебя не должны застрелить!
– Хорошо, это мне подходит, и поэтому я могу сейчас пойти спать. Доброй ночи, эфенди! Доброй ночи, моя дорогая, моя сладкая Мерсина!
Ага ушел. Цветок дома удивленно уставилась на его удалявшуюся спину, затем поспешила осведомиться:
– Эмир, это правда, что придут русские?
– Пока еще неизвестно. Я полагаю, что ага слишком серьезно воспринял слухи.
– О, ты капаешь бальзам на мое раненое сердце. Разве нельзя сделать так, чтобы они не дошли до Амадии?
– Мы обязательно потом над этим поразмыслим. Ты разобрала кофе?
– Да, господин. Это оказалось очень неприятной работой, но этот злой человек хаджи Халеф Омар не давал мне покоя, пока я не завершила всю работу. Хочешь посмотреть?
– Покажи!
Она принесла банку и пакет с кофе, и я убедился, что она и вправду отлично постаралась.
– И что ты скажешь по этому поводу? Каков будет твой приговор?
– Весьма милостивый для тебя. Поскольку твои нежные руки так часто касались зерен, да будут они все твоими. Посуда, купленная мной сегодня, также принадлежит теперь тебе. Стаканы же я подарю доброму Селиму-аге.
– О эфенди, ты справедливый и мудрый судья. В тебе больше доброты, чем у меня когда-либо было горшков. Этот благоухающий кофе – еще одно доказательство твоего величия. Аллах да подействует на сердца русских, чтобы они не пришли и не застрелили тебя. Ты думаешь, мне удастся спокойно сегодня поспать?
– Конечно же! Уверен!
– Спасибо тебе, ведь покой – это единственное, чем еще может наслаждаться измученная женщина!
– Ты спишь здесь, внизу, Мерсина?
– Да.
– Но ведь не на кухне же, а в комнате?
– Господин, женщине место на кухне, и спит она тоже на кухне.
М-да! Дело оборачивалось не так, как мне хотелось. Во всяком случае, глупая шутка аги оказалась для нас весьма неуместной. Мерсина заснет сегодня не сразу. Я поднялся наверх, но направился не к себе, а в комнату хаддедина. Он уже лег спать, но, как только я вошел, проснулся. Я рассказал ему подробно про свое приключение в тюрьме, чем поверг его в изумление.
Затем мы упаковали съестное, свечу, зажигалку и пробрались в пустую комнату в торце дома. У нее было лишь одно окно, небольшое четырехугольное отверстие, запертое ставнями. Ставни были лишь прикрыты, и я, открыв их, выглянул – передо мной на расстоянии примерно пяти футов находилась гладкая крыша, нависавшая над этой стороной маленького двора. Мы выбрались на крышу, а с нее на двор. Дворовая дверь была заперта, и, таким образом, мы были в одиночестве. Дорога в сад, в котором некогда благоухала красавица Эсме-хан, была практически открыта. Теперь от тюрьмы нас отделяла лишь стена, причем весьма невысокая – до ее верха мы спокойно могли достать рукой.
– Подожди, – попросил я шейха. – Я сначала посмотрю, не наблюдает ли за нами кто-нибудь.
Я потихоньку поднялся на стену и аккуратно спрыгнул на ту сторону. Из первого маленького окошка, справа, на первом этаже, едва пробивался бледный свет. Это была комната, в которой спал пьяный ага и где сейчас, по всей видимости, сидели арнауты, не смеющие от страха даже прикорнуть. Следующее, то есть второе, окно принадлежало камере, в которой нас ждал Амад эль-Гандур.
Внимательно осмотрев и буквально обыскав узкий двор, я не увидал ничего подозрительного. Дверь, ведущая от тюрьмы во двор, была заперта. Я вернулся к стене, за которой стоял хаддедин.
– Мохаммед!
– Ну что?
– Все спокойно. Ты сможешь перебраться через стену?
– Конечно.
– Тогда лезь, только потише.
Через несколько секунд он стоял рядом со мной. Мы быстро пересекли двор и встали под окном, до которого я мог почти достать рукой.
– Нагнись, шейх, обопрись о стену и упри руки в колени.
Я взобрался на спину шейха, и, таким образом, мое лицо оказалось непосредственно перед окном темницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102