Погодин молниеносно выхватил пистолет, но на него уже смотрели четыре вороненых ствола в руках противников.
– Отдайте нам Нестерова, – произнес похожий на медведя человек с равнодушным, сонным лицом. Оружия у него не было, всем своим видом он показывал, что в нем не нуждается. Легкий светлый пиджак не мог скрыть бугрящуюся мускулатуру. – Мы вас не тронем, разойдемся по-тихому. Не бойтесь, ему тоже плохого не сделают. Поработает немного, а потом его отпустят.
– Оружие на пол, – негромко сказал Гонта.
Интонации приказа в его голосе отсутствовали начисто, фраза прозвучала, словно просьба, однако Нестеров с огромным изумлением увидел, как трое из четверых послушно наклонились и положили на кафель перед собой пистолеты. И тут же обнаружил, что по непонятной причине Погодин сделал то же самое. Но на четвертого вооруженного бандита и медведеобразного вожака слова Гонты впечатления не произвели.
– Колдуешь? – ухмыльнулся он, кажется, даже не удивившись. – Тогда мочи его, Леха!
Тот слегка вздрогнул и начал разворачивать ствол в сторону Гонты. Но делал он это со странной медлительностью, словно преодолевая сопротивление внезапно загустевшего воздуха. И все же Нестеров, как с ним случалось уже не однажды, невероятно отчетливо понимал, что должно случиться через несколько секунд. Понимал, что не в силах что-либо изменить. В этой сцене ему, как и всем присутствующим, досталась лишь роль наблюдателя. Сохраняли активность лишь вожак и отчасти тот, что оставался со стволом.
– Мочи-и! – рявкнул вожак, а потом нетерпеливо схватил напарника за руку, намереваясь отобрать пистолет. Сделать это сразу ему не удалось. Напарник, по-видимому, не вполне осознававший суть происходящего, не торопился раскрыть ладонь.
Краем глаза Нестеров уловил движение. В стремительном прыжке Гонта взлетел над полом, ударив противников ногами. Все трое оказались на полу. Со скрежетом вращаясь по кафелю, пистолет отлетел к стене. Гонта и медведеобразный уже стояли друг против друга в одинаковых позах, расставив ноги и выставив вперед согнутые в локтях руки. А спустя мгновение сплелись в схватке. Гонта значительно уступал медведеобразному в весе, и тот намеревался полностью использовать свое преимущество. Наклонив голову и почти не защищаясь от сыпавшихся на него ударов, он бросился вперед, чтобы схватить, смять, сломать противника. Как ни странно, Гонта не собирался уклоняться. Он лишь сымитировал отступление, сделав шаг назад, а потом прыгнул навстречу. Нестеров так и не сумел разглядеть, что же именно произошло. Медведеобразный внезапно взревел, вскинул вверх голову и закрыл глаза руками, полностью открыв мощную шею следующему удару Гонты. Раздался неприятный хруст, и противник Гонты грохнулся на пол. Все кончилось. Бой занял лишь несколько мгновений.
Нестеров почувствовал, как Гонта трясет его за плечо, и понял, что вновь может двигаться.
– Пошли! Скорее! – кричал ему в ухо Гонта. – Погодин! Быстро наружу!
Пробегая мимо валявшихся пистолетов, Нестеров быстро наклонился и подобрал оружие Погодина. Сделал он это совершенно автоматически и так быстро, что оба его спутника этого не заметили. Они выбежали из больницы. Дверцы переднего автомобиля оставались открытыми, ключ торчал в замке зажигания. Ускорение прижало Нестерова к спинке сиденья, спустя несколько секунд больница скрылась за поворотом.
– Пистолет там остался, – сказал Погодин.
– Я его подобрал, – возразил с заднего сиденья Нестеров.
На колени Погодина упал его «Макаров».
– Зачем же ты меня отключил? – обиженно спросил Погодин. – Ты думаешь, я так, как ты, в рукопашке работать не умею?
– Это я работать не умею, – отозвался Гонта, не отрывая взгляда от дороги. – Мне либо всех держать надо было, либо никого. Иначе пока не получается, не научился.
– Когда они окончательно очухаются?
– Минут через десять, – ответил Гонта, – так что насчет погони можно не беспокоиться, им нас уже не достать.
Как раз в этот момент они добрались до перекрестка. Помех не было, машина без малейшей задержки выскочила на магистраль, тут же резко увеличив скорость.
* * *
Ожидание тяготило Перлова. Он уже сотню раз пересек комнату по диагонали, не спуская взгляда с серого параллелепипеда мобильника. Он ненавидел сейчас его за молчание в течение целого часа, словно живое существо. Перлов уже решил, что вне зависимости от конечного результата сегодняшних усилий он убьет обоих дебилов, проваливших дело. Нестеров уже был у него в руках. Почти был, если бы не чудовищная глупость исполнителей. Существуют ошибки, которые прощать не полагается. И даже если дебилы свою ошибку исправят, их судьбу это уже не изменит. Разве что смерть будет короткой и почти безболезненной. Сейчас – именно сейчас – Перлову не нужны были те, на кого он не мог положиться полностью и без оговорок.
– Ну давай! Давай! – цедил сквозь зубы Перлов, яростно пожирая глазами телефонный аппарат. И настал момент, когда тот, будто подчиняясь призыву, очнулся. Перлов схватил его и прижал к уху. Звонил Хац.
– Ты, случайно, телевизор сейчас не смотришь? – буднично поинтересовался Хац, вызвав в душе Перлова новую волну гнева. При чем здесь, к черту, телевизор?!
Он так и сказал, не выбирая выражений, но Хаца этим ничуть не смутил. – Включи телевизор, дорогой, сейчас сам все поймешь, – сказал тот с коротким смешком. – Только трубу не бросай на всякий случай, а то потом пальцами по клавишам не попадешь.
– Какой канал?
– Врубай любой, это сейчас без разницы.
Перлов, не глядя, нашарил пульт и надавил первую попавшуюся кнопку. В первые несколько секунд он решил, что телевизор неисправен. По экрану снизу вверх шли разноцветные полосы. Некоторые казались чуть толще волоса – только бы глазу различить, другие были шире, увеличивались по высоте до двух сантиметров. Иные весело подмигивали Перлову, следующие за ними доползали до верхней границы экрана без изменений цвета и яркости, очередные вспыхивали переливчатым радужным сиянием, чтобы в свою очередь уступить место новому всплеску разнообразия. Он смотрел на это с недоумением секунд десять, а потом вновь раздраженно схватился за пульт, чтобы перещелкнуть на другую программу или вообще выключить, и в это мгновение понял. Мышцы свело в пароксизме страха и ярости, дремлющая под ключицей в наркотическом сне боль недовольно заворочалась, но сейчас Перлов не обратил на нее никакого внимания.
Это был абсолютный язык в отсутствие слов и предложений, грамматики и синтаксиса, чистейшая, дистиллированная информация, полностью освобожденная от малейших условностей способа передачи и потому пригодная для восприятия любому и каждому, без различия возраста, пола и уровня образования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102