Я же его только кротким видела; ведь
тот, кого любишь, всегда кажется кротким. Пришел он неожиданно; с ним были
Иуда и Иоанн. Мы обрадовались, Марфа еду готовила, ворчала, почему не я,
Лазарь еще выздоравливал. Я достала припрятанную благовонную мазь,
изготовленную из настоящего нарда: сын учителя мне ее подарил за то, что я
провела с ним ночь. Мазь эта была свидетельством греха моего, но грешной я
себя не чувствовала. Мазью из нарда умастила я ноги Иисуса, и в этом была
моя последняя надежда, что он все-таки вернется ко мне. Аромат нарда
наполнил комнату. Иоанн изумленно следил за тем, что я делаю, Иуда же
склонил голову и, сдерживая слезы, произнес тихо: это же страшно дорогая
мазь, Мария Магдалина, цена ей по крайней мере триста динариев, если ее
продать, сколько хлеба дали бы мы голодным. С трудом он вымолвил эти слова,
упрек звучал в них, чувствовала я, как ему больно, что его я люблю не так,
как Иисуса, а ведь я его тоже любила, как любят ребенка-сироту. Вот какая
странная штука: я отчаянно пыталась добиться любви Иисуса и знала, что
бесполезно это, а Иуда унижался ради меня. Стало тихо; Иисус смотрел на
меня, а отвечал в задумчивости Иуде: не в трехстах динариях дело, брат мой.
Считай, что Мария Магдалина сейчас прощается со мной. Она еще думает, что
любит только меня, в душе же ее кипят другие чувства. Я собралась было
возразить, но Иисус с улыбкой махнул рукой: я же сказал, что покину тебя и
ты покинешь меня, напомнил он. Прошу тебя, Мария Магдалина, умасти этой
дорогой мазью ноги и Иуде с Иоанном. Тут мне стало так стыдно, что я готова
была провалиться на месте, и надежда на радость исчезла, и весь вечер я
ощущала себя голой. Поужинали мы молча. Утром, перед тем как уйти, Иисус
спросил: а вы не придете в Иерусалим на праздник? Лазарь отказался: ему
трудно пока пускаться в такой долгий путь; Марфа же обрадовалась и пообещала
пойти. Иисус посмотрел на меня; я какое-то время выдерживала его
проницательный взгляд, в котором одновременно были и грустный зов, и запрет,
потом ответила: не знаю. Иисус кивнул и сказал: позаботься об Иоанне. Иуда в
это время уже двинулся в путь, не оглядываясь назад. Иоанн стоял с
недоуменным видом, в глазах у него был вопрос: с чего это о нем надо
заботиться, но Иисус обнял его за плечи и сказал: пойдем, а то не догоним
Иуду. Это было прощанье, и я стояла в воротах, пока они не скрылись из виду.
Потом меня охватила безмерная, горькая усталость, и я с такой же ясностью,
как пыль, лежащую на дороге, увидела, поняла, что Иисус никогда не любил
меня так, как я его, потому что он любил всех, хотел любить всех, такой
человек не способен сделать исключение для кого бы то ни было, разве что для
матери своей. Я же всегда умела любить по-настоящему, как женщина, только
одного человека... Я сяду, Лука, утомляют меня воспоминания.
Лука смотрел на Марию Магдалину. Под ее темно-карими глубокими глазами
темнели круги, морщины казались нитками, которые скрепляли распадающееся
лицо. Ни былого сияния, ни следа лучезарной, как солнце, улыбки.
- Давай принесу еще молока с медом: я все выпил, что было, - сказал он
вставая.
- Буду благодарна, - ответила Мария Магдалина. - Кувшин там, за дверью,
стоит на земле, накрытый платком, в нем молоко, а мед - на полке слева, в
большой кружке. Нацеди его на два пальца, потом молока налей, потом
размешай, ложку там же найдешь.
В кухне тоже царили чистота и порядок, на полке рядком лежали мешочки с
приправами, перед очагом грудились наколотые дрова. Лука нацедил в кружку
меду, налил молока, размешал, принес в горницу.
- Выпей, - сказал он Марии Магдалине, давая ей в руки кружку. Стоя с ней
рядом, он с удивлением обнаружил, какая она, оказывается, хрупкая: тело ее
терялось в просторной одежде. - Выпей, Мария Магдалина, - повторил он,
коснувшись ее плеча, потом накидки на голове, и сел на прежнее место.
- На другой день Марфа ушла в Иерусалим. А вечером вернулась с вестью, что
Иисуса схватили, предали суду, как какого-нибудь супостата, и суд вынес
приговор: смерть. Рассказывала она об этом сквозь рыдания, мы с Лазарем с
трудом понимали, о чем идет речь, стояли будто окаменев... Сразу после
вынесения приговора Иисуса повели на гору, что называется Череп-горой, и
распяли на кресте. Когда Марфа, рыдая, произнесла это, Лазарь зашатался, я
подхватила его, отвела к постели, сказала: лежи, нам всем сейчас тяжко.
Марфа выла, словно безумная, я ее тоже уложила, долго успокаивала; наконец
заснула она, но и во сне все вздрагивала и всхлипывала. Странное дело... -
Мария Магдалина, держа в руке нетронутую кружку с молоком, повернулась к
Луке. - Я никакого потрясения не чувствовала, только безграничную,
безысходную печаль. Хорошо было бы поплакать, но плакать я не могла. Собрала
я все, что в таких случаях полагается: елей, мази, полотно; был канун
субботы, я знала, нужно выждать какое-то время. Стояла я в саду за домом и
без слез оплакивала Иисуса, которого любила настоящей любовью, и которому
никогда не принадлежала, и который с улыбкой сказал, что покинет меня, и
добавил, что я тоже его покину. Вышла в путь я перед рассветом. Марфа мне
объяснила, где я его найду - в склепе, который предоставил один милосердный
богач. Когда я пришла туда, начинало светать. - Она отпила немного молока,
поставила кружку на стол, сцепила пальцы рук. - Я уже издали заметила и
удивилась, что камень, закрывающий вход в склеп, отодвинут в сторону. Вошла
я туда. На ложе не было ничего, только пелены погребальные да наголовный
плат, сложенный аккуратно. Таким неожиданным, таким невероятным показалось
мне это зрелище, что я разрыдалась и принялась искать тело Иисуса, подняла
пелены, повертела их в руках и все повторяла: где ты, где ты? Очень я
испугалась, похоже, даже не в себе немного была, выбежала из склепа, стала
метаться по кладбищу, думала, может, перепутала могилу, но потом поняла, что
ошибки нет, склеп тот самый, про который Марфа сказала. Корзинку свою я
оставила там, побежала в город, в дом, где братья жили, сообщить, что тело
Иисуса исчезло. По дороге встретила Иоанна, он как раз сворачивал за угол, я
крикнула ему вслед, позвала его, он испугался было, а когда узнал меня,
прижался к стене и дождался, пока я подойду. Он, едва дослушав меня, убежал
куда-то, я не знала, что дальше делать, и отправилась назад, на кладбище.
Было уже ясное утро. Я подошла почти к самому склепу, когда услышала топот.
Это бежал Иоанн, за ним с трудом поспевал Симон. Иоанн то и дело
останавливался и поджидал Симона. Тот был весь в поту, Иоанн тяжело дышал.
Симон вопросительно взглянул на меня, я развела руками и показала на зияющий
склеп. Иоанн бочком отошел в сторону, видимо, ему стало страшно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
тот, кого любишь, всегда кажется кротким. Пришел он неожиданно; с ним были
Иуда и Иоанн. Мы обрадовались, Марфа еду готовила, ворчала, почему не я,
Лазарь еще выздоравливал. Я достала припрятанную благовонную мазь,
изготовленную из настоящего нарда: сын учителя мне ее подарил за то, что я
провела с ним ночь. Мазь эта была свидетельством греха моего, но грешной я
себя не чувствовала. Мазью из нарда умастила я ноги Иисуса, и в этом была
моя последняя надежда, что он все-таки вернется ко мне. Аромат нарда
наполнил комнату. Иоанн изумленно следил за тем, что я делаю, Иуда же
склонил голову и, сдерживая слезы, произнес тихо: это же страшно дорогая
мазь, Мария Магдалина, цена ей по крайней мере триста динариев, если ее
продать, сколько хлеба дали бы мы голодным. С трудом он вымолвил эти слова,
упрек звучал в них, чувствовала я, как ему больно, что его я люблю не так,
как Иисуса, а ведь я его тоже любила, как любят ребенка-сироту. Вот какая
странная штука: я отчаянно пыталась добиться любви Иисуса и знала, что
бесполезно это, а Иуда унижался ради меня. Стало тихо; Иисус смотрел на
меня, а отвечал в задумчивости Иуде: не в трехстах динариях дело, брат мой.
Считай, что Мария Магдалина сейчас прощается со мной. Она еще думает, что
любит только меня, в душе же ее кипят другие чувства. Я собралась было
возразить, но Иисус с улыбкой махнул рукой: я же сказал, что покину тебя и
ты покинешь меня, напомнил он. Прошу тебя, Мария Магдалина, умасти этой
дорогой мазью ноги и Иуде с Иоанном. Тут мне стало так стыдно, что я готова
была провалиться на месте, и надежда на радость исчезла, и весь вечер я
ощущала себя голой. Поужинали мы молча. Утром, перед тем как уйти, Иисус
спросил: а вы не придете в Иерусалим на праздник? Лазарь отказался: ему
трудно пока пускаться в такой долгий путь; Марфа же обрадовалась и пообещала
пойти. Иисус посмотрел на меня; я какое-то время выдерживала его
проницательный взгляд, в котором одновременно были и грустный зов, и запрет,
потом ответила: не знаю. Иисус кивнул и сказал: позаботься об Иоанне. Иуда в
это время уже двинулся в путь, не оглядываясь назад. Иоанн стоял с
недоуменным видом, в глазах у него был вопрос: с чего это о нем надо
заботиться, но Иисус обнял его за плечи и сказал: пойдем, а то не догоним
Иуду. Это было прощанье, и я стояла в воротах, пока они не скрылись из виду.
Потом меня охватила безмерная, горькая усталость, и я с такой же ясностью,
как пыль, лежащую на дороге, увидела, поняла, что Иисус никогда не любил
меня так, как я его, потому что он любил всех, хотел любить всех, такой
человек не способен сделать исключение для кого бы то ни было, разве что для
матери своей. Я же всегда умела любить по-настоящему, как женщина, только
одного человека... Я сяду, Лука, утомляют меня воспоминания.
Лука смотрел на Марию Магдалину. Под ее темно-карими глубокими глазами
темнели круги, морщины казались нитками, которые скрепляли распадающееся
лицо. Ни былого сияния, ни следа лучезарной, как солнце, улыбки.
- Давай принесу еще молока с медом: я все выпил, что было, - сказал он
вставая.
- Буду благодарна, - ответила Мария Магдалина. - Кувшин там, за дверью,
стоит на земле, накрытый платком, в нем молоко, а мед - на полке слева, в
большой кружке. Нацеди его на два пальца, потом молока налей, потом
размешай, ложку там же найдешь.
В кухне тоже царили чистота и порядок, на полке рядком лежали мешочки с
приправами, перед очагом грудились наколотые дрова. Лука нацедил в кружку
меду, налил молока, размешал, принес в горницу.
- Выпей, - сказал он Марии Магдалине, давая ей в руки кружку. Стоя с ней
рядом, он с удивлением обнаружил, какая она, оказывается, хрупкая: тело ее
терялось в просторной одежде. - Выпей, Мария Магдалина, - повторил он,
коснувшись ее плеча, потом накидки на голове, и сел на прежнее место.
- На другой день Марфа ушла в Иерусалим. А вечером вернулась с вестью, что
Иисуса схватили, предали суду, как какого-нибудь супостата, и суд вынес
приговор: смерть. Рассказывала она об этом сквозь рыдания, мы с Лазарем с
трудом понимали, о чем идет речь, стояли будто окаменев... Сразу после
вынесения приговора Иисуса повели на гору, что называется Череп-горой, и
распяли на кресте. Когда Марфа, рыдая, произнесла это, Лазарь зашатался, я
подхватила его, отвела к постели, сказала: лежи, нам всем сейчас тяжко.
Марфа выла, словно безумная, я ее тоже уложила, долго успокаивала; наконец
заснула она, но и во сне все вздрагивала и всхлипывала. Странное дело... -
Мария Магдалина, держа в руке нетронутую кружку с молоком, повернулась к
Луке. - Я никакого потрясения не чувствовала, только безграничную,
безысходную печаль. Хорошо было бы поплакать, но плакать я не могла. Собрала
я все, что в таких случаях полагается: елей, мази, полотно; был канун
субботы, я знала, нужно выждать какое-то время. Стояла я в саду за домом и
без слез оплакивала Иисуса, которого любила настоящей любовью, и которому
никогда не принадлежала, и который с улыбкой сказал, что покинет меня, и
добавил, что я тоже его покину. Вышла в путь я перед рассветом. Марфа мне
объяснила, где я его найду - в склепе, который предоставил один милосердный
богач. Когда я пришла туда, начинало светать. - Она отпила немного молока,
поставила кружку на стол, сцепила пальцы рук. - Я уже издали заметила и
удивилась, что камень, закрывающий вход в склеп, отодвинут в сторону. Вошла
я туда. На ложе не было ничего, только пелены погребальные да наголовный
плат, сложенный аккуратно. Таким неожиданным, таким невероятным показалось
мне это зрелище, что я разрыдалась и принялась искать тело Иисуса, подняла
пелены, повертела их в руках и все повторяла: где ты, где ты? Очень я
испугалась, похоже, даже не в себе немного была, выбежала из склепа, стала
метаться по кладбищу, думала, может, перепутала могилу, но потом поняла, что
ошибки нет, склеп тот самый, про который Марфа сказала. Корзинку свою я
оставила там, побежала в город, в дом, где братья жили, сообщить, что тело
Иисуса исчезло. По дороге встретила Иоанна, он как раз сворачивал за угол, я
крикнула ему вслед, позвала его, он испугался было, а когда узнал меня,
прижался к стене и дождался, пока я подойду. Он, едва дослушав меня, убежал
куда-то, я не знала, что дальше делать, и отправилась назад, на кладбище.
Было уже ясное утро. Я подошла почти к самому склепу, когда услышала топот.
Это бежал Иоанн, за ним с трудом поспевал Симон. Иоанн то и дело
останавливался и поджидал Симона. Тот был весь в поту, Иоанн тяжело дышал.
Симон вопросительно взглянул на меня, я развела руками и показала на зияющий
склеп. Иоанн бочком отошел в сторону, видимо, ему стало страшно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40