Будучи отнюдь не просто мистификацией, «Тристрам Шенди» поистине вовлекал публику, вынуждая культуру вести себя таким образом, что она, ничего не подозревая, писала собственный общественный комментарий. Чрезмерно образованный деконструкционист сказал бы, что «Тристрам Шенди» формировал мир читателя как отдельный метароман. Чрезмерно изнеженный викторианец, с другой стороны, просто хмыкнул бы и возблагодарил господа за то, что Стерн уже покинул этот мир и не сможет его одурачить. Не важно, ожидал ли Стерн, что Тристрама разоблачат, – его плагиат так спутал прошлое и будущее, причину и следствие, оригинал и копию, писателя и читателя, и даже вымысел и жизнь, что с тех пор подвергалось сомнению почти любое своеобразие, принятое как должное всем Просвещением.
Что с того, что Анастасия плагиатор? Конечно, ей не хватало легкости Стерна в обращении с исходным материалом. Ей это и не требовалось. Ее достижение было самостоятельным, спустя два с лишним века после Стернова. Когда она выдала первый роман Хемингуэя за свой дебют и мир поверил в ее историю, она перевернула с ног на голову всю теорию авторства, классическую и современную. Или, точнее, она отделила старую традицию, в соответствии с которой авторская работа является исключительно отражением писателя (и ее следует читать в светлую память о), от новой, согласно которой текст вообще не нуждается в авторстве (но ему должны быть гарантированы права на авторские отчисления). Для обретения смысла «Как пали сильные» не нуждались в Эрнесте Хемингуэе. Люди оценили книгу без него. Приписав роман Анастасии Лоуренс и увидев в ее предполагаемом авторстве значимость, которой бы не было и в помине, читай публика эту книгу лишь как очередную работу автора «Старика и моря», бесчисленные поклонники нашли сходство между разными эпохами. Присутствие Анастасии Лоуренс требовало, чтобы мы читали роман не просто как свидетельство прошлого. Для найденного объекта она, автор, создала эффектный контекст. Показала нам, как неуловимо авторство – и как оно существенно. Наша точка отсчета необязательно должна быть исторически точной, при условии, что некая точка отсчета у нас есть. Плагиат смещает ее назад в расцвет юности. В идеальном мире плагиатором оказался бы любой читатель; каждый вписывал бы всю обширную историю в собственный контекст. Ни одна диссертация, написанная Анастасией по «Как пали сильные», не имела бы такой научной новизны или общественных последствий, каких она нечаянно добилась простейшим актом плагиата.
Но она смотрела на все по-другому.
– Никто не поверит, – сказала она мне. – Я и сама с этим не согласна.
– У тебя есть идеи получше? – спросил я.
Санитар вкатил в палату тележку. Сверил имя на повязке у Анастасии на запястье со своим списком.
– Анастасия Стикли, – произнес он и отсчитал три маленькие таблетки, словно драгоценные камни. Пронаблюдал, как она глотает их по одной. Дал ей одноразовый стаканчик с водой из-под крана, чтобы запила. Когда она вернула пустой стакан, санитар ушел.
– Где страница рукописи? – спросила она.
– У меня. Она тебе понадобится.
– Ты не понимаешь.
– Я не утверждаю, что у тебя были неопровержимые до воды, чтобы украсть «Как пали сильные». Я просто говорю что у тебя есть хорошее оправдание. Ты ученый, Стэси. Теперь я в это верю. Ты честно добилась чего-то интересного. Твоя новая теория авторства принесет тебе академическое признание, даже большее, чем если бы ты опубликовала книгу Хемингуэя под его именем.
– Во-первых, это твоя новая теория авторства, не моя.
– Я…
– Во-вторых, даже если теория верна, научный мир никогда не простит мне, что я ее доказала за его счет.
– Ты…
– И в-третьих, есть вещи, которые для меня важнее, чем наука.
– Мы…
– Дай мне закончить, Джонатон. Саймон, мой муж, женился не на ученом. Ему не нужна жена-исследовательница и тем более неудачница, которая даже колледж не окончила. Я бросила учебу. Ты же знаешь. Я не могу вернуться. Не смогла бы, даже будь такая возможность. Я писатель. Надо было оставить все как есть, поддержать заблуждение. Пожалуйста, сделай вид, что я ни в чем тебе не признавалась. У меня есть только жизнь с Саймоном, да и той, пожалуй, уже не осталось. Мне надо вернуться. Отвези меня домой, Джонатон. Мне тут нечего делать.
Я потянулся через кровать, чтобы поцеловать Анастасию. Она отвернулась.
– Посмотри, – сказала она, – вот врач. Скажи ему, что я готова вернуться домой.
Этого человека я, возможно, уже видел в больнице, но ни разу с ним и словом не перемолвился.
– Миссис Стикли? – осведомился он, скрипя по-стариковски.
– Объясни ему, что со мной все в порядке, Джонатон. Скажи ему: после всего, что я написала, после моего награжденного романа, мне просто какое-то время нечего было сказать.
– Думаю, доктор захочет, чтобы ты сама ему все объяснила, – сказал я. Врач подошел к кровати. Воздрузил очки для чтения на кончик длинного носа, чтобы лучше нас разглядеть – По-моему, вам стоит побеседовать.
VI
Потом был консилиум, на который Анастасию не допустили. Меня не приглашали. Врачи вместе с Саймоном решили, что назавтра он заберет жену домой.
Но он, естественно, был слишком занят. Поэтому он отправил в Пало-Альто меня. Я поехал. Забрал жену Саймона на машине моей подруги.
– Куда теперь? – спросил я, пока мы ехали с холма прочь от клиники. Она не ответила, и я остановился на обочине.
– Хочешь увидеть, где все началось? – спросила она. – Давай я покажу тебе, где стала плохой.
Мы оставили машину и пошли пешком. Она взяла меня за руку.
– В кампусе Лиланда так сразу и не разберешься, – сказала она. – Я никогда и не слышала о том месте, куда сейчас тебя веду, пока не нашла его на старой университетской карте. Грот Велланова. Никто не знает, в честь кого он назван и почему. – Мы дошли до окраины кампуса, где окрестности становились лесистее, а тропинки замыкались сами на себя. – После пожара о нем узнало больше людей. В газетах были фотографии. Больше полугода прошло. Хочу посмотреть, растут ли снова кусты. Все вышло из-под контроля, Джонатон. Я имею в виду, это невозможно было остановить. – Она столько пережила, что любые ее слова можно было понимать как метафору – и в то же время как реальные факты. Я сказал ей об этом, пока она расстегивала сандалии. Она отдала их мне. – Моя жизнь литературнее обычной? – спросила она.
– Ты уже знаешь ответ.
– Скажи мне.
– Твоя жизнь заставляет краснеть от стыда мои романы.
– У тебя никогда не было интриги.
– У тебя никогда не было прозы.
– И что теперь?
– Покажи мне свой грот.
Она за руку свела меня с исчезающей тропинки. Протащила сквозь заросли деревьев к опаленному солнцем выходу – ни тени той черной ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86