Я неизбежно пил вместе с ней, не желая, чтобы у нее вошло в привычку пить в одиночестве. (Мне только однажды пришлось объяснять Мишель, отчего я пьян средь бела дня, и она признала мудрость моего поведения.)
– Что тебе смешать? – спросил я Анастасию.
Она закурила.
– Можешь сделать мне «Бакенбарды Сатаны»?
– Прямые или закрученные?
– Мм?
– Прямые – с «гран-марнье», а закрученные – с апельсиновым «Кюрасао».
– Откуда ты знаешь, Джонатон? Ты все знаешь.
– Так прямые или закрученные?
– Какие тебе больше нравятся. Ты правда знаешь рецепт? Научи меня смешивать коктейли. Этим я и займусь. Стану барменшей. В колледже ты смешивал напитки?
– Только для друзей. Я никогда не знал, о чем болтать на вечеринках. Пока у меня была работа, было что сказать или хотя бы чем себя занять.
– И много девушек просили у тебя «Бакенбарды Сатаны»?
– Ты первая.
– Но ты знаешь рецепт…
– Я должен был быть готов ко всему.
– Научи меня, Джонатон. Пожалуйста, научи меня. Мне надо научиться.
– А где ты услышала про «Бакенбарды Сатаны»?
– Люди пьют это в романах о двадцатых годах. – Она улыбнулась. – Я нашла это в книге, как и все остальное.
Я тоже. – Я улыбнулся в ответ и закатал рукава. – А теперь, если собираешься смешивать коктейль, ты должна соответствовать внешне.
– Я не знаю, – сказала она. Она сунула руки в карманы кардигана, прежде моего, а сейчас – верхнего слоя ее костюма.
– Это легко. Просто сними свитер и…
Она покачала головой:
– Я не хочу ничего снимать, Джонатон.
– Только чтобы тебе было удобнее. Во всех этих шмотках ты запросто уронишь бутылку.
– Тебе не нравится, как я одеваюсь. Ты думаешь, я толстая.
– Мне нравится, как ты выглядишь. Просто слишком.
Она уставилась на меня. Крепко обхватила себя руками, неумышленно выдав, как мало ее осталось. Казалось, все ее существо заключалось в этих слоях одеяния, будто они надеты прямо на голые кости. Голодовка. Так она убьет себя, я понял. Я понял, что она убивала себя, и осознал, насколько меня это привлекает. Она задрожала глубоко под своим кардиганом.
– Ты будешь учить меня, Джонатон, или нет?
Я оглядел ее: глаза за очками все еще строгие, но уже что-то жалобное играет в уголках рта. Я впервые заметил, как ввалились ее щеки с нашей встречи почти год назад. Больше не было ямочек, что я видел на моей выставке в «Пигмалионе», когда пытался объяснить ей «Пожизненное предложение». Клянусь, в тот момент я подумал на секунду: не она ли и есть мое «Посмертное предложение», мой смертный приговор?
Такая голодная. Я посмотрел на нее голодным взглядом и открыл бутылку «Кюрасао».
– Я расскажу тебе, что делать, – сказал я. – Сначала выходишь за такого, как Саймон, хотя бы ради алкоголя такого качества.
– Не надо, Джонатон.
– Я серьезно. На него всегда можно рассчитывать в плане правильного спиртного. Он заботится о тебе.
– Пожалуйста, не надо.
Я пожал плечами. Расставил ингредиенты на стойке бара, тяжелой деревянной штуковине, встроенной в стену столовой Саймона, и отправил Анастасию в кухню за апельсиновым соком и льдом.
Столовая обладала типичным безличием Саймона. Как и гостиная, она была обставлена старой французской деревянной мебелью, той, что могла быть у джентльмена, не замечающего, как дед Саймона чистит на улицах его карманы, никогда толком не вникающего, что украдено. К вкусу Саймона невозможно было придраться, хотя невольно удивляло, почему первый в Сан-Франциско дилер современного искусства не украсил свою квартиру ничем современнее belle ?poque. Такие хорошенькие вещицы – можно влюбиться уже в одни французские изгибы светлого дерева. Потом вернулась Анастасия, которая в обеих руках тащила апельсиновый сок и все, что забыли на кухне Нет, Анастасия вовсе не была хорошенькой, и тем более когда постепенно приближалась к гибели. Нет, в своем беспорядке волос и лохмотьев она была просто сногсшибательна.
Она протянула мне сок – пакет оказался легче, нежели я ожидал, – освобождая руки, чтобы закурить. Я вдохнул подержанный ею дым, словно впитывая непостижимую тайну.
– Что теперь? – спросила она. – Я пить хочу.
– Две части сладкого вермута, две части сухого, по две части джина и апельсинового сока, одна часть «Кюрасао» и чуть-чуть горькой настойки, – перечислил я, смешивая ингредиенты в двойном количестве.
– Коктейльные бокалы?
Я кивнул. Она выставила их. Я разлил из серебряного шейкера Саймона.
– Мило, – сказала она и привела меня обратно в кабинет. Села за стол, чтобы не пролить. – По-моему, так должно быть всегда.
– Люди становятся ближе, – ответил я, – а некоторые отношения распадаются.
– Ну, я ничего такого не хочу. У нас есть коктейли и общество друг друга. Мы читаем и играем в игры. Каждый день похож на предыдущий. Мы ничего не ждем, нам нечего страшиться и нечего терять. Обещай, что так будет всегда, Джонатон. Пока мы живы.
– Мы можем рассчитывать на большее, Анастасия.
– Не говори так. Не говори мне о большем. В последний раз это означало, что за мной охотятся папарацци… из-за того, чего я не делала. Саймон спас меня, почти чудом. Хочешь знать, почему я его люблю?
– Нет.
– Вот за это. – Она жестом обвела мироздание, предъявила права на сферу, которая предположительно включала и меня. Уже успела опьянеть? – Он подарил мне этот покой. Я под его защитой. Ты должен это оценить.
– Нет.
– Ты совсем другой. Неудивительно, что ты еще не сделал Мишель предложение. Я люблю Мишель. Я давно бы вышла за нее, не будь она девушкой. Я наверняка буду подружкой невесты на вашей свадьбе. Замужней подружкой невесты. Я уже замужем. Подумай, разве не смешно? Я даже не знала Мишель, когда она была моего возраста. Готова поспорить, она была прелестна. Она такой и осталась, конечно, и, по-моему, тебе стоит поскорее на ней жениться, потому что она мне немножко завидует.
– Даже если бы я на ней женился, у нее остались бы все причины тебе завидовать.
– Нет, Джонатон. Ты ошибаешься. Ты не понимаешь. – Она допила. Взяла бокал у меня из рук. Болтала дальше, все менее связно. Не помню, что она говорила, но напиток заставлял ее разговаривать, разговор вызывал жажду, а жажда вынуждала пить еще больше. Я не помню ничего, что она говорила в тот день, кроме одного: без вступлений или пояснений она вдруг сказала, что рукопись первого романа Эрнеста Хемингуэя была украдена и никто не знает, что с ней случилось.
После этого я решил, что ее новая книга будет совсем иной, нежели то, что я сначала предположил. Я все равно поместил действие в среду американских эмигрантов в Париже двадцатых, но уже с Хемингуэем в центре событий. Я представил американскую наследницу, эмигранты любят ее исключительно за ее красоту, и эта спортивная девушка вполне отвечает им всем приязнью, но влюбляется в угрюмого темноволосого французского еврея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Что тебе смешать? – спросил я Анастасию.
Она закурила.
– Можешь сделать мне «Бакенбарды Сатаны»?
– Прямые или закрученные?
– Мм?
– Прямые – с «гран-марнье», а закрученные – с апельсиновым «Кюрасао».
– Откуда ты знаешь, Джонатон? Ты все знаешь.
– Так прямые или закрученные?
– Какие тебе больше нравятся. Ты правда знаешь рецепт? Научи меня смешивать коктейли. Этим я и займусь. Стану барменшей. В колледже ты смешивал напитки?
– Только для друзей. Я никогда не знал, о чем болтать на вечеринках. Пока у меня была работа, было что сказать или хотя бы чем себя занять.
– И много девушек просили у тебя «Бакенбарды Сатаны»?
– Ты первая.
– Но ты знаешь рецепт…
– Я должен был быть готов ко всему.
– Научи меня, Джонатон. Пожалуйста, научи меня. Мне надо научиться.
– А где ты услышала про «Бакенбарды Сатаны»?
– Люди пьют это в романах о двадцатых годах. – Она улыбнулась. – Я нашла это в книге, как и все остальное.
Я тоже. – Я улыбнулся в ответ и закатал рукава. – А теперь, если собираешься смешивать коктейль, ты должна соответствовать внешне.
– Я не знаю, – сказала она. Она сунула руки в карманы кардигана, прежде моего, а сейчас – верхнего слоя ее костюма.
– Это легко. Просто сними свитер и…
Она покачала головой:
– Я не хочу ничего снимать, Джонатон.
– Только чтобы тебе было удобнее. Во всех этих шмотках ты запросто уронишь бутылку.
– Тебе не нравится, как я одеваюсь. Ты думаешь, я толстая.
– Мне нравится, как ты выглядишь. Просто слишком.
Она уставилась на меня. Крепко обхватила себя руками, неумышленно выдав, как мало ее осталось. Казалось, все ее существо заключалось в этих слоях одеяния, будто они надеты прямо на голые кости. Голодовка. Так она убьет себя, я понял. Я понял, что она убивала себя, и осознал, насколько меня это привлекает. Она задрожала глубоко под своим кардиганом.
– Ты будешь учить меня, Джонатон, или нет?
Я оглядел ее: глаза за очками все еще строгие, но уже что-то жалобное играет в уголках рта. Я впервые заметил, как ввалились ее щеки с нашей встречи почти год назад. Больше не было ямочек, что я видел на моей выставке в «Пигмалионе», когда пытался объяснить ей «Пожизненное предложение». Клянусь, в тот момент я подумал на секунду: не она ли и есть мое «Посмертное предложение», мой смертный приговор?
Такая голодная. Я посмотрел на нее голодным взглядом и открыл бутылку «Кюрасао».
– Я расскажу тебе, что делать, – сказал я. – Сначала выходишь за такого, как Саймон, хотя бы ради алкоголя такого качества.
– Не надо, Джонатон.
– Я серьезно. На него всегда можно рассчитывать в плане правильного спиртного. Он заботится о тебе.
– Пожалуйста, не надо.
Я пожал плечами. Расставил ингредиенты на стойке бара, тяжелой деревянной штуковине, встроенной в стену столовой Саймона, и отправил Анастасию в кухню за апельсиновым соком и льдом.
Столовая обладала типичным безличием Саймона. Как и гостиная, она была обставлена старой французской деревянной мебелью, той, что могла быть у джентльмена, не замечающего, как дед Саймона чистит на улицах его карманы, никогда толком не вникающего, что украдено. К вкусу Саймона невозможно было придраться, хотя невольно удивляло, почему первый в Сан-Франциско дилер современного искусства не украсил свою квартиру ничем современнее belle ?poque. Такие хорошенькие вещицы – можно влюбиться уже в одни французские изгибы светлого дерева. Потом вернулась Анастасия, которая в обеих руках тащила апельсиновый сок и все, что забыли на кухне Нет, Анастасия вовсе не была хорошенькой, и тем более когда постепенно приближалась к гибели. Нет, в своем беспорядке волос и лохмотьев она была просто сногсшибательна.
Она протянула мне сок – пакет оказался легче, нежели я ожидал, – освобождая руки, чтобы закурить. Я вдохнул подержанный ею дым, словно впитывая непостижимую тайну.
– Что теперь? – спросила она. – Я пить хочу.
– Две части сладкого вермута, две части сухого, по две части джина и апельсинового сока, одна часть «Кюрасао» и чуть-чуть горькой настойки, – перечислил я, смешивая ингредиенты в двойном количестве.
– Коктейльные бокалы?
Я кивнул. Она выставила их. Я разлил из серебряного шейкера Саймона.
– Мило, – сказала она и привела меня обратно в кабинет. Села за стол, чтобы не пролить. – По-моему, так должно быть всегда.
– Люди становятся ближе, – ответил я, – а некоторые отношения распадаются.
– Ну, я ничего такого не хочу. У нас есть коктейли и общество друг друга. Мы читаем и играем в игры. Каждый день похож на предыдущий. Мы ничего не ждем, нам нечего страшиться и нечего терять. Обещай, что так будет всегда, Джонатон. Пока мы живы.
– Мы можем рассчитывать на большее, Анастасия.
– Не говори так. Не говори мне о большем. В последний раз это означало, что за мной охотятся папарацци… из-за того, чего я не делала. Саймон спас меня, почти чудом. Хочешь знать, почему я его люблю?
– Нет.
– Вот за это. – Она жестом обвела мироздание, предъявила права на сферу, которая предположительно включала и меня. Уже успела опьянеть? – Он подарил мне этот покой. Я под его защитой. Ты должен это оценить.
– Нет.
– Ты совсем другой. Неудивительно, что ты еще не сделал Мишель предложение. Я люблю Мишель. Я давно бы вышла за нее, не будь она девушкой. Я наверняка буду подружкой невесты на вашей свадьбе. Замужней подружкой невесты. Я уже замужем. Подумай, разве не смешно? Я даже не знала Мишель, когда она была моего возраста. Готова поспорить, она была прелестна. Она такой и осталась, конечно, и, по-моему, тебе стоит поскорее на ней жениться, потому что она мне немножко завидует.
– Даже если бы я на ней женился, у нее остались бы все причины тебе завидовать.
– Нет, Джонатон. Ты ошибаешься. Ты не понимаешь. – Она допила. Взяла бокал у меня из рук. Болтала дальше, все менее связно. Не помню, что она говорила, но напиток заставлял ее разговаривать, разговор вызывал жажду, а жажда вынуждала пить еще больше. Я не помню ничего, что она говорила в тот день, кроме одного: без вступлений или пояснений она вдруг сказала, что рукопись первого романа Эрнеста Хемингуэя была украдена и никто не знает, что с ней случилось.
После этого я решил, что ее новая книга будет совсем иной, нежели то, что я сначала предположил. Я все равно поместил действие в среду американских эмигрантов в Париже двадцатых, но уже с Хемингуэем в центре событий. Я представил американскую наследницу, эмигранты любят ее исключительно за ее красоту, и эта спортивная девушка вполне отвечает им всем приязнью, но влюбляется в угрюмого темноволосого французского еврея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86