Анастасия вернулась. Она несла две чашки, обе щербатые. Я встал. Она передала мне чай.
– Значит, ты все же раскрыл мою тайну, – сказала она.
– Знаешь эту историю с Толстым, уже под конец его жизни? – спросил я. Она покачала головой. – Он тогда перестал писать романы. Отказался от своего прошлого, ударился в полемику. Однажды он взял книгу и начал читать с первого попавшегося места где-то в середине. История увлекла его. Совсем захватила. Он посмотрел на обложку, чтобы узнать название. Это была «Анна Каренина».
– Выходит, ее на самом деле написал не Толстой? – спросила она серьезно – я и не думал, что ее маленькое тело способно вместить столько серьезности. – По-твоему, «Анна Каренина» была плагиатом?
– Сомневаюсь. У плагиаторов хватает ума не связываться с серьезными произведениями. Я просто хочу сказать, что Толстой изменился настолько, что уже не узнавал… Я вспомнил об этом только потому, что твои заметки на полях вставляют задуматься… Впрочем, не важно. Я в этом ничего не соображаю.
– Посиди со мной, – попросила она. – Тебе нравится чай? Останься на минутку. Я тоже в этом мало что соображаю.
Мы сидели по углам дивана, застыло глядя друг на друга. Мы пили чай, настолько разбавленный виски, что он жег язык, хотя был чуть теплым. Заговорили мы одновременно.
– Сначала ты.
– Нет, ты.
– Пожалуйста, ты.
– Я…
– Хочешь сыграть в «колыбель для кошки»? – спросила она.
– Ты мне это собиралась сказать?
– Нет, но это лучше. Ну то есть хоть какое-то занятие. Спорим, ты даже не знаешь, как играть. – Она поднялась, достала старую бечевку со связанными концами. – Саймон считает, что это глупо, а одна я играть, понятное дело, не могу, но тебе точно понравится. Я сама научилась в Европе, у одного немецкого мальчика. Он называл это Hexenspiel.
– Hexenspiel.
– Означает «игра ведьм», но, наверное, ведьмы в нее на самом деле не играют. Для этого нужны очень тонкие пальцы.
Я показал ей свои. Она изучила их, подержала. Отпустила. Я спросил:
– Подходят?
Она кивнула.
– Навахо называют эту игру «непрерывный узор», но больше всего мне нравится австралийское племя коко-йими-дир, они используют слово капан, и этим же словом называют письмо. – Она пожала плечами. – Немецкий мальчик хотел стать антропологом. Он рассказывал, что в разновидности Hexenspiel играют во всем мире, даже в Африке. Объяснил, что так первобытные люди рассказывают истории, а в Новой Гвинее даже есть особые напевы для фигур рыб и змей. Он никогда не был ни там, ни в Африке. Но он больше всего на свете хотел попасть сюда. У него была забавная идея – он думал, что найдет индейцев. Я над ним посмеялась, и он с тех пор меня недолюбливал, хотя сам при этом всегда дразнился, потому что у меня руки запутывались. Если я буду смеяться над тобой, я тебе не разонравлюсь? – Она заглянула мне в глаза. – Я думаю, Саймон вел бы себя, как тот немецкий мальчик.
– Я не Саймон.
– Я знаю. – Она взяла веревочку. – Начало простое. – Она переплела пальцы с привычным изяществом, одновременные взаимные уступки обеих рук сплели узор из запутанной бечевки. – Вот это колыбель, – объяснила она. – Теперь ты. – Она опустила бечевку мне на колени и посмотрела в глаза.
Я захватил бечевку кончиками пальцев и просунул большие пальцы в получившиеся петли. Потянул. Она захихикала.
– Это не похоже на колыбель, – сказала она. – Это вообще ни на что не похоже.
Я перевернул руки.
– Разве не похоже на какое-нибудь животное?
– На какое животное?
– На дикобраза?
Она покачала головой и сняла шнурок с моих пальцев.
– У эскимосов есть фигура для дикобраза, – сказала она. – Пожалуй, я смогу вспомнить. – Бечевка так плавно струилась в ее снующих руках, будто Анастасия процеживала ими воду. Она не смотрела на руки. Она смотрела на меня. Она рассмеялась над моим изумлением, когда минуты через три непрерывного плетения ее ведьмовские чары левой руки изобразили дикобраза. Фигура была абстрактной, как письмо, и такой же определенной. Она опустила взгляд, заметно пораженная собственным результатом. – Запомни, кое в чем я мастер. – Она распустила дикобраза. – А теперь сделай мне колыбель.
Нам обоим пришлось потрудиться, чтобы наша изобретательность наконец помогла мне повторить за ней. Сначала она пыталась воспользоваться терминологией, которой учил ее немецкий мальчик, формально английской, но оказавшейся за пределами наших способностей последовать ей.
– Большим и указательным пальцем правой руки, – сказала она, – тебе нужно отвести левую нижнюю нить от себя через правую… правую… это у тебя правая?
– Думаю, да.
– Ох… Тогда, наверное, через левую. – Она протащила шнурок, обвитый вокруг моей правой руки. – Вот так. – Она прихватила и сняла снизу вверх. Протянула шнурок вокруг моих пальцев, потом еще раз. Развернула меня, чтобы видеть через мое плечо. – Может, наоборот. – Она протянула руки вокруг моего тела, зажав меня. – Готово. – Снова развернула меня лицом к себе. – Видишь, как просто? – спросила она, готовясь снять с меня шнурок, чтобы сплести очередную фигуру. Она наклонилась ко мне так близко, что я мог бы невзначай ее поцеловать.
Но тут зазвонил мобильник, который вручила мне моя подруга, чтобы держать нас на связи, – во всяком случае, пока я не вручу ей обручальное кольцо. Я полез в карман, запутавшись в наших пальцах.
– Мишель? – спросил я, притягивая к уху три лишних руки. Анастасия взвизгнула. – Что это было? Нет, ничего… Я дома, как раз за покупками вышел… Да, рулет мясной покупаю, вот я где… И овощей? Каких?… Брюссельской капусты? – Анастасия уже высвободилась из наших пут и записывала за мной. – Это все… Да, хорошо… Тебе тоже.
Я отложил телефон. Анастасия передала мне список покупок.
– Ты ей солгал, – сказала она.
– Видимо, по привычке.
– Я не знала, что другие люди… – Она выглянула в окно.
– Ты тоже на них весь день смотришь? Когда я у Мишель, а она на работе, я за многими слежу. – Я допил чай. – Я знаю их расписания, все их прихоти и странности. Я, кажется, мог бы поменяться с любым из них, и никто бы ничего не заметил.
– А ты этого когда-нибудь хотел?
– Иногда. Глядя на них через окно, подсматривая за ними я знаю все, но ничего не понимаю. Я думал, что так смогу изучить человеческую природу, как Джейн Гудолл – высших приматов.
– И?…
– И после двух таких романов я завязал. То есть я продолжал смотреть, но уже не верил, что вижу больше, чем увидел бы, сидя перед телевизором. Пожалуй, даже меньше. Вот настоящая причина, почему я бросил писать. Смирился с границами, которые нас разделяют, и их последствиями.
– И эти границы существуют, даже когда ты играешь со мной в «колыбель для кошки»?
– Еще не знаю. Наверное, нет.
– Хорошо. Со мной то же самое. И все равно я могу никогда больше не начать писать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86