Лоуренсы согласились, что их дочь сделала правильный выбор, бросив ради него учебу, а у Серены кружилась голова: она оказалась матерью настолько яркого литературного таланта, что даже такой видный мужчина, как Саймон, был покорен и женился на ее единственном чаде. Под наблюдением Саймона Кики и Жанель изображали взаимное обожание, граничащее с сестринской любовью, которое, по Саймонову указанию, распространилось и на Мишель и наконец окружило заботой всевозможных дам определенного возраста и уровня дохода, которых по какому-то чрезвычайно досадному недоразумению за несколько дней до этого выставили из отеля «Великая герцогиня» после трехчасового ожидания неуловимой Анастасии Стикли, урожденной Лоуренс.
Она была превосходной хозяйкой в тот вечер. Я хочу сказать, она принимала поздравления с благосклонностью женщины, привыкшей к комплиментам. Она улыбалась и протягивала руку в перчатке для легкого поцелуя, нежного пожатия или компетентного восхищения бриллиантом, в другой руке непринужденно сохраняя в равновесии часто наполняющийся бокал. Потом, не уточняя, со свадьбой или романом ее поздравляют, платьем или фигурой, которую оно свободно драпировало, восторгаются, она приседала в легком реверансе, отпивала из бокала и отворачивалась, дабы принять свежую порцию поклонения.
– А, это ты, – сказала она, увидев, что повернулась ко мне после учтивого обмена любезностями с незнакомцем, чье лицо было смутно знакомо чуть ли не с эры немого кино. По привычке протянула мне руку.
Я взял ее руку в свою. Кажется, прежде мы ни разу не касались друг друга.
– А тот человек, с которым ты только что?… – спросил я, желая сказать что-то, помимо очередных пустых поздравлении.
Она пожала плечами:
– Угадай.
– Мм…
– Ни за что не сможешь.
– Нет.
– Я дам тебе подсказку. Поскольку я невеста Саймона, мне полагается иметь что-то старое, что-то новое, что-то чужое и что-то голубое. Голубое – это мои контактные линзы. – Она широко раскрыла глаза, чтобы показать мне. – Новое – это мое платье. – Она сделала реверанс. – Старое – вот этот бриллиантовый браслет, который подарил мне муж. Он говорит, это настоящая фамильная драгоценность. А теперь угадай, что у меня чужое.
– Не знаю.
– Ну конечно, не знаешь, глупый. Потому я тебя и спрашиваю.
– Потанцуй со мной. – Я все еще держал ее за руку, а оркестр играл что-то медленное и достаточно сентиментальное, чтобы заглушить все, что могло произойти между двумя людьми. – В танце я скажу все, что захочешь.
– Я слишком пьяна, чтобы танцевать. – Она приблизила лицо к моему и подергала носом. – И ты тоже. – Но пошла за мной.
Саймон видел, как я положил руки на покатые выступы ее тела. Проницательная Анастасия ослабила объятие и переместила мои ладони на пологий спуск талии. Ее муж улыбнулся, когда мы начали танцевать. Кивнул мне, благодарный за временную заботу о его жене.
Анастасия не двигалась под музыку согласно какому-то ни было плану. Она уткнулась мне в грудь и замерла, словно рухнув в кровать. Обняла мою шею, запустив кончики пальцев под накрахмаленный воротничок. Это направило мои руки глубоко в складки ее платья. Они оказались там, где полаялось быть краям трусиков. Не встретив препятствия, мои руки нырнули глубже, притягивая ее ближе.
– Ты плохо стараешься, – сказала она. Я убрал руки. Одной рукой она положила их обратно. Сдвинула еще ниже. – Я не об этом. Я о том, что ты должен сказать мне…
– Можно мне подсказку?
– Я смотрю на нее сейчас.
– Ты смотришь на меня.
– Вот именно.
– Ты хочешь сказать…
– Чужое – это твое уважение, я взяла его у тебя в долг. Я сейчас пьяна и просто хочу сказать тебе спасибо. Саймон не женился бы на мне, навряд ли, если бы не твое восхищение романом.
– Нельзя взять в долг…
– Знаю, это не принято, но мне не хотелось надевать дурацкие жемчужные серьги Жанель или еще какую бессмыслицу. Важно, какой ты меня видишь, Джонатон.
– Но ты не можешь взять в долг мое уважение. Оно и так твое. Я твой на…
– Не будь так уверен.
Музыка взлетела к концу. Я сжал Стэси, но мне удалось удержать лишь белую ткань. Она повернулась. Я потянулся за ней. Мои руки встретили Мишель.
– Не возражаешь? – спросила она меня. – В память о добрых старых временах.
– Э.
Она взялась за белые руки Анастасии. Пока они танцевали, я подошел к Саймону. Люди вокруг его невесты сходились в пары и снова расходились. И толпа совсем ее поглотила.
VII
То был последний раз, когда Анастасию видели на нашем континенте – на некоторое время она исчезла. Впрочем, у нас был ее роман: на той неделе, когда Саймон увез ее в свадебное путешествие в Рим, «Шрайбер» разослал несколько сотен тысяч экземпляров по книжным магазинам страны.
Книгу приняли все. Независимые магазины расхваливали ее на самодельных плакатах, приклеенных скотчем к полкам. Сетевые магазины украшали витрины дюжинами книг – половина перевернуты, чтобы видно было фото с задней обложки: прелестная юная писательница в мальчишеских бриджах едет по лесу на велосипеде. Когда первый тираж был распродан, роман допечатали и из задней обложки сделали первую. Это позволило издателю разместить на месте фотографии отрывки рецензий из ведущих журналов и газет. Они, естественно, заменили мою оценку романа, сочиненную в шрайберовском отделе маркетинга: я называл книгу «первым в моей жизни шедевром начинающего автора». От этих слов я не отказываюсь по сей день.
Но как могло мое имя конкурировать с тем, что писали в «Алгонкине» и «Таймс»? Ежедневная «Таймс» была в полном восторге, и это можно считать причиной, по которой роман сразу попал в список бестселлеров, хотя последствия этой рецензии не шли ни в какое сравнение с тем, что произошло, когда книга через неделю очутилась на первой полосе воскресного выпуска: вы, конечно, помните, какой разверзся ад.
У меня до сих пор осталась копия того эссе из воскресного обозрения, и сейчас, перечитывая его впервые после выхода романа, я понимаю то, чего не понял тогда: почему автор выделил «Как пали сильные» из ряда обычных новых открытий, из стандартных и не внушающих доверия историй успеха. Вспомните, что рецензия была написана ученым, возможно, первым американским исследователем с общенациональным авторитетом с тех пор, как в XIX веке вымер Лонгфелло. Да, все мы знали Сильвию Шварцбарт – если не по школьным лекциям, то по колонкам светских сплетен, где она была частой гостьей в роли соблазнительницы гетеросексуальных актрис предположительно вдвое ее моложе и с четырехкратно меньшим коэффициентом интеллекта, – и видели ее по телевизору: она растолковывала, развивала идеи, а порой плевала в глаза недоброжелательной камере всякий раз, когда голос феминистки новой школы с диапазоном прокуренного контрабаса требовался, чтобы возразить громкому мужскому баритону общественного мнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Она была превосходной хозяйкой в тот вечер. Я хочу сказать, она принимала поздравления с благосклонностью женщины, привыкшей к комплиментам. Она улыбалась и протягивала руку в перчатке для легкого поцелуя, нежного пожатия или компетентного восхищения бриллиантом, в другой руке непринужденно сохраняя в равновесии часто наполняющийся бокал. Потом, не уточняя, со свадьбой или романом ее поздравляют, платьем или фигурой, которую оно свободно драпировало, восторгаются, она приседала в легком реверансе, отпивала из бокала и отворачивалась, дабы принять свежую порцию поклонения.
– А, это ты, – сказала она, увидев, что повернулась ко мне после учтивого обмена любезностями с незнакомцем, чье лицо было смутно знакомо чуть ли не с эры немого кино. По привычке протянула мне руку.
Я взял ее руку в свою. Кажется, прежде мы ни разу не касались друг друга.
– А тот человек, с которым ты только что?… – спросил я, желая сказать что-то, помимо очередных пустых поздравлении.
Она пожала плечами:
– Угадай.
– Мм…
– Ни за что не сможешь.
– Нет.
– Я дам тебе подсказку. Поскольку я невеста Саймона, мне полагается иметь что-то старое, что-то новое, что-то чужое и что-то голубое. Голубое – это мои контактные линзы. – Она широко раскрыла глаза, чтобы показать мне. – Новое – это мое платье. – Она сделала реверанс. – Старое – вот этот бриллиантовый браслет, который подарил мне муж. Он говорит, это настоящая фамильная драгоценность. А теперь угадай, что у меня чужое.
– Не знаю.
– Ну конечно, не знаешь, глупый. Потому я тебя и спрашиваю.
– Потанцуй со мной. – Я все еще держал ее за руку, а оркестр играл что-то медленное и достаточно сентиментальное, чтобы заглушить все, что могло произойти между двумя людьми. – В танце я скажу все, что захочешь.
– Я слишком пьяна, чтобы танцевать. – Она приблизила лицо к моему и подергала носом. – И ты тоже. – Но пошла за мной.
Саймон видел, как я положил руки на покатые выступы ее тела. Проницательная Анастасия ослабила объятие и переместила мои ладони на пологий спуск талии. Ее муж улыбнулся, когда мы начали танцевать. Кивнул мне, благодарный за временную заботу о его жене.
Анастасия не двигалась под музыку согласно какому-то ни было плану. Она уткнулась мне в грудь и замерла, словно рухнув в кровать. Обняла мою шею, запустив кончики пальцев под накрахмаленный воротничок. Это направило мои руки глубоко в складки ее платья. Они оказались там, где полаялось быть краям трусиков. Не встретив препятствия, мои руки нырнули глубже, притягивая ее ближе.
– Ты плохо стараешься, – сказала она. Я убрал руки. Одной рукой она положила их обратно. Сдвинула еще ниже. – Я не об этом. Я о том, что ты должен сказать мне…
– Можно мне подсказку?
– Я смотрю на нее сейчас.
– Ты смотришь на меня.
– Вот именно.
– Ты хочешь сказать…
– Чужое – это твое уважение, я взяла его у тебя в долг. Я сейчас пьяна и просто хочу сказать тебе спасибо. Саймон не женился бы на мне, навряд ли, если бы не твое восхищение романом.
– Нельзя взять в долг…
– Знаю, это не принято, но мне не хотелось надевать дурацкие жемчужные серьги Жанель или еще какую бессмыслицу. Важно, какой ты меня видишь, Джонатон.
– Но ты не можешь взять в долг мое уважение. Оно и так твое. Я твой на…
– Не будь так уверен.
Музыка взлетела к концу. Я сжал Стэси, но мне удалось удержать лишь белую ткань. Она повернулась. Я потянулся за ней. Мои руки встретили Мишель.
– Не возражаешь? – спросила она меня. – В память о добрых старых временах.
– Э.
Она взялась за белые руки Анастасии. Пока они танцевали, я подошел к Саймону. Люди вокруг его невесты сходились в пары и снова расходились. И толпа совсем ее поглотила.
VII
То был последний раз, когда Анастасию видели на нашем континенте – на некоторое время она исчезла. Впрочем, у нас был ее роман: на той неделе, когда Саймон увез ее в свадебное путешествие в Рим, «Шрайбер» разослал несколько сотен тысяч экземпляров по книжным магазинам страны.
Книгу приняли все. Независимые магазины расхваливали ее на самодельных плакатах, приклеенных скотчем к полкам. Сетевые магазины украшали витрины дюжинами книг – половина перевернуты, чтобы видно было фото с задней обложки: прелестная юная писательница в мальчишеских бриджах едет по лесу на велосипеде. Когда первый тираж был распродан, роман допечатали и из задней обложки сделали первую. Это позволило издателю разместить на месте фотографии отрывки рецензий из ведущих журналов и газет. Они, естественно, заменили мою оценку романа, сочиненную в шрайберовском отделе маркетинга: я называл книгу «первым в моей жизни шедевром начинающего автора». От этих слов я не отказываюсь по сей день.
Но как могло мое имя конкурировать с тем, что писали в «Алгонкине» и «Таймс»? Ежедневная «Таймс» была в полном восторге, и это можно считать причиной, по которой роман сразу попал в список бестселлеров, хотя последствия этой рецензии не шли ни в какое сравнение с тем, что произошло, когда книга через неделю очутилась на первой полосе воскресного выпуска: вы, конечно, помните, какой разверзся ад.
У меня до сих пор осталась копия того эссе из воскресного обозрения, и сейчас, перечитывая его впервые после выхода романа, я понимаю то, чего не понял тогда: почему автор выделил «Как пали сильные» из ряда обычных новых открытий, из стандартных и не внушающих доверия историй успеха. Вспомните, что рецензия была написана ученым, возможно, первым американским исследователем с общенациональным авторитетом с тех пор, как в XIX веке вымер Лонгфелло. Да, все мы знали Сильвию Шварцбарт – если не по школьным лекциям, то по колонкам светских сплетен, где она была частой гостьей в роли соблазнительницы гетеросексуальных актрис предположительно вдвое ее моложе и с четырехкратно меньшим коэффициентом интеллекта, – и видели ее по телевизору: она растолковывала, развивала идеи, а порой плевала в глаза недоброжелательной камере всякий раз, когда голос феминистки новой школы с диапазоном прокуренного контрабаса требовался, чтобы возразить громкому мужскому баритону общественного мнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86