Все утро она выглядела очень бледной, ее лицо было какое-то странное. Сначала Джордж подумал, что это следствие некоторого его отклонения от нормы на Мадейре – возможно, жена затаила обиду, – но он быстро выбросил эту неприятную мысль из головы. «Просто переутомилась, готовясь к празднику, – сказал он себе, – столько ночей просидела за кройкой и шитьем этого миленького костюмчика для Джинкс, а сколько рисовала, клеила из бумаги, следила за тем, что готовят Олив и Прю. Не говоря уже о. Хиггинсе и шефе кондитеров!» Джордж находил эти объяснения вполне убедительными, он полностью поверил в них.
– Чудесное чувство, я уверен, моя дорогая… – Голос Джорджа громыхал над волнами, словно он обращался к парламенту. Такими же надуманными и вкрадчивыми были его слова и тон, которым он их произносил. – …Это подарок, который наша юная леди будет хранить всю свою жизнь.
Юджиния взглянула на мужа, на длинный стол, счастливые физиономии своей семьи и друзей и почувствовала, как что-то в ней переменилось, словно внутри нее пронесся ветер и унес с собой все лишнее и нечистое. Пропала грусть, исчезло смятение. Майский лужок, вспомнила она, парусиновый павильон, наполненный гардениями, подружки невесты, букеты белых роз. Сны – это всего лишь сны, и не больше – хорошие ли, плохие ли. Юджиния дотронулась до ручки десятилетней дочки и улыбнулась.
– …Речь юбиляра! – Джордж постучал серебряной ложкой по своему бокалу.
– …Речь юбиляра! – подхватил Уит.
От дружных требований гостей затряслась скатерть. Закачались вазы с сахарной пудрой, и облако этого игрушечного снега окутало все, что было на столе и вокруг него. Ряды ложек, вилок и ножей погрузились в сугробы, салфетки стали похожими на горы, захваченные метелью. Тарелки сделались озерами, а солонки – человечками, скорчившимися под порывами ветра.
Джинкс была в совершеннейшем восторге от такого рождественского сюрприза. Стол точь-в-точь походил на предпраздничную выставку в витрине большого магазина игрушек, где извивающиеся железные дороги пересекают покрытые снегом мосты над пропастями, в санях сидят куклы с меховыми муфтами на коленях и, очень возможно, где-нибудь в центре располагается семейство медведей, повязанных красными бантами. Джинкс встала, с сияющей улыбкой посмотрела на отца, потом на мать и попыталась произнести те несколько слов, которые должны были сойти за речь на собственном дне рождения, но не придумала ничего подходящего, кроме:
– Спасибо всем! Это самый замечательный день рождения, какой только у меня был. И мне очень понравилось мое новое ожерелье!
– …Так вот, касательно нашего благополучного прохода мимо скал Гибралтара и нашего выхода в великое и историческое Средиземное море. Леди и джентльмены, я предлагаю вам Геркулесовы столбы!.. – Джордж продолжал свою торжественную тираду, как будто не было никакого перерыва. Его обуяло чувство собственного величия. – …С одной стороны – легендарный дом Ганнибала, горы Андалузии – с другой. Испания и великий бескрайний континент Африка…
– А как насчет берберских обезьян? – выпрыгнул вперед Уит и подбросил в воздух тарелку Джинкс, завопив на манер обезьяньих криков. – Никаких речей о днях рождения и скалах Гибралтара, если в них ни слова о берберских обезьянах!
Его вопль был встречен взрывом хохота и аплодисментами. Мрачное, тревожное или грустное настроение прошло. Поль топал ногами и стучал мечом по заставленному подарками столу с такой силой, что завернутые в фольгу пакеты и пакетики съехали в блюдо слоеных пирожков с корицей и перевернули два подноса с миндальными пирожными. Стюарды кинулись на помощь, но было уже поздно.
– Речи! Речи! – кричали все, потом начали вопить: – Лучше смешные истории! Нет, никаких анекдотов, просто истории!
Одна только Юджиния сидела как бы в стороне и наблюдала. Ее охватило чувство безмерного покоя. Оно появилось как-то само собой. Как-то сами собой исчезли сомнения, неуверенность, беспокойство. «У меня прекрасные дети, – сказала себе Юджиния, – они сильные, добрые и искренние. В конце концов только это и имеет значение».
Возгласы «Речи! Речи!» быстро сменились песенкой влюбленной моли, которую пропел доктор Дюплесси:
– У меня зеленые уши. У меня острые усики…
На что миссис Дюплесси стукнула чашкой о блюдце и приказала:
– Густав, немедленно прекрати!
А Поль, как всегда не к месту, закричал:
– Берберские обезьяны! Берберские обезьяны! Мартышки в зоопарке…
Его слова подхватили, переделали и превратили в песенку, которую в унисон заорали доктор Дюплесси, Лиззи, Джинкс и Джордж:
Морики-хорики – хорики-арки,
Мартышкам скучно в зоопарке…
Потом они стали распевать смешные детские песенки, и Поль все перепутал.
– Никакая не «роза»! Идиот! «Коза»! Ты с каждым годом все тупее и тупее, Поль.
Но они оба – Джинкс и ее брат – хохотали так, что у них потекли слезы. Во время игры обиды не считаются. И Поль запел во все горло.
Тут Уитни отпрыгнул от стола и закричал:
– Кто за то, чтобы праздник продолжался? Лиззи, Поль и юбиляр? А кто может потягаться со старым кузеном Уитом? А? В любую игру?
«Мои дети счастливы, – повторяла про себя Юджиния, – у меня есть все, чего я желала. Просто мои мысли улетают слишком далеко!»
Сидя в своем кабинете в Линден-Лодже, Турок прислушивался к шуму в холле и гадал, сколько времени Карл будет терпеть неподчинение Энсона, грудью стоящего на защите двери. Если бы здесь был Бекман, они могли бы повеселиться и заключить маленькое пари. Карманный хронометр Бекмана был отменно точен, впрочем, в спорах, как и во всех финансовых делах, хозяин всегда брал верх.
Турок вздохнул и оглядел комнату. «Хорошо снова быть дома», – подумал он. Летний сезон хорош для Тони и Мартина-младшего с женами, у них там свой «круг», свои встречи, вечера, коктейли, свои пикники. Их «приняли» в свете, потому что он, «Старик», «Турок», специально позаботился об этом.
Но он, по правде говоря, не любил Ньюпорт. Ему не нравились Бельвью-авеню, казино, снобистский Клиффуок-Лейн. Ему не нравились там люди с их изнеженностью, не нравилась их лезущая в глаза надменность, жеманная претенциозность. Все, что они говорили, было простым колебанием воздуха.
Турок оперся о подлокотники кресла, обхватил белыми пальцами влажную прохладную кожу, которой они были обиты, и улыбнулся, вспомнив, как неожиданно уехал с морского курорта, как изображал сожаление по поводу своего внезапного отъезда, какой «маленький интимный бал» закатили в его честь немцы с Рейна, какие три скучных обеда он вытерпел и на каких пяти ленчах заставил себя присутствовать, прежде чем можно было позволить себе сложить вещи и уехать. Удивительное зрелище: его личный железнодорожный вагон, въезжающий на станцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175
– Чудесное чувство, я уверен, моя дорогая… – Голос Джорджа громыхал над волнами, словно он обращался к парламенту. Такими же надуманными и вкрадчивыми были его слова и тон, которым он их произносил. – …Это подарок, который наша юная леди будет хранить всю свою жизнь.
Юджиния взглянула на мужа, на длинный стол, счастливые физиономии своей семьи и друзей и почувствовала, как что-то в ней переменилось, словно внутри нее пронесся ветер и унес с собой все лишнее и нечистое. Пропала грусть, исчезло смятение. Майский лужок, вспомнила она, парусиновый павильон, наполненный гардениями, подружки невесты, букеты белых роз. Сны – это всего лишь сны, и не больше – хорошие ли, плохие ли. Юджиния дотронулась до ручки десятилетней дочки и улыбнулась.
– …Речь юбиляра! – Джордж постучал серебряной ложкой по своему бокалу.
– …Речь юбиляра! – подхватил Уит.
От дружных требований гостей затряслась скатерть. Закачались вазы с сахарной пудрой, и облако этого игрушечного снега окутало все, что было на столе и вокруг него. Ряды ложек, вилок и ножей погрузились в сугробы, салфетки стали похожими на горы, захваченные метелью. Тарелки сделались озерами, а солонки – человечками, скорчившимися под порывами ветра.
Джинкс была в совершеннейшем восторге от такого рождественского сюрприза. Стол точь-в-точь походил на предпраздничную выставку в витрине большого магазина игрушек, где извивающиеся железные дороги пересекают покрытые снегом мосты над пропастями, в санях сидят куклы с меховыми муфтами на коленях и, очень возможно, где-нибудь в центре располагается семейство медведей, повязанных красными бантами. Джинкс встала, с сияющей улыбкой посмотрела на отца, потом на мать и попыталась произнести те несколько слов, которые должны были сойти за речь на собственном дне рождения, но не придумала ничего подходящего, кроме:
– Спасибо всем! Это самый замечательный день рождения, какой только у меня был. И мне очень понравилось мое новое ожерелье!
– …Так вот, касательно нашего благополучного прохода мимо скал Гибралтара и нашего выхода в великое и историческое Средиземное море. Леди и джентльмены, я предлагаю вам Геркулесовы столбы!.. – Джордж продолжал свою торжественную тираду, как будто не было никакого перерыва. Его обуяло чувство собственного величия. – …С одной стороны – легендарный дом Ганнибала, горы Андалузии – с другой. Испания и великий бескрайний континент Африка…
– А как насчет берберских обезьян? – выпрыгнул вперед Уит и подбросил в воздух тарелку Джинкс, завопив на манер обезьяньих криков. – Никаких речей о днях рождения и скалах Гибралтара, если в них ни слова о берберских обезьянах!
Его вопль был встречен взрывом хохота и аплодисментами. Мрачное, тревожное или грустное настроение прошло. Поль топал ногами и стучал мечом по заставленному подарками столу с такой силой, что завернутые в фольгу пакеты и пакетики съехали в блюдо слоеных пирожков с корицей и перевернули два подноса с миндальными пирожными. Стюарды кинулись на помощь, но было уже поздно.
– Речи! Речи! – кричали все, потом начали вопить: – Лучше смешные истории! Нет, никаких анекдотов, просто истории!
Одна только Юджиния сидела как бы в стороне и наблюдала. Ее охватило чувство безмерного покоя. Оно появилось как-то само собой. Как-то сами собой исчезли сомнения, неуверенность, беспокойство. «У меня прекрасные дети, – сказала себе Юджиния, – они сильные, добрые и искренние. В конце концов только это и имеет значение».
Возгласы «Речи! Речи!» быстро сменились песенкой влюбленной моли, которую пропел доктор Дюплесси:
– У меня зеленые уши. У меня острые усики…
На что миссис Дюплесси стукнула чашкой о блюдце и приказала:
– Густав, немедленно прекрати!
А Поль, как всегда не к месту, закричал:
– Берберские обезьяны! Берберские обезьяны! Мартышки в зоопарке…
Его слова подхватили, переделали и превратили в песенку, которую в унисон заорали доктор Дюплесси, Лиззи, Джинкс и Джордж:
Морики-хорики – хорики-арки,
Мартышкам скучно в зоопарке…
Потом они стали распевать смешные детские песенки, и Поль все перепутал.
– Никакая не «роза»! Идиот! «Коза»! Ты с каждым годом все тупее и тупее, Поль.
Но они оба – Джинкс и ее брат – хохотали так, что у них потекли слезы. Во время игры обиды не считаются. И Поль запел во все горло.
Тут Уитни отпрыгнул от стола и закричал:
– Кто за то, чтобы праздник продолжался? Лиззи, Поль и юбиляр? А кто может потягаться со старым кузеном Уитом? А? В любую игру?
«Мои дети счастливы, – повторяла про себя Юджиния, – у меня есть все, чего я желала. Просто мои мысли улетают слишком далеко!»
Сидя в своем кабинете в Линден-Лодже, Турок прислушивался к шуму в холле и гадал, сколько времени Карл будет терпеть неподчинение Энсона, грудью стоящего на защите двери. Если бы здесь был Бекман, они могли бы повеселиться и заключить маленькое пари. Карманный хронометр Бекмана был отменно точен, впрочем, в спорах, как и во всех финансовых делах, хозяин всегда брал верх.
Турок вздохнул и оглядел комнату. «Хорошо снова быть дома», – подумал он. Летний сезон хорош для Тони и Мартина-младшего с женами, у них там свой «круг», свои встречи, вечера, коктейли, свои пикники. Их «приняли» в свете, потому что он, «Старик», «Турок», специально позаботился об этом.
Но он, по правде говоря, не любил Ньюпорт. Ему не нравились Бельвью-авеню, казино, снобистский Клиффуок-Лейн. Ему не нравились там люди с их изнеженностью, не нравилась их лезущая в глаза надменность, жеманная претенциозность. Все, что они говорили, было простым колебанием воздуха.
Турок оперся о подлокотники кресла, обхватил белыми пальцами влажную прохладную кожу, которой они были обиты, и улыбнулся, вспомнив, как неожиданно уехал с морского курорта, как изображал сожаление по поводу своего внезапного отъезда, какой «маленький интимный бал» закатили в его честь немцы с Рейна, какие три скучных обеда он вытерпел и на каких пяти ленчах заставил себя присутствовать, прежде чем можно было позволить себе сложить вещи и уехать. Удивительное зрелище: его личный железнодорожный вагон, въезжающий на станцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175