«И вот, – подумал Пейн, – я наконец-то один, в восхитительном, самом благословенном одиночестве, с книгами, которые должны стать моей поддержкой и опорой в ближайшие несколько месяцев палящей жары».
Достопочтенный Николас с величайшим почтением взял в руки тоненький сборничек Ричарда Хоуни «Морской цыган». Он на мгновение задумался, формулируя определение действительно одной из величайших мировых поэм:
Устал я от закатов,
Мне гавани претят..
«Острова желаний»– вот куда они направляются… И все это благодаря щедротам мистера Мартина Экстельма Старшего, «Турка».
– «Острова желаний», – произнес вслух достопочтенный Николас и положил книгу в ящик рядом с экземпляром «Размышлений» Марка Аврелия. «Завтра не будет времени, – подумал он, – предстоит встреча с помощником губернатора Тафта и вообще… нужно будет привести себя в порядок… Предстоит обосноваться на новом месте… Хорошо снова оказаться в упряжке», – решил Пейн, обводя глазами кавардак, царивший в каюте.
«Да, но куда подевалась эта маленькая записка Мартину Экстельму? – вспомнил он. – Куда я мог ее?..»
Пейн заглянул в ящик, потом поглядел на крышку комода, поискал на по-солдатски заправленной, безликой постели. «Уж эти мне малайцы или филиппинцы, – с теплом подумал он. – Стоит их только научить, они всегда, как охотничья собака, всегда готовы выполнять приказ… Куропатка в ягдташе или хорошо заправленная постель… В общем, никакой разницы… По существу… Стой, стой, стой, я ведь не об этом…» – Пейн медленно вернулся к настоящему.
– Риджуэй! – внезапно заорал он. – Риджуэй! Риджуэй, мне нужно…
Но за дверью ничто не нарушило тишины, никто не спешил откликнуться на его крик; Пейн послушал минуту, две, пять.
– Черт, – произнес он с усталым вздохом. – Нужно научить мальчишку хорошим манерам. Нужно показать ему, кто здесь босс. Мы же не в Филадельфии.
С этими словами он перевернул весь ящик вверх дном, и его содержимое рассыпалось по всему полу, а Пейн принялся перебирать вывалившиеся вещи, чтобы найти то, значение чего он уже позабыл, ибо не годится, нет, совершенно не годится, если заметят, что он рассеянный или несобранный человек.
ГЛАВА 7
Юджинии снилось, что она едет в четырехколесной повозке, на сиденье на высоких пружинах, повозка трясется и стонет на разболтанных деревянных колесах, а со всех сторон пылают пожары: горят дома, горят амбары, горят сараи, тростниковые и соломенные крыши, и стога сухого сена вспыхивают от искр и охватываются языками пламени.
Она знала, что это чума, они бегут от чумы, она с детьми спасается из горящего города, а кругом глухая ночь. Она не знала, какой это год: тысяча триста какой-то, тысяча четыреста какой-то. А место? Она не помнила: Дрезден? Тулон? Э-ла-Шапелье? Впрочем, место не играет роли.
– Колечко вокруг розовой… – задыхаясь, запела она, – …пепел., пепел, мы все опали…
Розовые кольца на беленьких тельцах ее детей: 1412 год. Одна тысяча четыреста двенадцатый год от рождества Христова.
Одно время повозкой управлял возница, угрюмый крестьянин с широкой, пропотевшей спиной, который все время молчал, а только так широко расставил ноги в тяжелых башмаках на планке для ног, что Юджинии некуда было поставить свои ноги. Тело возницы было распаренным, горячим и пахло паленой шкурой и волосами. Он ругал дряхлую клячу, и у него дрожали, как от рыданий, плечи.
Дети лежали кое-как в повозке, укрытые черным бархатным плащом. Уложив их, Юджиния прикрыла их грязной соломой, чтобы никто не разглядел дорогого плаща или подбитого горностаем капюшона. Набрасывая на детей солому, она страшно боялась, что их выдаст капюшон, потому что могут позариться на мех. Будет ли он виден? Не найдут ли детей? После того как прошло, по ее расчетам, довольно много времени, часы, а не секунды, она решила не прятать капюшона – эту последнюю память об ее прошлой жизни. Она погладила три маленькие головки и сказала: «Я люблю вас. Лежите тихо-тихо».
И они поехали.
Юджиния вся была в черном. Она видела себя очень отчетливо, как будто часть ее сидела на дереве и оттуда смотрела на происходящее. С ног до головы она была укутана в вонючую грязную мешковину. Возможно, она была мужчиной, а может быть, женщиной, призраком или самой смертью. Юджиния покрепче обхватила себя руками и уставилась на башмаки возницы. Это были отличные башмаки из телячьей кожи, зеленые, с длинными красными языками. Она подумала: откуда у него такие башмаки?
Потом возница пропал, и Юджиния сама стегала измученную лошадь. Они мчались по булыжникам, и на них кричали грабители, врывавшиеся через дымящиеся двери в обгоревшие дома.
Грабители были женщинами, или мужчинами, или детьми, или всеми одновременно, и все они были исчадием зла, какого Юджиния в жизни не видела. Когда они кидались в огонь, взметались их волосы и одежды, они орали друг на друга и размахивали похожими на крылья летучих мышей руками; наклонив голову набок, они кричали на лошадь и на Юджинию. Слова падали из сгустившегося воздуха, как пепел и сажа, но это все-таки были слова. С каждым отпущенным в ее адрес ругательством Юджиния с детьми оказывалась все дальше и дальше от города, от дома.
Лошадь споткнулась, но тут же выправилась. Оглобли хлопнули ее по ребрам, ее бока покрывали гноящиеся язвы, кровоточащие раны, натертые упряжью или нанесенные кнутом, но у Юджинии не было никакой жалости к лошади. Она хлестала ее вожжами и грубо ругалась, как перед этим возница. А ее дети? Они спят? Плачут? Прижались головками друг к другу под плащом? Да живы ли они?
Юджиния с детьми подъезжают все ближе и ближе, воздух становится свежее, расступаются горящие дома. Замелькали поля, потом леса. Они въехали в лес, прохладный и влажный, пахнущий сосновой корой, безопасностью и безмерным покоем, и Юджиния подумала: «О, скоро мы будем там».
Внезапно с деревьев посыпались люди, они полились с сучковатых ветвей, как гадкая рвота, как ядовито-зеленая желчь. На головах у них были капюшоны, в руках факелы, они окружили повозку. Юджинию сбросили на землю, детей швырнули на мягкий мох, легкую, хрупкую повозку перевернули. Зажатая длинными оглоблями лошадь оказалась беспомощной и рухнула на свою слабую старую спину, продолжая передвигать в воздухе слабыми ногами, словно еще несколько шагов, всего несколько шагов, и она будет в безопасности.
Повозку подожгли. Языки пламени лизнули сиденье возницы, потом пол, потом, задержавшись, как бы раздумывая, с чего начать в первую очередь, они испробовали, старое ли это дерево, вкусное ли, и проревели решение. Скоро огонь поглотил перевернутую повозку целиком, а потом одним прыжком перекинулся на лежащую на спине лошадь. Первой загорелась шерсть у копыт, а потом сами копыта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175