Он кивнул.
– Как и ты.
– Я? – изумилась она. – При чем тут я?
– Как это – при чем? Раньше ты была художником, потому что это было выгодно семье. А теперь семье выгодно, чтобы ты рожала.
– Фильхо до'канна! – вышла она из себя. – О Матра! Что этот старый мердитго сделал с твоим языком?!
– Мой язык – моя забота, и это для тебя не новость. Уж если на то пошло, лучше б за своим последила. Портишь такую хорошую компордотту площадной бранью!
– Твоя заслуга! – огрызнулась она. – Это ты меня научил.
– Ладно, ладно. – Он ухмыльнулся. – Считай, что мы квиты, идет? И во многом похожи. – Он указал на картины. – Ведра, мой тебе совет: попробуй писать бордюры. Прекрасно дополняют композицию.
Она стиснула зубы и процедила:
– Искусственность.
– Да ты еще раз глянь. – Он метнулся к мольберту, показал на эскиз бордюра. – Видишь? Ветка миндаля, побег лаванды, пучок таволги. А тут розы, видишь? Сделаю их желтыми, пожалуй. – Водя пальцем, он смотрел на нее и дружески улыбался. – Все элементы повторяются, замечаешь? Причем в контексте портрета. Видишь, что он будет держать? Миндальную ветвь, побег лаванды, пучок та'волги и одну-единственную розу. Она будет желтой, тут никаких сомнений.
Сааведра пожала плечами.
– Эти элементы можно было и так включить. Без бордюра.
– Но бордюр их все объединяет. И становится частью картины, рамой внутри рамы.
Она снова пренебрежительно пожала плечами.
– По-моему…
Он тихо рассмеялся.
– Стилистические новшества всегда встречают неприятие. Сарио знал, куда бить. Сааведра оскалила зубы.
– Тебя этому старик научил?
– Такие бордюры – на всех картинах мастеров Аль-Фансихирро. Даже в Кита'абе. Это тза'абская традиция.
– И теперь ты себя считаешь одним из них? Мастером Аль-Фансихирро, или Как там?..
– Орден Искусства и Волшебства. – Он ухмыльнулся. – Эн верро, а почему бы и нет? Я и Вьехо Фрато, и Аль-Фансихирро. Только глупец отворачивается от того, что способно исполнить любое его желание.
Вот сейчас он похож на прежнего Сарио, подумала Сааведра. Возможно, противный старик не совсем задурил ему голову.
Смягчившись, она кивнула.
– Все-таки не понимаю, зачем тебе писать Сарагосу Серрано.
– Я уже сказал, просто шутки ради. – Сарио безмятежно улыбнулся; – Хотя ему, конечно, никогда этого не понять.
– Зачем же тогда время тратить?
– Потому что нравится.
Эйха, он и тот, и не тот. Что простительно мальчишке, то не всегда подобает взрослому.
– Ладно. – Сааведра повернулась к выходу. – Не надо было мне сюда приходить., – А зачем ты пришла? Она остановилась. Подумала. Повернулась к нему.
– Узнать твое мнение. Насчет моей работы. Он поднял густые брови.
– Ты и так знаешь мое мнение. Я много раз его высказывал. Ты пишешь лучше любой женщины, даже большинства мужчин. Но какая разница? Ты это потеряешь, потеряешь себя…
– Сарио, у меня нет выбора! Сколько нас было раньше и сколько сейчас? Что ты предлагаешь? Ради таланта отказаться от детей?
Он в недоумении отвернулся и накинул парчу на картину, затем перешел к соседней.
– Ведра, талант – такая же ценность, как и способность делать детей. Но нельзя ради ребенка выбрасывать свою жизнь в сточную канаву.
Оцепенев от ярости, она стояла и смотрела на него.
– Ты даже не представляешь себе, что значит быть женщиной…
– Да, – хладнокровно согласился он. – Зато я хорошо представляю, что такое истинное призвание художника. И ты представляешь. Потому что оно в тебе, ты его чувствуешь. – Он повернулся к ней и отбросил тряпку. – Ведра, ты – Одаренная. Не спрашивай, с чего я взял, просто поверь. Нетрудно увидеть в человеке огонь, когда в тебе самом горит точно такой же. – Сарио подошел ближе, и Сааведра поняла, что он взволнован. – Ты знаешь, как это делается, я объяснял… И если позволишь вести тебя…
– Нет!
Он воздел руки. – Ведра, я не о конфирматтио. Только о картине.
– Изуродуешь ее и посмотришь, не случится ли чего со мной? – Она покачала головой. – Нет. Даже если я Одаренная, у меня нет будущего. Мне предстоит рожать детей.
И тут маска соскользнула. Но прежде чем Сааведра успела что-то сказать, он яростно замахал руками.
– Бассда! Все, уходи… Мне надо работать. – И повернулся к холстам.
Сааведра не тронулась с места.
– Я пришла спросить не о работе вообще, а о картине, которую я сейчас пишу. Раньше у тебя были кое-какие мысли насчет моего объекта.
Сарио резко обернулся. Он понял. Это было видно по лицу. Он побагровел, и тут же краска сошла.
– Опять он?
– А почему бы нет? – Она улыбнулась. – Ты всегда считал, что я его не правильно вижу.
– Сааведра, не для меня же ты пишешь Алехандро до'Верраду…
– Как ты догадался?
– Ты давно к нему неравнодушна! Мердитто! Ведра, по-твоему, я слепой?
Успех! Он разозлился, а гнев честнее его обычного высокомерия.
– Я говорю как арртио, – сказала она беспечно. – Как художник, который хочет добросовестно сделать свое дело. А что тут такого? – Она указала на мольберт с картиной. – Ты пишешь Сарагосу Серрано забавы ради, а я пишу Алехандро на заказ.
– Только потому, что для него это единственный способ с тобой видеться? Ведра, если бы он просто гулял с чи'патро из рода Грихальва, злые языки его бы не пощадили. А теперь – чи'патро пишет его портрет. Все благопристойно.
– Так, значит, я недостаточно талантлива, чтобы его писать? – невинным тоном осведомилась она. Он метнул в нее яростный взгляд.
– Подначиваешь? Сааведра усмехнулась.
– Зачем? Я пишу его портрет. Мне с ним интересно. А сплетни… Не боюсь! Мало ли напраслины на нас возводят?
– Напраслины? – не поверил он. Она криво усмехнулась.
– Пока я пишу, он рассказывает о своих любовницах. Ты знаешь хоть одного мужчину, способного вести такие разговоры с женщиной, которую он хочет затащить в постель? Сам бы ты смог, а?
– Если не врешь, то он моронно, – твердо заявил Сарио. – О Матра, что за моронно!
– Друг, – сказала она, – и не более того. Да иначе и быть не могло.
Даже Сарио, лучше всех знавший Сааведру, не сумел проникнуть под ее маску и увидеть истину. И это радовало.
Глава 17
Четверо молодых бравое, сопровождавшие его, основательно поработали над своим обликом, чтобы выглядеть устрашающе. Каждый носил меч и два ножа: мясницкий тесак и длинный нож на правом боку в противовес мечу и симметрии ради. Впрочем, опасными они не были, разве что для своих кошельков; сам он в этом отношении был куда более осторожен, и не потому, что бедствовал, а просто считал неразумным без нужды сорить деньгами в каждой таверне, дабы не привлекать к себе излишнее внимание. Впрочем, так называемые бравое ничего другого и не желали, и он на это смотрел сквозь пальцы. Они добровольно сошли с колеи обыденности на заманчивую стежку веселых приключений и свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100