Возможно, кто-то из команды, как и Малдрин, полагал, что это всего лишь невезение, но Дэррик знал, что некоторые винят именно его — за то, что слишком долго оставался в пещере.
Когда капитан Толлифер перестал говорить, дудки снова заиграли, и скорбный звук разнесся по палубе. Малдрин в белоснежном кителе, который он надевал только в дни, когда на судно являлась инспекция или когда корабль входил в порт Западных Пределов, шагнул к накрытому флагом телу Мэта и замер сбоку. Пятеро матросов присоединились к нему.
Дудки продолжали играть, выводя прощальный напев, который желал слушателям мирного путешествия. Его знали в каждой приморской провинции, куда заглядывали моряки.
Мелодия умолкла, и Малдрин посмотрел на Дэррика: в серых глазах старика ясно читался вопрос. Дэррик взял себя в руки и едва заметно кивнул.
— Что ж, ладно, парни, — прошептал Малдрин. — Вы уж полегче и со всем возможным уважением.
Первый помощник подхватил доску, на которой покоилось тело, и приподнял ее, наклоняя; остальные пятеро — двое с той же стороны, что и он, трое с другой — присоединились к нему. Малдрин придерживал знамя Западных Пределов. Можно накрыть им мертвеца, предназначенного морю, но флаги так просто за борт не выбрасывают.
Одновременно Дэррик и прочие офицеры повернулись направо, а спустя полсекунды за ними последовали и остальные моряки. Все замерли по стойке «смирно».
— Пусть каждому, погибшему за Западные Пределы, — произнес капитан, — будет известно, что Западные Пределы живут за него.
Офицеры и экипаж хором повторили ритуальную фразу.
Дэррик ничего не сказал. В каменном молчании он наблюдал, подавляя тлеющие в груди чувства. Ничто не всколыхнулось в нем, когда завернутое в саван тело Мэта выскользнуло из-под флага Западных Пределов и, подняв фонтан брызг, рухнуло в катящиеся за бортом волны. Камни, привязанные к ногам, увлекли тело в сине-зеленую пучину моря. Белый погребальный покров еще некоторое время был виден.
А потом, не успел еще корабль отплыть, исчез и он.
Дудки заиграли отбой, и люди начали расходиться.
Дэррик подошел к поручням, легко справляясь с качкой, бросающей корабль то вверх, то вниз, — а ведь в самом начале он невыносимо страдал от морской болезни. Он смотрел на океан, но не видел его. Запах крови и гнилой соломы в сарае отца раздражал ноздри и уводил разум далеко-далеко от корабля и моря. Сердце болело, ощущая грубость кожаной плетки, которой наказывал его отец, пока его не стали удовлетворять лишь удары кулаков о тело Дэррика.
Но он заставил себя ничего не чувствовать, не замечать даже ветер, хлещущий по лицу и треплющий волосы. Большую часть своей жизни Дэррик провел в оцепенении. Было ошибкой отступать от этого.
Ночью не евший весь день Дэррик, который не пожелал спускаться в кают-компанию с остальными и отвечать на нелегкие вопросы товарищей, отправился на камбуз. Кок обычно оставлял на медленном огне котелок с густой похлебкой для вахтенных.
За длинным столом, за которым обычно ужинал посменно экипаж, дремал молоденький юнга-поваренок. Дэррик сам налил себе в жестяную миску наваристый суп. Очнувшийся поваренок засуетился и принялся вытирать стол, как будто все время только этим и занимался.
Без разговоров, не обращая внимания на замешательство юнца, встревоженного тем, что о его небрежном исполнении обязанностей могут доложить капитану, Дэррик отрезал от приготовленной коком краюхи толстый ломоть черного хлеба и налил себе кружку зеленого чая. С кружкой в одной руке и куском хлеба, купающимся в жестяной миске с похлебкой, в другой, Дэррик направился обратно на палубу.
Он стоял посередине корабля, вслушиваясь в шуршание и хлопанье над головой парусов, которые капитан Толлифер приказал не спускать — ветер был попутный, они несли важные сведения и шли в чистых водах. «Одинокая звезда» неслась по океану, среди посеребренных луной волн. Иногда в воде вспыхивали огоньки, не имеющие никакого отношения к отражению фонарей бегущего в ночи судна.
Ловко балансируя и даже не замечая этого, Дэррик стоял на верхней палубе и ел, держа чашку с чаем и тарелку одной рукой — миска на кружке, — и отправляя в рот куски другой. Черный морской хлеб размяк в похлебке — иначе его пришлось бы жевать целую вечность. Суп был из креветок и рыбы, с добавлением специй из восточных земель, с крупно нарезанным картофелем. Он все еще обжигал язык — даже после того, как его охладил ночной ветер.
Дэррик не позволял себе думать о тех ночах, когда они с Мэтом несли вахты, а Мэт рассказывал дикие невероятные истории, услышанные им где-то, а то и вовсе выдуманные, а потом клялся, что все они — сущая правда. Для Мэта это была забава, не дающая ему задремать во время долгих унылых часов и отвлекающая Дэррика от мыслей о том, что происходило когда-то в Дальних Холмах.
— Мне жаль твоего друга, — сказал чей-то тихий голос.
Отстранившийся от любых эмоций Дэррик даже удивился, узнав Лекса. Он продолжал глядеть на море, дожевывая последний кусок пропитанного похлебкой черного хлеба.
— Я сказал… — снова начал мальчик немного погромче.
— Я слышал, — перебил его Дэррик.
Неловкая тишина повисла между ними. Дэррик так и не повернулся к мальчику.
— Я хотел поговорить с тобой о демоне, — сказал Лекс.
— Нет, — ответил Дэррик.
— Я племянник короля. — Голос мальчишки обрел твердость.
— Но ты же не король, не так ли?
— Я понимаю, что ты чувствуешь.
— Отлично. Тогда ты поймешь, если я попрошу тебя об одолжении — оставь меня в покое.
Мальчик замолчал так надолго, что Дэррик решил, будто он все-таки ушел. Моряк подумал, что утром у него могут возникнуть проблемы с капитаном, который наверняка отчитает его за грубость, но ему было все равно.
— А что это за яркие заплатки на воде? — спросил вдруг Лекс.
Раздраженный, не желающий чувствовать даже этого — опыт долгих лет показал ему, что малейшее проявление эмоций способно вызвать лавину сдерживаемых чувств, — Дэррик резко повернулся к мальчишке:
— Какого черта ты здесь делаешь, а?
— Я не могу уснуть. — Мальчик стоял на палубе босиком, в ночной рубахе, должно быть позаимствованной у капитана.
— Тогда пойди, поищи другой способ развлечься. Я тебя веселить не обязан — мне за это не платят.
Лекс, очевидно зябнущий на ночной прохладе, обхватил себя руками.
— Я не могу. Ты единственный, кто видел демона.
Единственный выживший, — подумал Дэррик, но остановился, не позволив мысли развиться дальше.
— В пещере были и другие люди.
— Никто из них не оставался там достаточно долго, чтобы увидеть то, что видел ты.
— Ты не знаешь, что я видел.
— Я слышал, о чем ты говорил с капитаном. Все, что ты знаешь, очень важно.
— А тебе-то что с того?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Когда капитан Толлифер перестал говорить, дудки снова заиграли, и скорбный звук разнесся по палубе. Малдрин в белоснежном кителе, который он надевал только в дни, когда на судно являлась инспекция или когда корабль входил в порт Западных Пределов, шагнул к накрытому флагом телу Мэта и замер сбоку. Пятеро матросов присоединились к нему.
Дудки продолжали играть, выводя прощальный напев, который желал слушателям мирного путешествия. Его знали в каждой приморской провинции, куда заглядывали моряки.
Мелодия умолкла, и Малдрин посмотрел на Дэррика: в серых глазах старика ясно читался вопрос. Дэррик взял себя в руки и едва заметно кивнул.
— Что ж, ладно, парни, — прошептал Малдрин. — Вы уж полегче и со всем возможным уважением.
Первый помощник подхватил доску, на которой покоилось тело, и приподнял ее, наклоняя; остальные пятеро — двое с той же стороны, что и он, трое с другой — присоединились к нему. Малдрин придерживал знамя Западных Пределов. Можно накрыть им мертвеца, предназначенного морю, но флаги так просто за борт не выбрасывают.
Одновременно Дэррик и прочие офицеры повернулись направо, а спустя полсекунды за ними последовали и остальные моряки. Все замерли по стойке «смирно».
— Пусть каждому, погибшему за Западные Пределы, — произнес капитан, — будет известно, что Западные Пределы живут за него.
Офицеры и экипаж хором повторили ритуальную фразу.
Дэррик ничего не сказал. В каменном молчании он наблюдал, подавляя тлеющие в груди чувства. Ничто не всколыхнулось в нем, когда завернутое в саван тело Мэта выскользнуло из-под флага Западных Пределов и, подняв фонтан брызг, рухнуло в катящиеся за бортом волны. Камни, привязанные к ногам, увлекли тело в сине-зеленую пучину моря. Белый погребальный покров еще некоторое время был виден.
А потом, не успел еще корабль отплыть, исчез и он.
Дудки заиграли отбой, и люди начали расходиться.
Дэррик подошел к поручням, легко справляясь с качкой, бросающей корабль то вверх, то вниз, — а ведь в самом начале он невыносимо страдал от морской болезни. Он смотрел на океан, но не видел его. Запах крови и гнилой соломы в сарае отца раздражал ноздри и уводил разум далеко-далеко от корабля и моря. Сердце болело, ощущая грубость кожаной плетки, которой наказывал его отец, пока его не стали удовлетворять лишь удары кулаков о тело Дэррика.
Но он заставил себя ничего не чувствовать, не замечать даже ветер, хлещущий по лицу и треплющий волосы. Большую часть своей жизни Дэррик провел в оцепенении. Было ошибкой отступать от этого.
Ночью не евший весь день Дэррик, который не пожелал спускаться в кают-компанию с остальными и отвечать на нелегкие вопросы товарищей, отправился на камбуз. Кок обычно оставлял на медленном огне котелок с густой похлебкой для вахтенных.
За длинным столом, за которым обычно ужинал посменно экипаж, дремал молоденький юнга-поваренок. Дэррик сам налил себе в жестяную миску наваристый суп. Очнувшийся поваренок засуетился и принялся вытирать стол, как будто все время только этим и занимался.
Без разговоров, не обращая внимания на замешательство юнца, встревоженного тем, что о его небрежном исполнении обязанностей могут доложить капитану, Дэррик отрезал от приготовленной коком краюхи толстый ломоть черного хлеба и налил себе кружку зеленого чая. С кружкой в одной руке и куском хлеба, купающимся в жестяной миске с похлебкой, в другой, Дэррик направился обратно на палубу.
Он стоял посередине корабля, вслушиваясь в шуршание и хлопанье над головой парусов, которые капитан Толлифер приказал не спускать — ветер был попутный, они несли важные сведения и шли в чистых водах. «Одинокая звезда» неслась по океану, среди посеребренных луной волн. Иногда в воде вспыхивали огоньки, не имеющие никакого отношения к отражению фонарей бегущего в ночи судна.
Ловко балансируя и даже не замечая этого, Дэррик стоял на верхней палубе и ел, держа чашку с чаем и тарелку одной рукой — миска на кружке, — и отправляя в рот куски другой. Черный морской хлеб размяк в похлебке — иначе его пришлось бы жевать целую вечность. Суп был из креветок и рыбы, с добавлением специй из восточных земель, с крупно нарезанным картофелем. Он все еще обжигал язык — даже после того, как его охладил ночной ветер.
Дэррик не позволял себе думать о тех ночах, когда они с Мэтом несли вахты, а Мэт рассказывал дикие невероятные истории, услышанные им где-то, а то и вовсе выдуманные, а потом клялся, что все они — сущая правда. Для Мэта это была забава, не дающая ему задремать во время долгих унылых часов и отвлекающая Дэррика от мыслей о том, что происходило когда-то в Дальних Холмах.
— Мне жаль твоего друга, — сказал чей-то тихий голос.
Отстранившийся от любых эмоций Дэррик даже удивился, узнав Лекса. Он продолжал глядеть на море, дожевывая последний кусок пропитанного похлебкой черного хлеба.
— Я сказал… — снова начал мальчик немного погромче.
— Я слышал, — перебил его Дэррик.
Неловкая тишина повисла между ними. Дэррик так и не повернулся к мальчику.
— Я хотел поговорить с тобой о демоне, — сказал Лекс.
— Нет, — ответил Дэррик.
— Я племянник короля. — Голос мальчишки обрел твердость.
— Но ты же не король, не так ли?
— Я понимаю, что ты чувствуешь.
— Отлично. Тогда ты поймешь, если я попрошу тебя об одолжении — оставь меня в покое.
Мальчик замолчал так надолго, что Дэррик решил, будто он все-таки ушел. Моряк подумал, что утром у него могут возникнуть проблемы с капитаном, который наверняка отчитает его за грубость, но ему было все равно.
— А что это за яркие заплатки на воде? — спросил вдруг Лекс.
Раздраженный, не желающий чувствовать даже этого — опыт долгих лет показал ему, что малейшее проявление эмоций способно вызвать лавину сдерживаемых чувств, — Дэррик резко повернулся к мальчишке:
— Какого черта ты здесь делаешь, а?
— Я не могу уснуть. — Мальчик стоял на палубе босиком, в ночной рубахе, должно быть позаимствованной у капитана.
— Тогда пойди, поищи другой способ развлечься. Я тебя веселить не обязан — мне за это не платят.
Лекс, очевидно зябнущий на ночной прохладе, обхватил себя руками.
— Я не могу. Ты единственный, кто видел демона.
Единственный выживший, — подумал Дэррик, но остановился, не позволив мысли развиться дальше.
— В пещере были и другие люди.
— Никто из них не оставался там достаточно долго, чтобы увидеть то, что видел ты.
— Ты не знаешь, что я видел.
— Я слышал, о чем ты говорил с капитаном. Все, что ты знаешь, очень важно.
— А тебе-то что с того?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94