Если подследственный прислоняется к стене или садится, его безжалостно избивают.
После «стойки» подследственный готов подписать любой протокол, даже означающий смертный приговор. Поэтому люди, знакомые со стойкой, предпочитают умышленно вызвать на себя побои и, таким образом, избежать «стойки».
Рекорд «стойки» побил бывший член японской секции Коминтерна, арестованный в период «чисток» 1935–1937 г.г. Японец простоял по «стойке» 26 суток, после чего умер в госпитале от паралича сердца.
Неожиданно тёмная фигура отчаянным рывком освобождаётся из рук солдат. Скованный заключенный бешеным ударом ноги с грохотом опрокидывает стол следователя.
Тот отскакивает в сторону, затем с рёвом бросается вперед. Рукоятка пистолета глухо опускается на голову человека, извивающегося в руках конвоиров. По заскорузлой маске запёкшейся крови торопливо растекаются горячие алые струи.
«Товарищ капитан!» – резко звучит голос Андрея Ковтун.
Когда заключённого волоком утаскивают из комнаты, капитан, тяжело переводя дыхание, говорит: «Товарищ майор, прошу разрешения закончить следствие и передать дело на рассмотрение Трибунала».
«Придерживайтесь тех инструкций, которые я Вам дал», – сухо отвечает Андрей и направляется к двери.
Мы молча идем по коридору. За каждой дверью слышатся приглушённые звуки. Звуки, обещающие соблазны жизни в обмен на предательство. Звуки, сулящие собственную жизнь в обмен на жизнь других. Тех, кто сегодня ещё смеется и наслаждаётся жизнью, кто не знает, что на него уже пал жребий.
«Ты сам хотел видеть это», – мрачно говорит Андрей, когда за нами закрывается дверь его кабинета. Он произносит эти слова торопливо, как будто оправдываясь, как будто стараясь предупредить то, что должен сказать я.
«За что он арестован? – спрашиваю я.
«Как раз за то, чем ты интересовался» – говорит Андрей и устало опускается в кресло. – «Человек, который говорит открыто – да, я против. Прошёл всю войну с первого до последнего дня. Много раз ранен. Много раз награждён.
Когда после войны подошел срок его демобилизации, то добровольно остался на сверхсрочную службу. А месяц тому назад арестован за антисоветскую пропаганду в Армии. После ареста его окончательно прорвало. Рубашку на груди рвет и кричит: «Да! Я – против!» «Ты его допрашивал? – спрашиваю я.
«Да…» – после некоторого колебания отвечает Андрей.
«Чем ты объясняешь всё это?»
«Недавно он был в отпуске в России. Приехал домой, а там – пусто. Старуху-мать выслали в Сибирь… За коллаборацию. Во время оккупации, чтобы не умереть с голоду, она мыла посуду у немцев. Младший брат в 1942 году был угнан немцами на работу в Германию.
После репатриации брата осудили на 10 лет рудников… Да и вообще посмотрел он, что кругом творится. Когда вернулся в часть, то начал об этом рассказывать. В результате… сам видишь».
«О каких там сообщниках шла речь?» – спрашиваю я.
«У, как обычно», – пожимает плечами Андрей. – «Из одного человека нужно раздуть целую контрреволюционную организацию».
«Вот тебе яркое доказательство того, что каждый – враг», – монотонным голосом продолжает майор Государственной Безопасности. – «Внешне – образцовый советский человек. Вот такие во время войны умирали с криком: „Да здравствует Сталин!“ А когда, копнешь глубже…» «Так ты считаешь его идеологическим врагом?» – спрашиваю я.
«У него нет идеи», – отвечает майор. – «Но он уже пришёл к отрицанию существующего. Главная опасность в том, что он – это миллионы. Брось сюда направленную идею – и всё это вспыхнет как пороховая бочка».
«Недаром идею в СТОН (СТОН – Сибирская Тюрьма Особого Назначения. Место изоляции особо важных политических врагов СССР, приговорённых к пожизненному заключению. Алексеевский равелин сталинской эпохи) загнали», – добавляет он беззвучно. – «Хозяева в Кремле учитывают эту опасность».
Я молчу. Как будто угадывая мои мысли, Андрей беспомощно шепчет. «Что я могу сделать?!» Затем с неожиданной злостью кричит: «Зачем ты хотел это видеть…? Ведь я тебе говорил…» В полусвете комнаты лицо Андрея выглядит усталым и постаревшим. Глаза его мутны и лишены выражения. Он избегает встречаться со мной взглядом и вялыми пальцами перебирает документы на столе.
«Андрей!» – громко окликаю я и поворачиваю абажур лампы так, что луч света ударяет ему в лицо. Майор Государственной Безопасности вздрагивает, поднимает голову и недоумённо смотрит на меня. Я пристально смотрю ему в глаза.
Чёрные глаза Андрея, не мигая, устремлены через стол. Зрачки не суживаются. Зрачки не реагируют на свет. Затем я в первый раз вижу, как в глазах Андрея мелькает страх.
«Ты знаешь, что такое реакция светом?» – по возможности мягко спрашиваю я.
«Знаю…» – отвечает Андрей и тихо опускает голову.
«Это значит, что ты уже дошёл до ручки» – говорю я. – «Через пару лет от тебя останется только живой труп».
«И это знаю…» – ещё тише шепчет Андрей.
«Неужели у тебя нет другого пути, как морфий?» – спрашиваю я и кладу руку на плечо моего школьного товарища.
«Нет пути, Гриша… Нет» – шепчут тубы майора Государственной Безопасности.
«Знаешь, иногда меня преследуют… Как это в медицине называется – навязчивые представления», – голосом безо всякого выражения говорит Андрей. – Меня повсюду преследует запах крови… Не просто крови… Свежей крови… Этот ковер. Эти папки. Мои собственные руки… Потому я иногда и заезжаю к тебе так неожиданно. Я бегу от этого запаха».
«Успокойся, Андрюша», – говорю я и поднимаюсь на ноги. Я беру с вешалки фуражку и смотрю на часы: «Уже 6 часов утра. Поедем в город!» Майор Государственной Безопасности подходит к металлическому шкафу, вделанному в стену, и вынимает оттуда гражданский костюм. «У нас у всех обязательная гражданская форма», – поясняет он в ответ на мой молчаливый взгляд. – «Теперь я этим костюмом тоже пользуюсь, чтобы забыть проклятый запах».
Перед тем, как покинуть кабинет, Андрей достает из ящика стола книгу и говорит, протягивая её мне: «Возьми почитай. Я таких книг не много встречал».
На полотняной обложке я вижу заглавие по-немецки «Lasst alle Hoffnungen fahren…» и имя автора – Ирена Кордес.
«У меня мало времени для чтения», – говорю я, листая книгу и по беглому взгляду убеждаюсь, что речь идёт о СССР. – «Я уже достаточно подобных глупостей читал. Тем более 1942 год издания».
«Поэтому я её тебе и даю», – произносит Андрей. – «Это единственная немецкая книга о СССР, которую нужно прочитать каждому немцу. Для меня лично она имеет ещё свою особенную ценность. Эта женщина провела четыре года под следствием НКВД».
«Ведь это антисоветская книга. Как она к тебе попала?» – спрашиваю я.
«У нас есть специальная библиотека. Вся антисоветская литература, которая когда-либо издавалась на немецком языке», – звучит ответ Майора Государственной Безопасности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
После «стойки» подследственный готов подписать любой протокол, даже означающий смертный приговор. Поэтому люди, знакомые со стойкой, предпочитают умышленно вызвать на себя побои и, таким образом, избежать «стойки».
Рекорд «стойки» побил бывший член японской секции Коминтерна, арестованный в период «чисток» 1935–1937 г.г. Японец простоял по «стойке» 26 суток, после чего умер в госпитале от паралича сердца.
Неожиданно тёмная фигура отчаянным рывком освобождаётся из рук солдат. Скованный заключенный бешеным ударом ноги с грохотом опрокидывает стол следователя.
Тот отскакивает в сторону, затем с рёвом бросается вперед. Рукоятка пистолета глухо опускается на голову человека, извивающегося в руках конвоиров. По заскорузлой маске запёкшейся крови торопливо растекаются горячие алые струи.
«Товарищ капитан!» – резко звучит голос Андрея Ковтун.
Когда заключённого волоком утаскивают из комнаты, капитан, тяжело переводя дыхание, говорит: «Товарищ майор, прошу разрешения закончить следствие и передать дело на рассмотрение Трибунала».
«Придерживайтесь тех инструкций, которые я Вам дал», – сухо отвечает Андрей и направляется к двери.
Мы молча идем по коридору. За каждой дверью слышатся приглушённые звуки. Звуки, обещающие соблазны жизни в обмен на предательство. Звуки, сулящие собственную жизнь в обмен на жизнь других. Тех, кто сегодня ещё смеется и наслаждаётся жизнью, кто не знает, что на него уже пал жребий.
«Ты сам хотел видеть это», – мрачно говорит Андрей, когда за нами закрывается дверь его кабинета. Он произносит эти слова торопливо, как будто оправдываясь, как будто стараясь предупредить то, что должен сказать я.
«За что он арестован? – спрашиваю я.
«Как раз за то, чем ты интересовался» – говорит Андрей и устало опускается в кресло. – «Человек, который говорит открыто – да, я против. Прошёл всю войну с первого до последнего дня. Много раз ранен. Много раз награждён.
Когда после войны подошел срок его демобилизации, то добровольно остался на сверхсрочную службу. А месяц тому назад арестован за антисоветскую пропаганду в Армии. После ареста его окончательно прорвало. Рубашку на груди рвет и кричит: «Да! Я – против!» «Ты его допрашивал? – спрашиваю я.
«Да…» – после некоторого колебания отвечает Андрей.
«Чем ты объясняешь всё это?»
«Недавно он был в отпуске в России. Приехал домой, а там – пусто. Старуху-мать выслали в Сибирь… За коллаборацию. Во время оккупации, чтобы не умереть с голоду, она мыла посуду у немцев. Младший брат в 1942 году был угнан немцами на работу в Германию.
После репатриации брата осудили на 10 лет рудников… Да и вообще посмотрел он, что кругом творится. Когда вернулся в часть, то начал об этом рассказывать. В результате… сам видишь».
«О каких там сообщниках шла речь?» – спрашиваю я.
«У, как обычно», – пожимает плечами Андрей. – «Из одного человека нужно раздуть целую контрреволюционную организацию».
«Вот тебе яркое доказательство того, что каждый – враг», – монотонным голосом продолжает майор Государственной Безопасности. – «Внешне – образцовый советский человек. Вот такие во время войны умирали с криком: „Да здравствует Сталин!“ А когда, копнешь глубже…» «Так ты считаешь его идеологическим врагом?» – спрашиваю я.
«У него нет идеи», – отвечает майор. – «Но он уже пришёл к отрицанию существующего. Главная опасность в том, что он – это миллионы. Брось сюда направленную идею – и всё это вспыхнет как пороховая бочка».
«Недаром идею в СТОН (СТОН – Сибирская Тюрьма Особого Назначения. Место изоляции особо важных политических врагов СССР, приговорённых к пожизненному заключению. Алексеевский равелин сталинской эпохи) загнали», – добавляет он беззвучно. – «Хозяева в Кремле учитывают эту опасность».
Я молчу. Как будто угадывая мои мысли, Андрей беспомощно шепчет. «Что я могу сделать?!» Затем с неожиданной злостью кричит: «Зачем ты хотел это видеть…? Ведь я тебе говорил…» В полусвете комнаты лицо Андрея выглядит усталым и постаревшим. Глаза его мутны и лишены выражения. Он избегает встречаться со мной взглядом и вялыми пальцами перебирает документы на столе.
«Андрей!» – громко окликаю я и поворачиваю абажур лампы так, что луч света ударяет ему в лицо. Майор Государственной Безопасности вздрагивает, поднимает голову и недоумённо смотрит на меня. Я пристально смотрю ему в глаза.
Чёрные глаза Андрея, не мигая, устремлены через стол. Зрачки не суживаются. Зрачки не реагируют на свет. Затем я в первый раз вижу, как в глазах Андрея мелькает страх.
«Ты знаешь, что такое реакция светом?» – по возможности мягко спрашиваю я.
«Знаю…» – отвечает Андрей и тихо опускает голову.
«Это значит, что ты уже дошёл до ручки» – говорю я. – «Через пару лет от тебя останется только живой труп».
«И это знаю…» – ещё тише шепчет Андрей.
«Неужели у тебя нет другого пути, как морфий?» – спрашиваю я и кладу руку на плечо моего школьного товарища.
«Нет пути, Гриша… Нет» – шепчут тубы майора Государственной Безопасности.
«Знаешь, иногда меня преследуют… Как это в медицине называется – навязчивые представления», – голосом безо всякого выражения говорит Андрей. – Меня повсюду преследует запах крови… Не просто крови… Свежей крови… Этот ковер. Эти папки. Мои собственные руки… Потому я иногда и заезжаю к тебе так неожиданно. Я бегу от этого запаха».
«Успокойся, Андрюша», – говорю я и поднимаюсь на ноги. Я беру с вешалки фуражку и смотрю на часы: «Уже 6 часов утра. Поедем в город!» Майор Государственной Безопасности подходит к металлическому шкафу, вделанному в стену, и вынимает оттуда гражданский костюм. «У нас у всех обязательная гражданская форма», – поясняет он в ответ на мой молчаливый взгляд. – «Теперь я этим костюмом тоже пользуюсь, чтобы забыть проклятый запах».
Перед тем, как покинуть кабинет, Андрей достает из ящика стола книгу и говорит, протягивая её мне: «Возьми почитай. Я таких книг не много встречал».
На полотняной обложке я вижу заглавие по-немецки «Lasst alle Hoffnungen fahren…» и имя автора – Ирена Кордес.
«У меня мало времени для чтения», – говорю я, листая книгу и по беглому взгляду убеждаюсь, что речь идёт о СССР. – «Я уже достаточно подобных глупостей читал. Тем более 1942 год издания».
«Поэтому я её тебе и даю», – произносит Андрей. – «Это единственная немецкая книга о СССР, которую нужно прочитать каждому немцу. Для меня лично она имеет ещё свою особенную ценность. Эта женщина провела четыре года под следствием НКВД».
«Ведь это антисоветская книга. Как она к тебе попала?» – спрашиваю я.
«У нас есть специальная библиотека. Вся антисоветская литература, которая когда-либо издавалась на немецком языке», – звучит ответ Майора Государственной Безопасности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171