Золото на пуговицах, фуражках, орденах. Лучатся звезды, горят ордена. Изменились теперь, скромные когда-то, пролетарские генералы.
Навстречу победоносной Армии, усиленные десятками мощных репродукторов, гремят над Красной Площадью приветствия вождей Партии и Правительства.
К подножью мавзолея, трепыхнувшись в последнем полете, одно за другим падают трофейные знамена немецких дивизий, штандарты СС-овских ударных частей – мишура былой славы, когда-то гордо шагавшая по Европе. Теперь они жалкой бесформенной кучей валяются под нашими ногами у стен Кремля.
Несмотря на дождь, несмотря на мокрые насквозь мундиры, на душе у нас легко и радостно. Это последний торжественный акт великой борьбы. Мы отдали много ради этого дня – цветущие города и села, миллионы и миллионы жизней лучших людей нашей родины.
Ещё долго будут зиять кровавые раны, нанесённые стране искателями «жизненного пространства». Ещё много лет будет натыкаться плуг землероба на чужие кости под русской землей, ещё много лет будут маячить среди хлебных полей обгорелые коробки танков.
Но всё это позади. Мы вышли из битвы героями и победителями. Упорным трудом мы залечим раны, нанесённые войной, и заживём мирно и счастливо. Заживём новой жизнью – наверняка лучше, чем до войны. В сознании победы мы забываем многое и с надеждой смотрим в будущее.
Тяжёлой поступью шагает пожилой коренастый сержант. Скала, а не человек. Такие не зовут маму в свой смертный час, такие умирают молча, вцепившись зубами в родную землю. Тяжёлые, времен Запорожской сечи, усы. Дублёная солнцем кожа лица, перепаханного морщинами, как целина под плугом. На груди старого сержанта целый иконостас орденов.
Всю жизнь сержант махал серпом и молотом, но терпеть не мог эти изображения на красном фоне со всякими коммунистическими присказками. Несмотря на это, сегодня он колесом выставляет грудь, где на каждом ордене прилеплены эти назойливые символы.
На фронте сержант не столько боялся за свою голову, как за пышные запорожские усы. В годы коллективизации он, наверняка, если и не сбрил, то порядком обкарнал свои усы – чтобы не приняли за кулака. Тогда было пострашней, чем на фронте. Тогда никто не знал, к кому и когда постучит судьба в двери. А теперь свободой повеяло. Можно даже усы снова отпустить.
В годы войны многие, даже молодые солдаты и офицеры, поотпускали себе усы и бороды. До войны такие вольности были опасны. Маленькая бородка – троцкистская, борода лопатой – кулацкая, длинная – поповская.
Были ещё бороды купеческие, архиерейские, генеральские. С усами тоже было не лучше. Маленькие усики – белогвардейские, а большие – полицейские. Того и гляди, угодишь за решётку по такому внешнему социальному признаку.
А сегодня старый сержант не знает, чем больше гордиться – усами или орденами.
Многое изменилось за годы войны. Очень многое. Осмелился ли кто до войны слово сказать о Георгиевских крестах? Не говоря уже о том, что держать их в доме или показывать кому. Повыбрасывали их георгиевские кавалеры или в землю поглубже да подальше позакопали.
А вот сегодня по Красной площади, под стенами Кремля гордо шагает старый сержант и на груди его вместе с советскими орденами красуются четыре Георгия. После этого попробуйте сказать сегодня кому-либо, что советская власть не эволюционизировала, что завтра не отменят колхозы? А разве церкви не открыли, разве не благовестят на колокольнях колокола?
До войны сотни тысяч священников были ликвидированы как «опиум для народа». О тех немногих, которые в порядке исключения пребывали на свободе, советские люди знали определенно только одно – все они являются осведомителями НКВД.
Каждую неделю под покровом ночной темноты они ныряли в двери НКВД с очередным информационным материалом о своей пастве.
Теперь же провозглашена свобода религии. В Москве открыта Духовная Семинария и… Особый Комитет по делам Религии при СНК СССР под руководством товарища Карпова. Церковь посадили на цепь в услужение государству. Теперь она ученая и будет слушаться.
Во всей этой комедии нас удивляет одно. Вновь открытые церкви полны народом. Церковные венчания становятся новой модой, особенно в деревнях. Несмотря на всё, религию не искоренили в душе народа. Даже меня несколько раз тянуло зайти в открытые двери церкви.
Но, будучи слушателем кремлёвской Академии, я слишком хорошо знаю некоторые вещи. Мне не хочется позже получить свою фотографию в церкви из рук Начальника Академии в сопровождении замечания: «Вы, наверное, забыли, что слушателям Академии строжайше запрещено фотографироваться где-либо, кроме специальной академической фотографии?» Такие ошибки нередко являются поводом для отчисления из Академии.
Теперь по Москве изредка звонят чудом сохранившиеся колокола. Священников спешно возвращают из Сибири: с каторги – прямо к клиросу.
Не сошли ещё у батюшки на руках мозоли от топора, а уж он служит молебен о ниспослании победы и… за здравие Вождя. Люди слушают колокольный звон с нескрываемой радостью. Одновременно они нисколько не сомневаются, что новые батюшки в обязательном порядке дружат с НКВД.
Такой уж у НКВД порядок – не забывает оно своих старых клиентов. Большинство заключенных НКВД, отбыв восьми или десятилетний срок наказания, при освобождении получает предложение быть информатором НКВД.
«Оправдайте то доверие, которое мы оказываем вам, выпуская вас на свободу!» – говорится им в этом случае. В реакционных странах отсидел заключенный свой срок – и выкидывайся. У нас же все обставлено с большой заботой о человеке. Свободу он получает как милость и должен за это ещё благодарить и отрабатывать «доверие».
Красная Площадь горит орденами. Много новых орденов появилось в годы войны. Ордена тоже попятились назад. Введенные в 1944 году солдатские ордена «Слава» трех степеней и медаль «За участие в Великой Отечественной Войне 1941–1945 г.г.» прямо заимствовали царскую чёрно-оранжевую георгиевскую ленту.
В Военно-Морском Флоте для адмиралов и капитанов ввели ордена «Ушаков» и «Нахимов», а для матросов одноимённые медали. В Армии генералы щеголяют орденами «Суворова» и «Кутузова», а старшие офицеры «Александра Невского» и «Богдана Хмельницкого». Самый распространённый теперь орден – это «Отечественной Войны». Не какой-нибудь войны, а Отечественной.
Для маршалов учрежден особый орден «Победа» из золота, платины и бриллиантов, стоимостью в 200.000 золотых рублей. Звёзды орденов, хотя и остались пятиконечными, но стали лучиться и сильно смахивать видом на звёзды екатерининских времен. Введена Гвардия, гвардейские знамена и значки. А раньше? Упаси Бог, произнести это слово.
Новым уставом введено официальное приветствие – «Здравия желаю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Навстречу победоносной Армии, усиленные десятками мощных репродукторов, гремят над Красной Площадью приветствия вождей Партии и Правительства.
К подножью мавзолея, трепыхнувшись в последнем полете, одно за другим падают трофейные знамена немецких дивизий, штандарты СС-овских ударных частей – мишура былой славы, когда-то гордо шагавшая по Европе. Теперь они жалкой бесформенной кучей валяются под нашими ногами у стен Кремля.
Несмотря на дождь, несмотря на мокрые насквозь мундиры, на душе у нас легко и радостно. Это последний торжественный акт великой борьбы. Мы отдали много ради этого дня – цветущие города и села, миллионы и миллионы жизней лучших людей нашей родины.
Ещё долго будут зиять кровавые раны, нанесённые стране искателями «жизненного пространства». Ещё много лет будет натыкаться плуг землероба на чужие кости под русской землей, ещё много лет будут маячить среди хлебных полей обгорелые коробки танков.
Но всё это позади. Мы вышли из битвы героями и победителями. Упорным трудом мы залечим раны, нанесённые войной, и заживём мирно и счастливо. Заживём новой жизнью – наверняка лучше, чем до войны. В сознании победы мы забываем многое и с надеждой смотрим в будущее.
Тяжёлой поступью шагает пожилой коренастый сержант. Скала, а не человек. Такие не зовут маму в свой смертный час, такие умирают молча, вцепившись зубами в родную землю. Тяжёлые, времен Запорожской сечи, усы. Дублёная солнцем кожа лица, перепаханного морщинами, как целина под плугом. На груди старого сержанта целый иконостас орденов.
Всю жизнь сержант махал серпом и молотом, но терпеть не мог эти изображения на красном фоне со всякими коммунистическими присказками. Несмотря на это, сегодня он колесом выставляет грудь, где на каждом ордене прилеплены эти назойливые символы.
На фронте сержант не столько боялся за свою голову, как за пышные запорожские усы. В годы коллективизации он, наверняка, если и не сбрил, то порядком обкарнал свои усы – чтобы не приняли за кулака. Тогда было пострашней, чем на фронте. Тогда никто не знал, к кому и когда постучит судьба в двери. А теперь свободой повеяло. Можно даже усы снова отпустить.
В годы войны многие, даже молодые солдаты и офицеры, поотпускали себе усы и бороды. До войны такие вольности были опасны. Маленькая бородка – троцкистская, борода лопатой – кулацкая, длинная – поповская.
Были ещё бороды купеческие, архиерейские, генеральские. С усами тоже было не лучше. Маленькие усики – белогвардейские, а большие – полицейские. Того и гляди, угодишь за решётку по такому внешнему социальному признаку.
А сегодня старый сержант не знает, чем больше гордиться – усами или орденами.
Многое изменилось за годы войны. Очень многое. Осмелился ли кто до войны слово сказать о Георгиевских крестах? Не говоря уже о том, что держать их в доме или показывать кому. Повыбрасывали их георгиевские кавалеры или в землю поглубже да подальше позакопали.
А вот сегодня по Красной площади, под стенами Кремля гордо шагает старый сержант и на груди его вместе с советскими орденами красуются четыре Георгия. После этого попробуйте сказать сегодня кому-либо, что советская власть не эволюционизировала, что завтра не отменят колхозы? А разве церкви не открыли, разве не благовестят на колокольнях колокола?
До войны сотни тысяч священников были ликвидированы как «опиум для народа». О тех немногих, которые в порядке исключения пребывали на свободе, советские люди знали определенно только одно – все они являются осведомителями НКВД.
Каждую неделю под покровом ночной темноты они ныряли в двери НКВД с очередным информационным материалом о своей пастве.
Теперь же провозглашена свобода религии. В Москве открыта Духовная Семинария и… Особый Комитет по делам Религии при СНК СССР под руководством товарища Карпова. Церковь посадили на цепь в услужение государству. Теперь она ученая и будет слушаться.
Во всей этой комедии нас удивляет одно. Вновь открытые церкви полны народом. Церковные венчания становятся новой модой, особенно в деревнях. Несмотря на всё, религию не искоренили в душе народа. Даже меня несколько раз тянуло зайти в открытые двери церкви.
Но, будучи слушателем кремлёвской Академии, я слишком хорошо знаю некоторые вещи. Мне не хочется позже получить свою фотографию в церкви из рук Начальника Академии в сопровождении замечания: «Вы, наверное, забыли, что слушателям Академии строжайше запрещено фотографироваться где-либо, кроме специальной академической фотографии?» Такие ошибки нередко являются поводом для отчисления из Академии.
Теперь по Москве изредка звонят чудом сохранившиеся колокола. Священников спешно возвращают из Сибири: с каторги – прямо к клиросу.
Не сошли ещё у батюшки на руках мозоли от топора, а уж он служит молебен о ниспослании победы и… за здравие Вождя. Люди слушают колокольный звон с нескрываемой радостью. Одновременно они нисколько не сомневаются, что новые батюшки в обязательном порядке дружат с НКВД.
Такой уж у НКВД порядок – не забывает оно своих старых клиентов. Большинство заключенных НКВД, отбыв восьми или десятилетний срок наказания, при освобождении получает предложение быть информатором НКВД.
«Оправдайте то доверие, которое мы оказываем вам, выпуская вас на свободу!» – говорится им в этом случае. В реакционных странах отсидел заключенный свой срок – и выкидывайся. У нас же все обставлено с большой заботой о человеке. Свободу он получает как милость и должен за это ещё благодарить и отрабатывать «доверие».
Красная Площадь горит орденами. Много новых орденов появилось в годы войны. Ордена тоже попятились назад. Введенные в 1944 году солдатские ордена «Слава» трех степеней и медаль «За участие в Великой Отечественной Войне 1941–1945 г.г.» прямо заимствовали царскую чёрно-оранжевую георгиевскую ленту.
В Военно-Морском Флоте для адмиралов и капитанов ввели ордена «Ушаков» и «Нахимов», а для матросов одноимённые медали. В Армии генералы щеголяют орденами «Суворова» и «Кутузова», а старшие офицеры «Александра Невского» и «Богдана Хмельницкого». Самый распространённый теперь орден – это «Отечественной Войны». Не какой-нибудь войны, а Отечественной.
Для маршалов учрежден особый орден «Победа» из золота, платины и бриллиантов, стоимостью в 200.000 золотых рублей. Звёзды орденов, хотя и остались пятиконечными, но стали лучиться и сильно смахивать видом на звёзды екатерининских времен. Введена Гвардия, гвардейские знамена и значки. А раньше? Упаси Бог, произнести это слово.
Новым уставом введено официальное приветствие – «Здравия желаю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171