Свяжусь с вами в 19.00. Отлично… до связи. – Она села обратно и дала мне банку пива. – Видишь, Ник, я знаю, что происходит во внешнем мире.
– И ты со многими говоришь по этой штуке? Последний лагерь, в котором я был, держал связь с уцелевшими по всему миру.
– Знаю. Я даже слышала, как твое имя называла некто по имени Шейла.
Кровь зашумела у меня в ушах, и мне пришлось отвернуться.
– Да, Ник. – Она сжала мою руку. – Я знаю, что случилось. В начале нападения они начали вещание. И остановились только… сам догадываешься.
– Не догадываюсь – знаю.
– Смотри сюда. – Она показала на карту мира, испещренную черными и красными пометками. – Я здесь обозначила общины, которые ведут вещание. Наверняка должны быть и тысячи других, которые радиопередач не ведут. Как ваша в Эскдейле. Красные птички – это уцелевшие коммуны. Черные – это те, которые перестали передавать. Почему – к несчастью, очевидно. Обезумевшие взрослые работают эффективно. Они выбирают цель, потом что-то запускает механизм нападения, которое они ведут абсолютно самозабвенно. Им все равно, сколько из них погибнет. Лишь бы добиться полного разрушения общины – и смерти всех ее участников до последнего человека.
– Ты так говоришь, будто за всем этим есть какой-то общий план. Будто взрослыми кто-то управляет.
– Управляет, Ник.
– Кто?
– Это долгая история. И раньше, чем мы к ней приступим, расскажи мне про Ника Атена. – Она широко усмехнулась. – Хотя мы трахались, как бешеные, я ничего про тебя не знаю. Хотя… – она кивнула на рацию, – Шейла говорила, что ты вызвал что-то близкое к религиозному поклонению.
– Синдром мессии?
– А, значит, ты об этом слышал. Да, в часы великих опасностей существует инстинктивная тяга к появлению мессии, или героя, который снова спасет мир.
– Ну, так во мне они получили не того человека. Я оказался просто говном.
При этих словах у меня в мозгу промелькнули миллионы образов. Сара. Дэвид Миддлтон, умоляющий меня взять власть и потом вышибающий себе мозги. Я не был дома, когда мама с папой убивали Джона. Певучие Сестрицы, висящие на стене сарая. Вина, моя вина! Всех их я мог спасти, будь я хоть наполовину так хорош, как люди обо мне думали.
Я выхлестнул пиво одним глотком. Оно успокоило пересохшую глотку, как бальзам.
– Кажется, это тебе было нужно, – сказала Бернадетта: – Я принесу еще.
Когда она вернулась, мы обменялись рассказами. Как всегда в то время, люди рассказывали друг другу, что случилось в день, когда мир сошел с ума.
Бернадетта жила с матерью, которая работала хирургом, в деревне у конца озера.
В воскресенье, ДЕНЬ ВТОРОЙ, Бернадетта проснулась в девять. Ничего необычного не было. Она думала, что мать отсыпается после трудной недели в больнице. К середине дня она пошла проверить.
Мать она нашла в постели мертвой от передозировки лекарства. Рядом на столе лежал ее дневник. Запись кривыми печатными буквами лишь отдаленно напоминала обычную скоропись матери.
Запись была сделана в ночь наступления безумия в два часа пополуночи.
Ненавижу Берни. Шумы в комнате. Голоса кричат. Никого нет. Они кричат: убей Берни, убей ее. Спаси себя, убей Берни. Не понимаю. Голоса требуют. Ненавижу Берни… нет… нет. Я ее люблю. Явные признаки душевной болезни. Ощущение огромной опасности. Единственное спасение – убить Берни. Нет, это Берни в опасности.
2.45. Последние двадцать минут каталась по спальне, кусая простыни и собственные руки. Такое чувство, что сражаюсь с кем-то у меня в голове. Кем-то очень сильным. Сумела проглотить транквилизаторы, Теперь очень спокойная, голова очень ясная. Но я знаю, что это ненадолго. То, что в голове, захватывает надо мной власть.
Когда оно победит, я, Мэри Кристофер, исчезну навеки. Тогда то, что в моей голове, с помощью моего тела убьет Берни. Я знаю, что мне делать.
Прощай, Берни. Прости, что пришлось оставить тебя вот так.
Ты всегда была для меня всем, Берни.
Люблю тебя.
Мама.
Потом какие-то каракули, в которых уже не было смысла. Когда Бернадетта очень аккуратно клала дневник обратно в ящик, ее глаза блестели.
– Через несколько часов, – сказала она, – я увидела, что не только моя мать лишилась разума. Так было со всем взрослым населением. А что было с тобой. Ник?
Я рассказал. Когда я дошел до похищения и странного эксперимента, который родители устроили, хватая детей и завозя их на сотни миль, Бернадетта вдруг выпрямилась.
– Можно мне записать наш разговор?
– Валяй, если хочешь.
– Дело не в “хочешь”, а в “должна”. Я должна собрать всю доступную информацию о поведении взрослых, какую смогу. Каждая кроха знаний о них увеличивает наши шансы на выживание.
Я рассказал все. Особенно ее заинтересовало систематическое уничтожение Полольщиков в Лейберне. Как взрослые аккуратно пересчитали всех членов общины – и сопоставили со счетом всех убитых.
Через два часа, когда я уже охрип, рассказывая, Бернадетта отключила магнитофон:
– Ладно, мне пора. Перед ленчем у нас гимны.
– Но ты же собиралась рассказать, что случилось со взрослыми. Почему они сошли с ума? Почему убивают своих детей?
– Все в свое время. Устраивайся, будь как дома. В холодильнике есть еда, которую можно разогреть в микроволновке, кухня вон за той желтой дверью. А на диске полно фильмов, если хочешь смотреть телевизор. А сейчас – я знаю, что у тебя полно вопросов, но ответы получишь позже.
Ответы, которые мне предстояло получить – не только о том, что случилось со взрослыми, но ответы на вопросы, которые люди уже задавали десять тысяч лет, – чуть не разнесли мой мозг в клочья.
Глава сорок восьмая
Тайны
Три часа я проторчал у Бернадетты. На ленч разогрел себе в микроволновке лазанью, заглотал пару банок пива и посмотрел по телевизору “Жизнь прекрасна” с диска.
Странно это было. В своем роде так же странно, как видеть массовую миграцию Креозотов, или залитые водой города, которые я проезжал, или массовое распятие на шоссе. Я тут сидел в уютном гнездышке с бутылкой пива в руке и смотрел, что вытворяет Джимми Стюарт в маленьких американских городах.
Как будто я был в чьем-то доме, и все в порядке, и взрослые не превратились в озверевших обезьян, убивающих своих детей.
Через некоторое время чувство реальности стало выскальзывать у меня из пальцев, и я открыл окно и поглядел через озеро на заснеженные горы.
Нет, вот он я, сижу в этом убежище, которое его обитатели называют Ковчегом. Куча стальных барж, плавающих посреди сорока квадратных миль холодной воды. Эскдейл где-то за шестьдесят миль. Что думает Сара обо мне? И думает ли вообще? И жива она или нет?
Я глубоко вдохнул холод ледяного воздуха. Мир снова резко собрался в фокус.
– Надеюсь, ты не собираешься пускаться вплавь. – Бернадетта закрыла за собой дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– И ты со многими говоришь по этой штуке? Последний лагерь, в котором я был, держал связь с уцелевшими по всему миру.
– Знаю. Я даже слышала, как твое имя называла некто по имени Шейла.
Кровь зашумела у меня в ушах, и мне пришлось отвернуться.
– Да, Ник. – Она сжала мою руку. – Я знаю, что случилось. В начале нападения они начали вещание. И остановились только… сам догадываешься.
– Не догадываюсь – знаю.
– Смотри сюда. – Она показала на карту мира, испещренную черными и красными пометками. – Я здесь обозначила общины, которые ведут вещание. Наверняка должны быть и тысячи других, которые радиопередач не ведут. Как ваша в Эскдейле. Красные птички – это уцелевшие коммуны. Черные – это те, которые перестали передавать. Почему – к несчастью, очевидно. Обезумевшие взрослые работают эффективно. Они выбирают цель, потом что-то запускает механизм нападения, которое они ведут абсолютно самозабвенно. Им все равно, сколько из них погибнет. Лишь бы добиться полного разрушения общины – и смерти всех ее участников до последнего человека.
– Ты так говоришь, будто за всем этим есть какой-то общий план. Будто взрослыми кто-то управляет.
– Управляет, Ник.
– Кто?
– Это долгая история. И раньше, чем мы к ней приступим, расскажи мне про Ника Атена. – Она широко усмехнулась. – Хотя мы трахались, как бешеные, я ничего про тебя не знаю. Хотя… – она кивнула на рацию, – Шейла говорила, что ты вызвал что-то близкое к религиозному поклонению.
– Синдром мессии?
– А, значит, ты об этом слышал. Да, в часы великих опасностей существует инстинктивная тяга к появлению мессии, или героя, который снова спасет мир.
– Ну, так во мне они получили не того человека. Я оказался просто говном.
При этих словах у меня в мозгу промелькнули миллионы образов. Сара. Дэвид Миддлтон, умоляющий меня взять власть и потом вышибающий себе мозги. Я не был дома, когда мама с папой убивали Джона. Певучие Сестрицы, висящие на стене сарая. Вина, моя вина! Всех их я мог спасти, будь я хоть наполовину так хорош, как люди обо мне думали.
Я выхлестнул пиво одним глотком. Оно успокоило пересохшую глотку, как бальзам.
– Кажется, это тебе было нужно, – сказала Бернадетта: – Я принесу еще.
Когда она вернулась, мы обменялись рассказами. Как всегда в то время, люди рассказывали друг другу, что случилось в день, когда мир сошел с ума.
Бернадетта жила с матерью, которая работала хирургом, в деревне у конца озера.
В воскресенье, ДЕНЬ ВТОРОЙ, Бернадетта проснулась в девять. Ничего необычного не было. Она думала, что мать отсыпается после трудной недели в больнице. К середине дня она пошла проверить.
Мать она нашла в постели мертвой от передозировки лекарства. Рядом на столе лежал ее дневник. Запись кривыми печатными буквами лишь отдаленно напоминала обычную скоропись матери.
Запись была сделана в ночь наступления безумия в два часа пополуночи.
Ненавижу Берни. Шумы в комнате. Голоса кричат. Никого нет. Они кричат: убей Берни, убей ее. Спаси себя, убей Берни. Не понимаю. Голоса требуют. Ненавижу Берни… нет… нет. Я ее люблю. Явные признаки душевной болезни. Ощущение огромной опасности. Единственное спасение – убить Берни. Нет, это Берни в опасности.
2.45. Последние двадцать минут каталась по спальне, кусая простыни и собственные руки. Такое чувство, что сражаюсь с кем-то у меня в голове. Кем-то очень сильным. Сумела проглотить транквилизаторы, Теперь очень спокойная, голова очень ясная. Но я знаю, что это ненадолго. То, что в голове, захватывает надо мной власть.
Когда оно победит, я, Мэри Кристофер, исчезну навеки. Тогда то, что в моей голове, с помощью моего тела убьет Берни. Я знаю, что мне делать.
Прощай, Берни. Прости, что пришлось оставить тебя вот так.
Ты всегда была для меня всем, Берни.
Люблю тебя.
Мама.
Потом какие-то каракули, в которых уже не было смысла. Когда Бернадетта очень аккуратно клала дневник обратно в ящик, ее глаза блестели.
– Через несколько часов, – сказала она, – я увидела, что не только моя мать лишилась разума. Так было со всем взрослым населением. А что было с тобой. Ник?
Я рассказал. Когда я дошел до похищения и странного эксперимента, который родители устроили, хватая детей и завозя их на сотни миль, Бернадетта вдруг выпрямилась.
– Можно мне записать наш разговор?
– Валяй, если хочешь.
– Дело не в “хочешь”, а в “должна”. Я должна собрать всю доступную информацию о поведении взрослых, какую смогу. Каждая кроха знаний о них увеличивает наши шансы на выживание.
Я рассказал все. Особенно ее заинтересовало систематическое уничтожение Полольщиков в Лейберне. Как взрослые аккуратно пересчитали всех членов общины – и сопоставили со счетом всех убитых.
Через два часа, когда я уже охрип, рассказывая, Бернадетта отключила магнитофон:
– Ладно, мне пора. Перед ленчем у нас гимны.
– Но ты же собиралась рассказать, что случилось со взрослыми. Почему они сошли с ума? Почему убивают своих детей?
– Все в свое время. Устраивайся, будь как дома. В холодильнике есть еда, которую можно разогреть в микроволновке, кухня вон за той желтой дверью. А на диске полно фильмов, если хочешь смотреть телевизор. А сейчас – я знаю, что у тебя полно вопросов, но ответы получишь позже.
Ответы, которые мне предстояло получить – не только о том, что случилось со взрослыми, но ответы на вопросы, которые люди уже задавали десять тысяч лет, – чуть не разнесли мой мозг в клочья.
Глава сорок восьмая
Тайны
Три часа я проторчал у Бернадетты. На ленч разогрел себе в микроволновке лазанью, заглотал пару банок пива и посмотрел по телевизору “Жизнь прекрасна” с диска.
Странно это было. В своем роде так же странно, как видеть массовую миграцию Креозотов, или залитые водой города, которые я проезжал, или массовое распятие на шоссе. Я тут сидел в уютном гнездышке с бутылкой пива в руке и смотрел, что вытворяет Джимми Стюарт в маленьких американских городах.
Как будто я был в чьем-то доме, и все в порядке, и взрослые не превратились в озверевших обезьян, убивающих своих детей.
Через некоторое время чувство реальности стало выскальзывать у меня из пальцев, и я открыл окно и поглядел через озеро на заснеженные горы.
Нет, вот он я, сижу в этом убежище, которое его обитатели называют Ковчегом. Куча стальных барж, плавающих посреди сорока квадратных миль холодной воды. Эскдейл где-то за шестьдесят миль. Что думает Сара обо мне? И думает ли вообще? И жива она или нет?
Я глубоко вдохнул холод ледяного воздуха. Мир снова резко собрался в фокус.
– Надеюсь, ты не собираешься пускаться вплавь. – Бернадетта закрыла за собой дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80