— Мама, мы знаем...
— Да, это правда, — хрипло прошептала Мари. — Это была девочка, она родилась мертвой. Проклята во чреве. Будь это мальчик, он бы жил.
Наступило напряженное молчание. Мари переводила взгляд с одной дочери на другую. Мэри, восемнадцать лет, держит в поднятой руке фонарь. Элизабет, на год младше, с длинными светлыми волосами, чье появление на свет привело лэрда в ярость, потому что он был убежден, что родится мальчик. Маргарет, шестнадцать лет, с блестящими темно-каштановыми локонами, рассыпанными по плечам, — ее спас от слепой ярости отца Мэколи. Казалось, что после рождения Маргарет Мари стала бесплодной. Пять лет безжалостного и отчаянного насилия Альвера, пока не была зачата Идис. Последовали месяцы тревоги, а затем ненависть лэрда была воплощена в еще одной дочери. Идис, мрачная, со скверным характером, она до сих пор кричала и впадала в неуемные припадки ярости, если не получала того, чего добивалась. Четыре дочери и пятая на полу, мертвая.
Мэри притворила дверь. С минуту они прислушивались, словно опасались, что кто-то стоит под дверью. Девочки переглянулись и посмотрели на постель — в темноте они не увидели свертка на полу.
— Мама, — Мэри чуть подалась вперед, остальные сгрудились вокруг нее. — Мы должны покинуть Альвер, как только ты поправишься к сможешь ехать верхом. Ночью, тайком. Я говорила с Ангусом, конюхом, он оседлает пять лошадей по первому распоряжению. Мы поскачем так быстро, как будто сам дьявол гонится за нами. На юг, в Англию, молить о милости герцога Камберлендского. Если его солдаты убьют нас, нам не будет хуже, чем если бы нас убили здесь, в Альвере.
— Ты с ума сошла, девочка!
— Нет, наш отец безумен. Его ярость невозможно обуздать. Мы слышали, как он бушевал; он убьет всех нас и избавит земли Альвера от женского проклятья, так он говорит.
Было видно, как Мари вздрогнула, зная, что старшая дочь говорит правду.
— Я поправлюсь не так скоро, — она говорила неуверенно. — Мэри, вы должны бежать без меня, вдоль берега и...
— Нет, мама, — девушка покачала головой. — Мы не оставим тебя, твоя судьба была бы еще более ужасна, когда бы отец узнал о нашем бегстве. Мы подождем. И будем молиться.
— Пусть будет так. Но тем временем вы не должны попадаться ему на глаза. По слухам, англичане пытаются разбить принца в битве и уничтожить всех его сторонников. Впереди нас — ждут ужасные времена, я это чувствую. Мы все верны нашему любезному Чарльзу, — голос ее понизился до шепота, — но ваш отец однажды сказал, что ради сохранения своих земель при англичанах он предаст своих соплеменников, — губы Мари сложились в презрительную усмешку.
— Значит, он предатель, — выпалила Элизабет. — И он заслуживает смерти.
— Да, он ее заслужил, — ответила ее мать. — Но нас, наверно, убьют первыми. Будем же молиться, чтобы я поскорее смогла скакать верхом.
2
Крематорий казался ужасающе безликим, чуть ли не презирающим горе высокого мужчины, стоящего со склоненной головой у передней скамьи просторной часовни. Его обветренное лицо было бледно, темные волосы припорошены сединой. Сломленный сильный человек, одинокая фигура, если не считать священника, читавшего с безучастным видом молитвы, как если бы его ожидала важная встреча, а эта служба явилась неизбежной помехой, от которой ему не терпелось отделаться.
Профессиональные плакальщики привыкли к притворной скорби; они ерзали, им, вероятно, очень хотелось курить, от тайком поглядывали на часы, вот кто-то кашлянул, что могло быть нетерпеливым сигналом духовному лицу.
Холодный, солнечный осенний день. Бетонные дорожки у здания усыпаны листьями каштана, косые лучи солнца проникают сквозь большие окна и играют на полированной крышке гроба. Фрэнк Игрэм почувствовал раздражение; кроме него здесь никто не испытывал никаких эмоций, для других все это было обычным делом. Бизнес, фактически, способ делать деньги на горе людей. Пятнадцать минут, вот и все, что вам положено. Он знал, что в фойе ожидают близкие другого усопшего, кто-то плакал. Еще одни похороны, и еще. Встаньте в очередь.
Он не был религиозен в отличие от других фермеров, живущих на холмах, но в церковных похоронах была какая-то торжественность, которой здесь не ощущалось. Там тебе кажется, что кому-то твое горе небезразлично; может быть, они просто более талантливые актеры. Они не торопят тебя, дают возможность погоревать, а после того, как тело предано земле, что-то все же остается, даже если это только могила, на которую можно приходить, за которой надо ухаживать, где можно поплакать втайне. Здесь же не остается ничего: урна с прахом и надписью на ней, и ты можешь пойти развеять где-то этот прах. Бог дал, Бог взял. Ветер и дождь скроют все следы. И Гиллиан исчезнет навсегда.
Неделю назад они занимались любовью после ленча. Беззаботное слияние, может быть, скорее физическое, чем духовное, просто потому, что им обоим это было нужно. Стихийно, на диване в гостиной; зазвенел телефон, но они не обратили на это внимания. Потом они поспешно оделись, утолив свою страсть. Он отправился заканчивать пахоту, она поехала в город на автомобиле. Дурацкое, пустяковое дело — она забыла купить кофе, когда делала покупки в пятницу. Следующую неделю они могли бы обойтись и чаем, ей было вовсе не обязательно ехать. Господи, если бы только она не поехала.
Узкие, крутые полосы дороги; каждый, кто ехал со скоростью больше 25 миль в час, был идиотом. И этот парень, Джоунз, был идиотом, мчался на своем «Вольво» со скоростью 40 миль в час, прямиком врезавшись в «Метро» на повороте почти рядом с фермой Гвитера. Гиллиан погибла сразу же; им пришлось вырезать ее из машины автогеном. Ральф Джоунз отделался ушибом головы, его отвезли в больницу, по даже не оставили на ночь. И даже его чертов «Вольво» можно починить; и через неделю-другую этот ублюдок вновь станет опасно гонять по дорогам. Невиновные умирали, а виновные оставались в живых; так было всегда.
Фрэнк подумал, утешила ли бы его семья в этот ужасный, полный солнца день. Не дети — они с Гиллиан не хотели детей — но, может быть, его родители или даже родители Гиллиан. Но у них не осталось в живых родителей, ни у него, ни у нее не было ни братьев, ни сестер; только ее кузен, который даже не прислал им открытку на прошлое Рождество и который, конечно, не потрудился приехать на похороны. Фрэнк был один, не только сегодня, но и каждый последующий день.
Органист исполнил какую-то медленную мелодию, и занавеси автоматически закрылись, дернувшись, чтобы скрыть от глаз гроб. Вот и все. Конец. Служители похоронного бюро задвигались с непристойной поспешностью, поглядывая на него, словно бы говоря: «Давайте, мистер, пошевеливайтесь, у нас не так много времени, другие уже ждут».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Да, это правда, — хрипло прошептала Мари. — Это была девочка, она родилась мертвой. Проклята во чреве. Будь это мальчик, он бы жил.
Наступило напряженное молчание. Мари переводила взгляд с одной дочери на другую. Мэри, восемнадцать лет, держит в поднятой руке фонарь. Элизабет, на год младше, с длинными светлыми волосами, чье появление на свет привело лэрда в ярость, потому что он был убежден, что родится мальчик. Маргарет, шестнадцать лет, с блестящими темно-каштановыми локонами, рассыпанными по плечам, — ее спас от слепой ярости отца Мэколи. Казалось, что после рождения Маргарет Мари стала бесплодной. Пять лет безжалостного и отчаянного насилия Альвера, пока не была зачата Идис. Последовали месяцы тревоги, а затем ненависть лэрда была воплощена в еще одной дочери. Идис, мрачная, со скверным характером, она до сих пор кричала и впадала в неуемные припадки ярости, если не получала того, чего добивалась. Четыре дочери и пятая на полу, мертвая.
Мэри притворила дверь. С минуту они прислушивались, словно опасались, что кто-то стоит под дверью. Девочки переглянулись и посмотрели на постель — в темноте они не увидели свертка на полу.
— Мама, — Мэри чуть подалась вперед, остальные сгрудились вокруг нее. — Мы должны покинуть Альвер, как только ты поправишься к сможешь ехать верхом. Ночью, тайком. Я говорила с Ангусом, конюхом, он оседлает пять лошадей по первому распоряжению. Мы поскачем так быстро, как будто сам дьявол гонится за нами. На юг, в Англию, молить о милости герцога Камберлендского. Если его солдаты убьют нас, нам не будет хуже, чем если бы нас убили здесь, в Альвере.
— Ты с ума сошла, девочка!
— Нет, наш отец безумен. Его ярость невозможно обуздать. Мы слышали, как он бушевал; он убьет всех нас и избавит земли Альвера от женского проклятья, так он говорит.
Было видно, как Мари вздрогнула, зная, что старшая дочь говорит правду.
— Я поправлюсь не так скоро, — она говорила неуверенно. — Мэри, вы должны бежать без меня, вдоль берега и...
— Нет, мама, — девушка покачала головой. — Мы не оставим тебя, твоя судьба была бы еще более ужасна, когда бы отец узнал о нашем бегстве. Мы подождем. И будем молиться.
— Пусть будет так. Но тем временем вы не должны попадаться ему на глаза. По слухам, англичане пытаются разбить принца в битве и уничтожить всех его сторонников. Впереди нас — ждут ужасные времена, я это чувствую. Мы все верны нашему любезному Чарльзу, — голос ее понизился до шепота, — но ваш отец однажды сказал, что ради сохранения своих земель при англичанах он предаст своих соплеменников, — губы Мари сложились в презрительную усмешку.
— Значит, он предатель, — выпалила Элизабет. — И он заслуживает смерти.
— Да, он ее заслужил, — ответила ее мать. — Но нас, наверно, убьют первыми. Будем же молиться, чтобы я поскорее смогла скакать верхом.
2
Крематорий казался ужасающе безликим, чуть ли не презирающим горе высокого мужчины, стоящего со склоненной головой у передней скамьи просторной часовни. Его обветренное лицо было бледно, темные волосы припорошены сединой. Сломленный сильный человек, одинокая фигура, если не считать священника, читавшего с безучастным видом молитвы, как если бы его ожидала важная встреча, а эта служба явилась неизбежной помехой, от которой ему не терпелось отделаться.
Профессиональные плакальщики привыкли к притворной скорби; они ерзали, им, вероятно, очень хотелось курить, от тайком поглядывали на часы, вот кто-то кашлянул, что могло быть нетерпеливым сигналом духовному лицу.
Холодный, солнечный осенний день. Бетонные дорожки у здания усыпаны листьями каштана, косые лучи солнца проникают сквозь большие окна и играют на полированной крышке гроба. Фрэнк Игрэм почувствовал раздражение; кроме него здесь никто не испытывал никаких эмоций, для других все это было обычным делом. Бизнес, фактически, способ делать деньги на горе людей. Пятнадцать минут, вот и все, что вам положено. Он знал, что в фойе ожидают близкие другого усопшего, кто-то плакал. Еще одни похороны, и еще. Встаньте в очередь.
Он не был религиозен в отличие от других фермеров, живущих на холмах, но в церковных похоронах была какая-то торжественность, которой здесь не ощущалось. Там тебе кажется, что кому-то твое горе небезразлично; может быть, они просто более талантливые актеры. Они не торопят тебя, дают возможность погоревать, а после того, как тело предано земле, что-то все же остается, даже если это только могила, на которую можно приходить, за которой надо ухаживать, где можно поплакать втайне. Здесь же не остается ничего: урна с прахом и надписью на ней, и ты можешь пойти развеять где-то этот прах. Бог дал, Бог взял. Ветер и дождь скроют все следы. И Гиллиан исчезнет навсегда.
Неделю назад они занимались любовью после ленча. Беззаботное слияние, может быть, скорее физическое, чем духовное, просто потому, что им обоим это было нужно. Стихийно, на диване в гостиной; зазвенел телефон, но они не обратили на это внимания. Потом они поспешно оделись, утолив свою страсть. Он отправился заканчивать пахоту, она поехала в город на автомобиле. Дурацкое, пустяковое дело — она забыла купить кофе, когда делала покупки в пятницу. Следующую неделю они могли бы обойтись и чаем, ей было вовсе не обязательно ехать. Господи, если бы только она не поехала.
Узкие, крутые полосы дороги; каждый, кто ехал со скоростью больше 25 миль в час, был идиотом. И этот парень, Джоунз, был идиотом, мчался на своем «Вольво» со скоростью 40 миль в час, прямиком врезавшись в «Метро» на повороте почти рядом с фермой Гвитера. Гиллиан погибла сразу же; им пришлось вырезать ее из машины автогеном. Ральф Джоунз отделался ушибом головы, его отвезли в больницу, по даже не оставили на ночь. И даже его чертов «Вольво» можно починить; и через неделю-другую этот ублюдок вновь станет опасно гонять по дорогам. Невиновные умирали, а виновные оставались в живых; так было всегда.
Фрэнк подумал, утешила ли бы его семья в этот ужасный, полный солнца день. Не дети — они с Гиллиан не хотели детей — но, может быть, его родители или даже родители Гиллиан. Но у них не осталось в живых родителей, ни у него, ни у нее не было ни братьев, ни сестер; только ее кузен, который даже не прислал им открытку на прошлое Рождество и который, конечно, не потрудился приехать на похороны. Фрэнк был один, не только сегодня, но и каждый последующий день.
Органист исполнил какую-то медленную мелодию, и занавеси автоматически закрылись, дернувшись, чтобы скрыть от глаз гроб. Вот и все. Конец. Служители похоронного бюро задвигались с непристойной поспешностью, поглядывая на него, словно бы говоря: «Давайте, мистер, пошевеливайтесь, у нас не так много времени, другие уже ждут».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48