Энни посмотрела на него, но, Мартину показалось, что она совсем его не видит, и потом сказала:
– Я не знаю, что тебе сказать, не знаю, как описать то, что было. Темно, страшно, ужасающий грохот… а потом мертвая тишина. Я не могла пошевелиться, во рту вкус крови и пыль, и грязь на зубах и языке, и боль, боль во всем теле.
Боль и ужас. Об этом трудно говорить. Она опять передернула плечами.
– Ты боялась?
Энни подумала о Тибби. Мать вернулась из хосписа к своему мужу и розам. Но была уже слишком слаба, чтобы заниматься любимым делом.
«Она увидела как ты стала взрослой, она увидела своих внуков».
Да, а что у нее было еще?
– Я боялась. И… ненавидела тоже. Думаю, это была ненависть. И еще было чувство, что все оборвалось так быстро! Было горько, что мне не дали… дожить до конца. Завершить то, что я делала.
Мартин окинул взглядом комнату. Рядом с камином стояла проволочная корзина с игрушками Бена, на каминной полке. Среди безделушек из китайского фарфора, свечей и приглашений на детские утренники, – кувшин с нарциссами.
– Ты хотела завершить то, что делала здесь? Да, Энни?
– Да, выполнить долг матери и жены.
Эти слова, сказанные вслух от многократного употребления казались поблекшими и пустыми.
– У нас ведь все было нормально, правда? – спросила Энни. – И нам, всем четверым, было хорошо, да?
Всем четверым? Всегда ли? И вновь Мартин вспомнил годы их совместной жизни, и вновь страх потерять все холодной дрожью пробежал по его телу.
Он смотрел на жену, сидящую напротив него, и чувствовал, как гнев и раздражение последних дней вновь охватывают его.
– Да, было, – сказал он. – И, может быть, будет опять, Энни, когда все это забудется.
Как только Мартин произнес эти слова, в ту же секунду он понял, что сказал не то и не так. Он резко повернулся на стуле, нож загремел в тарелке. Мартин посмотрел на стол и увидел, что еда, к которой он едва притронулся, давно остыла. Он резко отодвинул тарелку. Энни все еще держала школьный свитер Томаса, и клубок шерстяных ниток скатился на ковер и лежал рядом с ее креслом.
– Я не смогу забыть, – слова ее падали как капли ледяной воды.
– Энни, – он с трудом старался говорить спокойно, – ты сможешь… если только сама захочешь. Случилось ужасная нелепая вещь. Единственное, что тебе сейчас остается сделать, поблагодарить судьбу, и забыть обо всем остальном.
– Если бы только это было так просто, – прошептала Энни, – если бы…
Мартин молчал, чувствуя, как кровь стучит у него в висках. Наступил самый ответственный момент, и он еще может надеяться, что все как-то уладится.
Энни продолжала все тем же тихим голосом, глядя на детский свитер у себя на коленях:
– Я думаю, что без Стива я бы не выжила. Стив заставил меня продержаться. Он заставил меня поверить, что мы выберемся. Я не очень смелая, ты это знаешь. Он заставил меня стать храброй…
– Как? – слова застряли у Мартина в горле. Он тоже помнил тот день. Дикий холод перед разрушенным фасадом, коридоры полицейского участка, прокуренный воздух штабного вагончика и жесткая твердость штукатурки, когда он бросал ее вместе со спасателями.
– Мы разговаривали… Мы могли дотянуться друг до друга только кончиками пальцев. Мы дергали друг друга за руки и разговаривали. Иногда мне казалось, что я уже не говорю, а просто думаю, но думаю вслух, потому что он все равно слышал меня. И я тоже слышала его. Когда думаешь, что все равно умрешь, неважно, о чем говорить, ведь так?
– О чем же вы говорили?
– Мы рассказывали друг другу о нашей жизни. Все важное и не очень…
Снова наступило молчание. Мартин мысленно представил свою жену там, под обломками. Он видел ее тяжело раненую, с рукой, протянутой незнакомцу, слышал ее голос, ее шепот в темноте, когда она рассказывала Стиву о всех больших и маленьких событиях своей жизни, только ему!
– Ты думала обо мне, Энни? – раздраженное нетерпение собственного вопроса поразило его и он огорченно отметил про себя: – Всегда мы вот так торопимся.
Энни сняла с коленей рукоделие, подошла к нему и опустилась перед ним на колени на ковер.
– Конечно…
Мартин ничего не сказал.
– … Я рассказала ему о тебе, и детях. Мне было невыносимо думать, что наша жизнь должна вот так жестоко и насильственно оборваться.
Он осторожно протянул свою руку и нежно коснулся ее волос. Они еще не отросли и их короткие концы напомнили ему, как неосторожно, почти грубо, их отрезали тогда, сразу же после катастрофы.
– … Я рассказала ему о том, как мы встретились, и обо всем, что произошло после. Обычные вещи. Дом, и сад, и все, что мы делали и создали вместе.
«СОЗДАЛИ…ДЕЛАЛИ».
– И он тебе рассказывал о том же?
– Да. Не очень веселые вещи.
– А после? – осторожно спросил Мартин, – его рука все также перебирала ее волосы. Он посмотрел на лицо жены и увидел, что она плачет. Слезы катились в уголках ее глаз и одна за другой стекали по щекам. – В самом конце… Ты знаешь, казалось, что это уже совсем конец… всему. Он стал для меня более важным и нужным человеком, чем кто-либо в целом мире. Он стал так близок мне, что я… Я уже не знала, где кончаюсь я и начинается он.
Рука Мартина на ее волосах еле заметно вздрогнула. Он заглядывал в провал там, в развалинах, и видел при свете прожекторов, как Стив все еще лежал, вытянув руку по направлению и тому месту, где перед этим была Энни. Мартин почувствовал во рту горький привкус обиды и заговорил, стараясь быть спокойным и убедительным.
– Но потом ведь вас спасли. И все закончилось. – Если не считать, конечно, того, что это совсем не кончилось. Он ведь сидел о женой в машине «скорой помощи» и помнит, как она открыла глаза и посмотрела на него с недоумением и разочарованием.
Когда Энни промолчала, Мартин решил притвориться непонимающим, чтобы заставить жену рассказать обо всем, хотя и знал, что ему не будет легче от ее откровенности.
– Я понимаю. После всего, что пришлось вынести, легче вдвоем делить испытанный ужас и шок пережитого. Никто, кроме него, не мог бы понять, каково вам пришлось там, под обломками здания. И, конечно, потом вы поддерживали друг друга, покалечились. Вы были опорой друг другу.
Энни подняла голову, посмотрела в лицо мужу.
– О, нет! – воскликнула она. В ее глазах все еще стояли слезы, но сами они сияли чистым светом.
– Совсем не то! Наоборот, это была радость. Настоящее счастье от того, что живешь, понимаешь?
Мартин попытался вспомнить все эти дни. Он был занят с сыновьями, водил их гулять и все время волновался за жену. У него не было возможности радоваться. Первый светлый луч надежды появился, когда врачи сказали ему, что Энни будет жить. Он тогда навестил Стива, потому что считал, что и Стив должен об этом узнать. Это был самый канун Рождества. Мартин вспомнил, что уже тогда он почувствовал что-то неладное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103