Энни теперь отчетливо сознавала, что никогда не имела полного представления о замужестве. Символом семьи, залогом стабильного настоящего и уверенности в будущем для нее был свой собственный дом. Она была уверена, что в этом мире взаимосвязано, существует одно для другого, что связи эти прочны и надежны. Дом ее родителей, весь уклад их жизни, как и ее жизни с Мартином, был респектабельным и достойным. Чего же еще надо!
И вдруг она поняла, что это было лишь одной стороной медали, внешним проявлением скрытой доселе внутренней жизни. Что, на самом деле, она знает о своих родных? Какие тайные печали и неисполненные желания скрываются за этим нарядным фасадом добропорядочной семьи?
А мы с Мартином такие же или… другие?
Здесь, среди обломков камней и стекла рухнувшего супермаркета, в суженном до предела пространстве, в странной близости с человеком, до этого дня абсолютно неизвестным, наступила для тридцатилетней женщины минута удивительного прозрения, пришла пора посмотреть на свою жизнь беспристрастным взглядом, очищенным страданием от суеты и будничности.
Для нее дом не был храмом, она не обожествляла его. Но ей нравилось, как они с Мартином наладили свой быт, окружили себя и детей удобными и красивыми вещами. Все в их доме дышало спокойствием и уютом, ничего не обременяло ни излишней роскошью, ни нарочитой небрежностью. Может быть, иногда у нее и возникало желание жить в каком-нибудь другом доме, сменить привычную обстановку, приобрести дорогие картины, изящные безделушки. Но с годами эта смутная тяга к чему-то новому, необычному постепенно исчезала. Ее давняя страсть к Мэттью не была ли последним отголоском стремления к постоянному обновлению, прощальным всплеском того творческого импульса, который необычным светом наполнял и ее оформительскую работу и живописные полотна? Где они теперь, на каком чердаке пылятся…
Энни лежала, безнадежно вглядываясь в бесконечную темноту, все так же прижатая тяжелой дверью. Ее поверхность была гладкой и холодной, как лед. Энни никак не могла унять дрожь, все сильнее охватывающую ее тело. В голове все перепуталось: дом ее детства стал тем домом, который купили они с Мартином, лица друзей и родных переплелись с фигурами манекенов, которые когда-то она окутывала воздушными тканями, картины известных художников накладывались на ее собственные, события и люди неустанно кружились перед ней. Мысли разбегались, сумятица чувств охватила Энни. Единственное, в чем она была уверена, – или только пыталась себя уверить? – это то, что с Мартином она была счастлива. Усилием воли Энни постаралась собрать воедино разбегающиеся мысли, и желание оказаться рядом с Мартином охватило ее волной, затопило сумятицу ощущений.
Где он теперь? Знает ли муж, что с ней случилось? Наверняка знает: он так хорошо изучил ее, что почти научился читать мысли жены. Да, конечно, он уже где-то здесь, недалеко, он пытается ей помочь.
Энни закрыла глаза и теперь лежала, поглощенная мыслью только о Мартине. Она почувствовала его совсем рядом, так близко, как будто его тело стало частью ее и страдало от той же боли, физической и душевной. Это его рука держала ее руку, а вовсе не рука сегодняшнего знакомого или Мэттью.
– Мы связаны в неразделимое целое временем, общими радостями и печалями, привычкой. Мы с Мартином едины. Так будет всегда, – как заклинание твердила Энни, отгоняя страх, цепляясь за их совместное прошлое как за единственную надежду на будущее.
Годы замужества вставали в ее памяти так отчетливо. Они с Мартином немало потрудились, создавая свое маленькое счастье.
У них были дети, был дом и достаток, благополучие и уверенность в завтрашнем дне, и они были этим довольны. Порой Энни вспоминала свои нереализованные планы, иногда ей становилось обидно при мысли, что всю оставшуюся жизнь придется довольствоваться тем, что уже есть и что появится в устоявшихся рамках налаженного существования. Но ведь и это было неплохо, хотя и принималось как нечто само собой разумеющееся. Мальчики будут расти, они с Мартином – стареть. Мартин все так же будет трудиться, чтобы обеспечить материальное благополучие семьи, Энни – хранить и оберегать тепло семейного очага, они доживут свой век в согласии и гармонии, и сыновья воплотят в жизнь ее мечты. Дети и дом вобрали в себя всю силу ее таланта, и жизнь впереди была такой ясной, такой долгой.
А теперь ничего этого не будет! Только смерть! Люди, которым она отдала всю себя, останутся, а ее, Энни, жизнь так нелепо прервется.
Энни спросила себя, было ли бы ей так же горько, если бы она тяжело заболела, как ее мать, и ей сказали бы, что она проживет недолго. Ну что же, у нее осталось бы достаточно времени, чтобы постараться закончить все свои земные дела, сказать всем последнее «прости» и с достоинством встретить смерть. Смерть, та же самая смерть, конец всего… Это будет то же самое! Как невыносимо жаль расставаться с жизнью!
Как жаль, что она никогда уже не исполнит данных когда-то обещаний, никогда не даст новых, никогда не вернется к своему творчеству, никогда не закончит начатых когда-то разговоров, никогда не побывает в местах, где прежде бывать не довелось, никогда не встретится с людьми, которых раньше не знала и никогда не узнает. Как жалко, как нестерпимо жалко упущенных возможностей. Огромность и непоправимость, с чем она боролась все эти часы, уже была готова сокрушить ее волю.
– Я умираю… – подумала Энни.
Чернота была совершенно неподвижной, но Энни знала, что она сгущается вокруг нее, уже совсем готовая поглотить ее, потушить сознание и исторгнуть из головы все эти смутно окрашенные картины воспоминаний.
– Как жаль! – эти слова закружились над нею, ударили набатом в ушах или висках – теперь уже не определить. Может быть, она сама их так громко сказала.
– Простите меня!
Как бы ей хотелось, чтобы Мартин каким-то чудом услышал ее. Он и дети потеряли ее, и она знала, как они в ней нуждаются.
– Я боюсь… боюсь умереть, – вновь сказала Энни. Стив лежал, растерянно размышляя, что можно теперь сделать.
Он свыкся со своей болью, старался относиться к ней как к чему-то, чего невозможно теперь избежать. Но что делать в этой ситуации? Что он мог сделать для Энни? Что ей сказать теперь? «Я не знаю, что говорить. Всегда был находчив. Был так чертовски остроумен, что мог бы отбрить самого себя».
Вдруг он вспомнил, как когда-то его бабушка, его Нэн предупреждала, сидя в своей кухоньке на четвертом этаже, что он плохо кончит. И вот, сбылось…
– Я тоже боюсь, – еле слышно прошептал Стив. Чувство общего страха еще больше сблизило их, и от этого стало немного легче. Они не могли прижаться друг к другу и так ожидать конца или спасения, но сейчас даже возможность просто держаться за руки уже много для них значила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103