Однако как-то днем, начав пить раньше обычного, он допился до того, что вид хохочущих вместе Дени и Никоса вогнал его в черную, безобразную депрессию.
Вечером, когда яхту поставили в уединенную бухту, Дени старалась поднять настроение отца, вызвав его на состязание, кто кого перепьет, его излюбленным солодовым виски. И все же алкоголь только сделал Джека плаксивым; он, казалось, был занят лишь подсчетом собственных дней рождения и не обращал внимания на Дени.
– Как мне не нравится все это, – ревел он. – Старость паршивая штука, Дени, и не верь никому, кто скажет тебе другое.
– Ты вовсе не старый, – запротестовала она совершенно серьезно. – Ты только лучше становишься с каждым годом… как доброе красное вино.
– Точно. – Он засмеялся. – А если ты так считаешь, у меня есть мост, который я продам тебе, когда мы вернемся назад.
– Но это так, папа, – настаивала Дени, – ты лучше, чем любой мужчина, каких я знаю…
– Лучше, чем этот молодой жеребец из Греции? – насмешливо сказал он, сверкнув глазами.
– Он? Да тут и говорить нечего.
– Ах, Дени, – вздохнул он, – если бы это было так… – Джек протянул руку, чтобы погладить дочь по обнаженному плечу. Жест казался теплым и любящим, но через миг Джек уже привлекал ее ближе к себе, так близко, что она почувствовала его теплое дыхание у своих губ. Он задышал учащенно, неровно, а его рука двигалась вдоль изгибов ее тела.
Она подумала, что нужно закричать, оттолкнуть его от себя. Однако другая половина ее наполнилась любопытством. А как у нее получится с ним? Не с отцом, сейчас она не думала о нем так. Это был Джек Викерс – самый восхитительный мужчина, каких она знала.
Он придвинулся к ней ближе, возбужденный тем, что она не оказывала никакого сопротивления, и его рука скользнула вниз, к укромному месту между бедрами…
– Папа, – прошептала она тогда, этот маленький протест спонтанно вырвался у нее.
Но он счел ее беззвучный возглас за приглашение и засунул руку глубже, начиная раздеваться.
Она не могла остановить его тогда. Это была жертва, которую ей нужно было принести ради него, сказала она себе, а не отвергать его, что ранит его самолюбие. Она не могла заставить себя сделать что-то, что могло его обидеть, заронить в нем какие-либо сомнения в том, что он не самый лучший. Потому что он был лучше всех… и она хотела его.
– Прости меня, Дени, – сказал он, когда все было позади и они лежали на палубе и смотрели в небо.
Однако прощать было нечего, подумалось ей. Она хотела держать его снова в объятиях, рядом с тобой, чувствовать его внутри себя.
Но он встал и пошел прочь на другой конец палубы. Последние слова, которые он ей сказал, были его мольбой о прощении. На следующее утро его каюта оказалась пустой, а его нигде не было видно. Хоть они стояли на якоре всего в сотнях ярдов от берега, лодка находилась на месте, прикрепленная к консоли. Обезумев от беспокойства, она и Никос обыскали всю яхту, пытаясь найти какие-либо следы несчастного случая – даже, в конце концов, записку.
Однако от него ничего не осталось – ничего, лишь память о том последнем вечере.
Сочувствие греческих властей почти сломало Дени. Она не заслуживала его и чувствовала себя как коварная обманщица, принимавшая доброту и внимание, тогда как сама на деле заслуживала наказания и позора. Дав перед собой обет вечного молчания, Дени поклялась себе никогда не рассказывать никому о случившемся и не порочить имя Джека Викерса.
Когда Дени прилетела в Нью-Йорк, ее встретил легион отцовских приятелей, всеми двигала единственная цель – обессмертить Черного Джека Викерса самым большим шухером, который когда-либо видел Нью-Йорк.
Похорон не устраивали – его тело так и не было найдено, – а кроме того, живой или мертвый, Джек никак не вязался со шмыганьем носом и зубовным скрежетом. Вместо этого устроили празднование, больше и громче, чем даже его свадьба, и все это происходило в «Клубе Черного Джека». Оно началось в семь вечера, явилось триста человек – любимая смесь Джека из шоу-бизнеса, политиков и организованной преступности.
Громче, чем ирландские поминки, непристойней, чем французское кабаре, сборище росло в объеме всю ночь и весь следующий день, пока весь клуб не стал набит людьми, отключившимися прямо за своими столами.
Однако Дени все еще держалась. Если ей и требовалось доказательство того, что другого такого мужчины, как Джек Викерс, уже не будет, то она его получила, в цветистых речах в его память, в песнях, которые орали в честь него. Если прежде она была любимицей завсегдатаев «Клуба Черного Джека», то теперь стала самым важным его членом, персоной, которая могла помочь его друзьям сохранить Джека в памяти живым. Что они могут сделать для Дени? – спрашивали они, эти мужчины, обладавшие властью и влиянием. Что ей нужно? Пусть назовет – и ее желание исполнится. У Дени не было ни желаний, ни мыслей или планов, все затмило горе.
– Я хочу быть похожей на него, – вот и все, что могла она сказать. Они поняли, все эти заслуженные дяди, ведь разве у них не возникало такого желания в то или иное время? Время все излечит, обещали они, а пока они будут рядом, готовые помочь малышке Джека всем, чем только могут. Они брали ее с собой на свои загородные дачи на выходные, обращались с ней как с равной. Говорили с ней о колледже и о ее будущем. Нет, заявила она, колледж – это скука.
Но и праздность не устраивала Дени, и когда она закончила старшие классы, то какое-то время подумывала о том, не стать ли актрисой. «Дядя» Тед Филдинг, продюсер бродвейских мюзиклов, набрал номер телефона – и Дени была принята в Студию актеров, «ателье» Ли Страсберга, где тогда выступали такие знаменитости, как Брандо и Монро, Ньюман и Страйгер.
Она изучала актерское мастерство месяцев шесть, достаточно для того, чтобы понять, что ей очень нравилось стоять в лучах прожекторов… и не нравилось вникать в тонкости роли, детали передачи характера, не нравилась тщательная подготовка, недели рутинной работы, закладывавшей основательный фундамент даже для самой крошечной роли. Нет, Чехов, Ибсен и Теннесси были не для нее, не для Дени Викерс; ей требовались восторг и блеск, и немедленно.
Дени обратилась к «дяде» Гарри Строуду, вице-президенту второй по величине телевизионной сети, отвечавшему за составление программ. Нет проблем. При ее яркой внешности и изрядном обаянии Дени была создана для телевидения, живущего данным моментом, а не прошлым или будущим. Дядя Гарри нашел для нее работу – «погодной девушки», в течение полных двух минут демонстрировавшей свои прелести в живом эфире. Вообще ничего не понимая в метеорологии, она знала, как понравиться зрителям, как хорошо выглядеть, флиртовать и развлекать. Она даже инстинктивно знала, как прикрывать свои ошибки горловым смехом и словами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Вечером, когда яхту поставили в уединенную бухту, Дени старалась поднять настроение отца, вызвав его на состязание, кто кого перепьет, его излюбленным солодовым виски. И все же алкоголь только сделал Джека плаксивым; он, казалось, был занят лишь подсчетом собственных дней рождения и не обращал внимания на Дени.
– Как мне не нравится все это, – ревел он. – Старость паршивая штука, Дени, и не верь никому, кто скажет тебе другое.
– Ты вовсе не старый, – запротестовала она совершенно серьезно. – Ты только лучше становишься с каждым годом… как доброе красное вино.
– Точно. – Он засмеялся. – А если ты так считаешь, у меня есть мост, который я продам тебе, когда мы вернемся назад.
– Но это так, папа, – настаивала Дени, – ты лучше, чем любой мужчина, каких я знаю…
– Лучше, чем этот молодой жеребец из Греции? – насмешливо сказал он, сверкнув глазами.
– Он? Да тут и говорить нечего.
– Ах, Дени, – вздохнул он, – если бы это было так… – Джек протянул руку, чтобы погладить дочь по обнаженному плечу. Жест казался теплым и любящим, но через миг Джек уже привлекал ее ближе к себе, так близко, что она почувствовала его теплое дыхание у своих губ. Он задышал учащенно, неровно, а его рука двигалась вдоль изгибов ее тела.
Она подумала, что нужно закричать, оттолкнуть его от себя. Однако другая половина ее наполнилась любопытством. А как у нее получится с ним? Не с отцом, сейчас она не думала о нем так. Это был Джек Викерс – самый восхитительный мужчина, каких она знала.
Он придвинулся к ней ближе, возбужденный тем, что она не оказывала никакого сопротивления, и его рука скользнула вниз, к укромному месту между бедрами…
– Папа, – прошептала она тогда, этот маленький протест спонтанно вырвался у нее.
Но он счел ее беззвучный возглас за приглашение и засунул руку глубже, начиная раздеваться.
Она не могла остановить его тогда. Это была жертва, которую ей нужно было принести ради него, сказала она себе, а не отвергать его, что ранит его самолюбие. Она не могла заставить себя сделать что-то, что могло его обидеть, заронить в нем какие-либо сомнения в том, что он не самый лучший. Потому что он был лучше всех… и она хотела его.
– Прости меня, Дени, – сказал он, когда все было позади и они лежали на палубе и смотрели в небо.
Однако прощать было нечего, подумалось ей. Она хотела держать его снова в объятиях, рядом с тобой, чувствовать его внутри себя.
Но он встал и пошел прочь на другой конец палубы. Последние слова, которые он ей сказал, были его мольбой о прощении. На следующее утро его каюта оказалась пустой, а его нигде не было видно. Хоть они стояли на якоре всего в сотнях ярдов от берега, лодка находилась на месте, прикрепленная к консоли. Обезумев от беспокойства, она и Никос обыскали всю яхту, пытаясь найти какие-либо следы несчастного случая – даже, в конце концов, записку.
Однако от него ничего не осталось – ничего, лишь память о том последнем вечере.
Сочувствие греческих властей почти сломало Дени. Она не заслуживала его и чувствовала себя как коварная обманщица, принимавшая доброту и внимание, тогда как сама на деле заслуживала наказания и позора. Дав перед собой обет вечного молчания, Дени поклялась себе никогда не рассказывать никому о случившемся и не порочить имя Джека Викерса.
Когда Дени прилетела в Нью-Йорк, ее встретил легион отцовских приятелей, всеми двигала единственная цель – обессмертить Черного Джека Викерса самым большим шухером, который когда-либо видел Нью-Йорк.
Похорон не устраивали – его тело так и не было найдено, – а кроме того, живой или мертвый, Джек никак не вязался со шмыганьем носом и зубовным скрежетом. Вместо этого устроили празднование, больше и громче, чем даже его свадьба, и все это происходило в «Клубе Черного Джека». Оно началось в семь вечера, явилось триста человек – любимая смесь Джека из шоу-бизнеса, политиков и организованной преступности.
Громче, чем ирландские поминки, непристойней, чем французское кабаре, сборище росло в объеме всю ночь и весь следующий день, пока весь клуб не стал набит людьми, отключившимися прямо за своими столами.
Однако Дени все еще держалась. Если ей и требовалось доказательство того, что другого такого мужчины, как Джек Викерс, уже не будет, то она его получила, в цветистых речах в его память, в песнях, которые орали в честь него. Если прежде она была любимицей завсегдатаев «Клуба Черного Джека», то теперь стала самым важным его членом, персоной, которая могла помочь его друзьям сохранить Джека в памяти живым. Что они могут сделать для Дени? – спрашивали они, эти мужчины, обладавшие властью и влиянием. Что ей нужно? Пусть назовет – и ее желание исполнится. У Дени не было ни желаний, ни мыслей или планов, все затмило горе.
– Я хочу быть похожей на него, – вот и все, что могла она сказать. Они поняли, все эти заслуженные дяди, ведь разве у них не возникало такого желания в то или иное время? Время все излечит, обещали они, а пока они будут рядом, готовые помочь малышке Джека всем, чем только могут. Они брали ее с собой на свои загородные дачи на выходные, обращались с ней как с равной. Говорили с ней о колледже и о ее будущем. Нет, заявила она, колледж – это скука.
Но и праздность не устраивала Дени, и когда она закончила старшие классы, то какое-то время подумывала о том, не стать ли актрисой. «Дядя» Тед Филдинг, продюсер бродвейских мюзиклов, набрал номер телефона – и Дени была принята в Студию актеров, «ателье» Ли Страсберга, где тогда выступали такие знаменитости, как Брандо и Монро, Ньюман и Страйгер.
Она изучала актерское мастерство месяцев шесть, достаточно для того, чтобы понять, что ей очень нравилось стоять в лучах прожекторов… и не нравилось вникать в тонкости роли, детали передачи характера, не нравилась тщательная подготовка, недели рутинной работы, закладывавшей основательный фундамент даже для самой крошечной роли. Нет, Чехов, Ибсен и Теннесси были не для нее, не для Дени Викерс; ей требовались восторг и блеск, и немедленно.
Дени обратилась к «дяде» Гарри Строуду, вице-президенту второй по величине телевизионной сети, отвечавшему за составление программ. Нет проблем. При ее яркой внешности и изрядном обаянии Дени была создана для телевидения, живущего данным моментом, а не прошлым или будущим. Дядя Гарри нашел для нее работу – «погодной девушки», в течение полных двух минут демонстрировавшей свои прелести в живом эфире. Вообще ничего не понимая в метеорологии, она знала, как понравиться зрителям, как хорошо выглядеть, флиртовать и развлекать. Она даже инстинктивно знала, как прикрывать свои ошибки горловым смехом и словами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137