– Безобразие, – повторил он, – женщина в вашем положении, артистка, не должна сама загружать голову финансовыми проблемами. Вы должны найти себе такого человека, который сможет увеличить ваши заработки и обеспечить комфортабельный – нет, роскошный! – уход со сцены.
Для Канды было облегчением, что Хаммонд не стал интересоваться, откуда у нее толстые пачки рецептов, говорившие о том, куда уходят ее деньги. Она не могла объяснить, как она устраивала кутежи, покупала вещи, которые были не нужны ей, выбрасывала их, как покупала дома с такой же легкостью, как другие люди покупали одежду, а затем и не бывала в них. Ей понравился звук аристократических речей Уина, его манеры, а когда он пообещал ей «надежность без боли», ее заинтриговала его уверенность в себе.
Она вверила свои финансовые дела в его руки, пользовавшиеся прекрасной репутацией. Когда он пригласил Канду на обед, она была поначалу удивлена, а потом окрылена. Уин Хаммонд был белым, кровь его голубой, его личная власть немалой. На восемнадцать лет старше Канды, он, казалось, знал все и вся, что имело какую-нибудь цену. Словно любящий отец, он инструктировал ее, давал советы с заботой и терпением. Он дал Канде надежду, что с ней не случится ничего плохого, если он будет рядом.
Они поженились через шесть месяцев, и Канде показалось, что она наконец-то обрела дом. Уин выполнял свои обещания, одно за другим. Он оспорил решение финансовых органов, и, странное дело, налог был вполовину уменьшен. Он создал новую компанию звукозаписи, стал в ней главным менеджером, а Канда главным акционером и основной певицей. Он просматривал каждое поступавшее ей предложение и заботился о том, чтобы она появлялась в самых изысканных отелях и концертных залах Америки и Европы, зарабатывая больше всех остальных звезд, разве что Уэйн Ньютон и Френк Синатра обгоняли ее.
Она родила еще одну девочку; и хотя ее ребенок снова оказался темнокожим, Канда уже так не переживала. Она находилась на вершине своей карьеры, а ее личная жизнь проходила гладко и размеренно.
Канда находилась в Лондоне, когда Уин был арестован по обвинению в мошенничестве и сговоре. Она узнала эту новость не от него, а из заголовков в «Лос-Анджелес таймс». Она полетела домой, чтобы быть рядом с ним, но к тому времени, когда она приехала, он уже сбежал из страны, прихватив с собой не только богатства множества вкладчиков, но и большую часть ликвидных ценных бумаг Канды.
Шок от такого предательства и потеря большей части своего богатства оказались подобными лавине и погребли под собой Канду. Она закрылась в доме в Малибу на несколько недель, ела мало, спала еще меньше и существовала лишь на наркотиках и отчаянии. После того как она пропустила две записи и торжественное открытие в Лас-Вегасе, стали появляться статьи, где Канду сравнивали с Билли Холидей и Джуди Гарланд, звездами, которые ярко горели, да все выгорели.
Когда Канда видела эти публикации, она испытывала скорее страх, чем злость, боясь, что все, ради чего она работала, исчезнет в водовороте, контролировать который ей не удавалось. Когда умерла мать, Канда была в таком состоянии, извела столько кокаина, что Чарлине пришлось звонить раз двенадцать, прежде чем Канда смогла понять, о чем она говорит.
Во время похорон ей пришлось выдерживать горькое ворчание Чарлины и атаки фотографов и репортеров, которые измучили ее инсинуациями и вопросами, на которые у нее не находилось ответов.
Словно стервятники, почуявшие кровь, налоговые инспекторы снова набросились на Канду. И хотя она чувствовала себя слишком больной, чтобы работать, она вынуждена была отправиться в гастрольную поездку, потому что это был единственный способ спасения от банкротства. Гастроли оказались неудачными, и впервые в своей жизни Канда Лайонс услышала шиканье и свист – от зрителей, которые не знали, из-за чего ее некогда сильный голос дрожал и давал петуха, и им было наплевать, почему она не могла вспомнить слова песен, которые стали популярными благодаря ей. Чувствуя себя выбитой из колеи и потерпевшей поражение, она пробралась в Малибу в свой дом, где ее арестовали по обвинению в нарушении прав малолетних за то, что она забросила своих детей. Выяснилось, что ее экономка и няньки ушли из дома, забрав шубы Канды в качестве платы за работу. Они отдали двух ее девочек соседям, которые были поражены их истощенным, запущенным видом и позвонили в комитет охраны детства.
Из всех ужасных историй, предъявлявшихся Канде, это была наихудшей. Представители комитета, расследовавшие этот случай, заклеймили ее как равнодушную, плохую мать, закоренелую наркоманку, не проявлявшую заботы о своих детях и спихнувшую с себя заботу о них на посторонних людей. Слушание, хотя и должно было проходить приватно, превратилось в публичное зрелище. Чарлина клеймила собственную сестру и умоляла передать детей на ее попечение, обещала заботиться о них, как о своих собственных. «Непригодная!» – визжал заголовок в «Дейли Ньюс», поместивших снимок исхудавшего лица Канды, после того как судья забрал ее детей.
Этот диагноз повторился, когда она отправилась к своему менеджеру и умоляла дать ей работу.
– Никто больше не хочет рисковать, делая ставку на тебя, – заявил он грубо, – ни за какие деньги. Тебе нужно поправлять свои дела, Канда, и чем быстрее, тем лучше. Избавляйся от наркотиков, покажи всем, что ты еще способна кое на что, и ты тогда получишь больше ангажементов, чем сможешь справиться. Но до той поры…
Пошел ты в задницу! – сказала она и вышла прочь.
Последовавшие недели вспоминались ей с трудом, какие-то вечеринки, за которые она не могла заплатить, все они происходили в доме Малибу. И совсем смутно она припоминала, как поехала однажды утром на Беверли-Хиллс, как бродила по магазинам на автородео, как увидела красивое зеленое ожерелье, – а потом драку у входа в магазин.
6
Обычно Стиви вела свои групповые занятия как опытный дирижер, выхватывала обрывки воспоминаний из запутанного лабиринта забвения, задевала за струны эмоций, погруженных под слоями подавления чувств. Но сегодня все шло не так. Ее собственные эмоции и воспоминания беспорядочно нахлынули на нее, и она почувствовала себя обрушившейся в дисгармонию и разлад.
Первый взрыв недовольства был вызван случайным жестом… Дени закурила сигарету, глубоко затянулась и выпустила облако желтоватого дыма в сторону Ливи. Ливи отреагировала на это преувеличенным приступом кашля.
– После всей шумихи, которую ты устраиваешь насчет здоровья и хорошей физической формы, – ворчала она, – я просто не понимаю, почему ты разрешаешь некоторым персонам (тут она метнула яростный взгляд на Дени) отравлять воздух, которым мы все должны дышать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Для Канды было облегчением, что Хаммонд не стал интересоваться, откуда у нее толстые пачки рецептов, говорившие о том, куда уходят ее деньги. Она не могла объяснить, как она устраивала кутежи, покупала вещи, которые были не нужны ей, выбрасывала их, как покупала дома с такой же легкостью, как другие люди покупали одежду, а затем и не бывала в них. Ей понравился звук аристократических речей Уина, его манеры, а когда он пообещал ей «надежность без боли», ее заинтриговала его уверенность в себе.
Она вверила свои финансовые дела в его руки, пользовавшиеся прекрасной репутацией. Когда он пригласил Канду на обед, она была поначалу удивлена, а потом окрылена. Уин Хаммонд был белым, кровь его голубой, его личная власть немалой. На восемнадцать лет старше Канды, он, казалось, знал все и вся, что имело какую-нибудь цену. Словно любящий отец, он инструктировал ее, давал советы с заботой и терпением. Он дал Канде надежду, что с ней не случится ничего плохого, если он будет рядом.
Они поженились через шесть месяцев, и Канде показалось, что она наконец-то обрела дом. Уин выполнял свои обещания, одно за другим. Он оспорил решение финансовых органов, и, странное дело, налог был вполовину уменьшен. Он создал новую компанию звукозаписи, стал в ней главным менеджером, а Канда главным акционером и основной певицей. Он просматривал каждое поступавшее ей предложение и заботился о том, чтобы она появлялась в самых изысканных отелях и концертных залах Америки и Европы, зарабатывая больше всех остальных звезд, разве что Уэйн Ньютон и Френк Синатра обгоняли ее.
Она родила еще одну девочку; и хотя ее ребенок снова оказался темнокожим, Канда уже так не переживала. Она находилась на вершине своей карьеры, а ее личная жизнь проходила гладко и размеренно.
Канда находилась в Лондоне, когда Уин был арестован по обвинению в мошенничестве и сговоре. Она узнала эту новость не от него, а из заголовков в «Лос-Анджелес таймс». Она полетела домой, чтобы быть рядом с ним, но к тому времени, когда она приехала, он уже сбежал из страны, прихватив с собой не только богатства множества вкладчиков, но и большую часть ликвидных ценных бумаг Канды.
Шок от такого предательства и потеря большей части своего богатства оказались подобными лавине и погребли под собой Канду. Она закрылась в доме в Малибу на несколько недель, ела мало, спала еще меньше и существовала лишь на наркотиках и отчаянии. После того как она пропустила две записи и торжественное открытие в Лас-Вегасе, стали появляться статьи, где Канду сравнивали с Билли Холидей и Джуди Гарланд, звездами, которые ярко горели, да все выгорели.
Когда Канда видела эти публикации, она испытывала скорее страх, чем злость, боясь, что все, ради чего она работала, исчезнет в водовороте, контролировать который ей не удавалось. Когда умерла мать, Канда была в таком состоянии, извела столько кокаина, что Чарлине пришлось звонить раз двенадцать, прежде чем Канда смогла понять, о чем она говорит.
Во время похорон ей пришлось выдерживать горькое ворчание Чарлины и атаки фотографов и репортеров, которые измучили ее инсинуациями и вопросами, на которые у нее не находилось ответов.
Словно стервятники, почуявшие кровь, налоговые инспекторы снова набросились на Канду. И хотя она чувствовала себя слишком больной, чтобы работать, она вынуждена была отправиться в гастрольную поездку, потому что это был единственный способ спасения от банкротства. Гастроли оказались неудачными, и впервые в своей жизни Канда Лайонс услышала шиканье и свист – от зрителей, которые не знали, из-за чего ее некогда сильный голос дрожал и давал петуха, и им было наплевать, почему она не могла вспомнить слова песен, которые стали популярными благодаря ей. Чувствуя себя выбитой из колеи и потерпевшей поражение, она пробралась в Малибу в свой дом, где ее арестовали по обвинению в нарушении прав малолетних за то, что она забросила своих детей. Выяснилось, что ее экономка и няньки ушли из дома, забрав шубы Канды в качестве платы за работу. Они отдали двух ее девочек соседям, которые были поражены их истощенным, запущенным видом и позвонили в комитет охраны детства.
Из всех ужасных историй, предъявлявшихся Канде, это была наихудшей. Представители комитета, расследовавшие этот случай, заклеймили ее как равнодушную, плохую мать, закоренелую наркоманку, не проявлявшую заботы о своих детях и спихнувшую с себя заботу о них на посторонних людей. Слушание, хотя и должно было проходить приватно, превратилось в публичное зрелище. Чарлина клеймила собственную сестру и умоляла передать детей на ее попечение, обещала заботиться о них, как о своих собственных. «Непригодная!» – визжал заголовок в «Дейли Ньюс», поместивших снимок исхудавшего лица Канды, после того как судья забрал ее детей.
Этот диагноз повторился, когда она отправилась к своему менеджеру и умоляла дать ей работу.
– Никто больше не хочет рисковать, делая ставку на тебя, – заявил он грубо, – ни за какие деньги. Тебе нужно поправлять свои дела, Канда, и чем быстрее, тем лучше. Избавляйся от наркотиков, покажи всем, что ты еще способна кое на что, и ты тогда получишь больше ангажементов, чем сможешь справиться. Но до той поры…
Пошел ты в задницу! – сказала она и вышла прочь.
Последовавшие недели вспоминались ей с трудом, какие-то вечеринки, за которые она не могла заплатить, все они происходили в доме Малибу. И совсем смутно она припоминала, как поехала однажды утром на Беверли-Хиллс, как бродила по магазинам на автородео, как увидела красивое зеленое ожерелье, – а потом драку у входа в магазин.
6
Обычно Стиви вела свои групповые занятия как опытный дирижер, выхватывала обрывки воспоминаний из запутанного лабиринта забвения, задевала за струны эмоций, погруженных под слоями подавления чувств. Но сегодня все шло не так. Ее собственные эмоции и воспоминания беспорядочно нахлынули на нее, и она почувствовала себя обрушившейся в дисгармонию и разлад.
Первый взрыв недовольства был вызван случайным жестом… Дени закурила сигарету, глубоко затянулась и выпустила облако желтоватого дыма в сторону Ливи. Ливи отреагировала на это преувеличенным приступом кашля.
– После всей шумихи, которую ты устраиваешь насчет здоровья и хорошей физической формы, – ворчала она, – я просто не понимаю, почему ты разрешаешь некоторым персонам (тут она метнула яростный взгляд на Дени) отравлять воздух, которым мы все должны дышать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137